Дьявол во плоти

Все на свете носят маски. Некоторые и не снимают даже, а иные меняют настолько часто, что понять их истинную сущность уже невозможно. Человеческая жизнь коротка, но даже за этот срок каждый успевает примерить на себя хотя бы одну. Абсолютно искренних людей нет. Все играют самостоятельно выбранные или же навязанные им роли. Так будет всегда. И продолжаться так будет до тех пор, пока на свете не останется один-единственный человек, и не перед кем ему станет притворяться кем-то другим, и рассыплется на сотни осколков его маска. Смешно, что именно эти притворщики и придумали театр. Почему-то людям очень нравилось смотреть на актеров, что играли свои роли, закрывая лица уже настоящими масками. Люди смеялись и плакали, проживая на собственной шкуре то, что происходило на сцене. Смерти и страдания приводили их в восторг и странный трепет. Но не было в их сердцах настоящей веры в происходящее, ведь знали они — это лишь игра, частью которой они невольно становятся. Орочимару менял маски лучше всех прочих, и причиной тому являлось не только его актерство. Он менялся от спектакля к спектаклю, и порой зрители не верили, что все это — один и тот же человек. Преображалась внешность, голос. Узнавали его лишь по свойственным ему одному жестам, иногда походке или же позе. Люди в зале свято верили, что тому виной только безупречный талант и прекрасная работа гримера. Не знали они, что правда прячется гораздо глубже. Странную свою способность Орочимару обнаружил, еще будучи совсем мальчишкой. Убегая от хулиганов и попав в тупик, где негде было спрятаться, он уже приготовился быть избитым. Но в тот момент случилось нечто удивительное — обидчики не узнали его. Но еще сильнее изумился он сам, взглянув на свое отражение в луже и увидев там чужое лицо. С того самого дня Орочимару понял, что это дар свыше, который он несомненно должен использовать. Он долгие годы учился использовать его, желая довести все до идеала, пока наконец не выучился менять свое лицо одним лишь движением. В то же время проявилась и его тяга к актерству, которое он считал своей единственной страстью и судьбой. Играя на сцене, он чувствовал свою власть над залом. Они сидели и, затаив дыхание, наблюдали за его игрой, слушали длинные монологи, стараясь не упустить ни единого слова. Эта власть пьянила лучше всякого вина, заставляя возвращаться на сцену снова и снова. Огни рампы стали для него светом в конце тоннеля, а шквал аплодисментов — хором ангелов. Орочимару играл не одну и даже не две роли в каждом из спектаклей. Ему хотелось большего, но зрителям нельзя было видеть, как он меняет свое лицо прямо во время действия. Его персонажи не взаимодействовали друг с другом напрямую, не находились на сцене в один и тот же момент. Орочимару это расстраивало, но ничего поделать с этим было нельзя. О его секрете знали все в театре, но режиссер боялся, что, узнай его секрет кто-то извне, это может отпугнуть, и тогда продажи билетов сильно упадут. Но Орочимару не отрекался от желания однажды сыграть все роли в одном спектакле, даже если их будет слишком много. Желание переросло в одержимость. На большой черной афише красуется надпись: «Все билеты проданы». В фойе театра уже не протолкнуться. Кажется, почти весь город собрался посмотреть на необычный спектакль, в котором заявлен лишь один единственный актер. Конечно же, такое не могло не вызвать интереса у публики. Звенит звонок, и все спешат в зал, желая поскорее занять свои места, хотя до начала самого спектакля еще достаточно времени. Едва часы пробивают семь, как звучит заключительный, третий звонок. Закрываются широкие двери, и полностью гаснет свет в зале. Проходит несколько секунд, но ничего не происходит. Обеспокоенные зрители начинают перешептываться, пока тонкий лучик света не появляется из-за кулис вместе с актером. Тот медленно идет прямо к авансцене, и следующий за ним по пятам свет из луча превращается в большое световое пятно. Нет декораций, нет других актеров. Орочимару мельком оглядывает полный зал. Все они пришли дабы насладиться его невероятным талантом. Сейчас им представится возможность наконец увидеть его в полной мере, ведь до этого им была доступна лишь крохотная часть. Но теперь, когда ему больше никто не мешает… Глубокий вдох, и Орочимару погружается в первый для этого спектакля образ. Его персонаж мечется меж двух огней и не может найти выход из сложившейся ситуации. Длинный монолог заканчивается. На долю секунды гаснет свет, и на сцене появляется уже другой персонаж. В отличие от первого — напористый и самоуверенный. — Когда только успел? — Это не может быть он. — Конечно же, это все трюк. Один человек не может сыграть все роли. Орочимару не трогают эти перешептывания. Он не он и уже не здесь. Несколько коротких реплик, прежде чем свет вновь гаснет, возвращая зрителей к первому герою. В голосе актера вновь звучат сомнения, которыми наполнены мысли его персонажа, а жесты и движения лишь поддерживают этот образ. — Это разве спектакль? Скучно! — Скучно! Скучно! Публика в зале заводится, загорается, словно кто-то бросил спичку в лужу с бензином. Орочимару вздыхает, и зал озаряется светом огромной люстры. — Вы сами напросились, — шепчет он себе под нос. Продолжает реплику с того же места, где остановился, чем вызывает еще один взрыв негодования. Когда слова одного героя заканчиваются, Орочимару отточенным жестом проводит по своему лицу, сменяя одну маску на другую. Говорит дальше, несмотря на крики ужаса из зала. Свою роль он доиграет до конца, а эти люди будут смотреть или же умрут от его руки, как режиссер и вся актерская труппа.