Дьявол во плоти

Дышат в спину. С каждым днем расстояние сокращается все сильнее, и все, что остается нукенину, — это бежать все дальше, ожидая, когда он наконец будет настигнут. До надежного, скрытого в глуби непроходимых лесов убежища еще чертовски далеко. А сил за время погони не прибавилось. Короткими перебежками, сменяемыми жалкими минутами отдыха, Орочимару петляет, запутывает след, как зверь, выслеживаемый охотниками, но знает — этого недостаточно для того, чтобы его не обнаружили. Слишком слаб, чтобы дать достойный отпор. Надо переждать и затаиться. Саннин не знал даже, сколько их, но был уверен, что на поимку такого, как он, Коноха бросила лучшие свои силы. С одним в таком состоянии он справился бы, но их явно больше. Змей способен ужалить и больно, даже в таком состоянии, но едва ли его яда хватит на всех. Орочимару валился с ног. Короткие передышки не придавали сил, лишь заставляли отчаяннее рваться вперед, помня о том, что ждет его позади. Кровавые реки, изуродованные трупы и горький ужас на лице Хирузена. Старик не хотел верить. Саннин не просто так вступил на этот путь, но остальным это было неведомо. А ведь причина крылась на поверхности, но разве другие хоть раз пытались понять его? Даже те, что называли себя его товарищами, никогда не пытались проникнуть в его суть. Впрочем, Змей и сам не давал им материала для более глубокого анализа. А даже если бы видели то, что зрело в нем все эти годы, то остановили бы? Ответов на эти вопросы не существовало в природе, да и задать их было некому. Орочимару четко дал понять, что их самих и их глупых ценностей для него больше не существует. Пресловутая мораль — лишь грубая клякса на полотнище мироздания. Добродетель ничего не значит для того, кто выбрал смерти других ради жизни своей. Змей бежит, но уже не от самого себя, как было до его прозрения. Бежит от тех, что хотят задушить в нем его истинное и естественное, считая, что спасают. Нет лекарства для того, кто не болен. Лишь сладкий яд, что облегчит последние минуты агонии.