Дьявол во плоти

Когда Джирайя в очередной раз, не жалея силы, хлопает его по плечу, Орочимару едва ли не подскакивает и морщится. Дураку сколько ни объясняй, он не поймет. Личные границы для товарища были не более, чем словом, а что оно означало — тот никогда и не задумывался. — Орочи, у меня появилась гениальная идея! Змей качает головой, показывая, что снова он на это не поведется. Хватило и одного единственного раза, когда они вдвоем улепетывали от разъяренной Цунаде. Орочимару был не виноват, но и получить от нее по шее очень уж не хотелось. — И что ты задумал на этот раз? — вздыхая, спрашивает он, зная, что Джирайя все равно не отстанет. — Если ты снова позовешь меня к купальням, то я заранее отказываюсь. Судя по тому, как блестели сейчас глаза товарища, словно две начищенные монетки, именно это он и задумал. — Нет, — рушит он все надежды Джирайи на свое участие. — И не смотри на меня так, глаза выпадут. Тот хмурится, дует губы и обиженно отворачивается. Словно это способно произвести на Орочимару хоть какое-то впечатление. Неужели думает, что он сразу бросится исполнять все его идиотские задумки? — Плохой из тебя друг, Орочи, — бормочет Джирайя себе под нос. — Я к тебе со всей душой, а ты… Змей лишь закатывает глаза. И так каждый раз, товарищ снова и снова устраивает этот спектакль. Словно дитя, что выпрашивает у родителей игрушку. Орочимару остается только слушать и ждать, когда Джирайя угомонится (весьма сомнительно), или самому уйти. — Я иду домой, а ты как хочешь, — бросает Орочимару и уже собирается уходить, как товарищ внезапно оживляется. — А можно мне с тобой? — Ко мне домой? У Змея с того самого дня, как погибли родители, не бывает дома гостей, и Джирайю приглашать он также не намерен. Тот со своим любопытством обязательно сунется куда не просят, и потом бед не оберешься. К тому же, Орочимару хочет наконец остаться наедине со своими мыслями, а общество Джирайи этому никак не поспособствует. — Как-нибудь в другой раз, — уклончиво отвечает Орочимару и уходит, оставляя друга одного. Между ними всегда была незримая граница, тоненькая чёрточка, что с годами разрастется до огромной пропасти, которую уже ничем не закрыть.