Великий

Известие о смерти дочери, произнесённое совершенно будничным тоном, словно бы ему докладывали о том, что будет на ужин, застало его в дороге. Все дела вмиг были отменены, а сам он, сломя голову, понёсся домой лишь для того, чтобы обнаружить свою девочку мертвой. Холодная и не дышащая, она была сама на себя непохожа. Румянец, блеск глаз, очаровательная улыбка — все это исчезло. Это уже не вернуть. — Как это произошло? Его тон спокоен, но потухший взор выдает, что внутри него что-то умерло вместе с маленькой белокурой девочкой, что лежала сейчас в своей кроватке, словно спала. Но он знал, что это не так. Знал, что она уже никогда не улыбнется ему той своей очаровательной улыбкой, что дарила одному лишь ему, не заберется на колени во время обеда, не вцепится тонкими пальчиками в рукав пиджака во время прогулки по саду… Фрэнсис с трудом подавляет подступивший ком. Он всегда был эгоистом, но было в его жизни лишь одно, что он ставил выше себя, а теперь ее не стало. Нет, нет ничего страшнее, когда родители видят смерть своих детей. «Господи, неужели настолько грешен я? За что». Почему-то в такой момент он обратился к той силе, в которую никогда не верил. Бог. Разве есть этот Бог, если допустил такое? Да будь он проклят! — Я… Зельда смотрела на него своими большими глазами, что сейчас были наполнены слезами, а во взгляде читались страх и отчаяние. По одному этому взгляду Фицджеральд понял все. Ему не хотелось верить, но все было так очевидно. Или же ему это сейчас шепчет ослабевший от горя разум? — Что ты сделала, Зельда? — спросил эспер, подойдя ближе. Женщина вся сжалась в комок и опустила взгляд в пол. — Зельда. Что. Ты. Сделала? — повторил он уже более холодно. Та по-прежнему не поднимала взгляд на мужа. — Посмотри на меня. Фрэнсис был на грани. Он не знал, что ему и думать, а Зельда лишь сильнее своим поведением давала понять, что как-то замешана в произошедшем. — Это… моя вина, — наконец прошептала она, взглянув на него. — Мы гуляли в саду, и я… я… Женщина разразилась рыданиями и закрыла руками лицо, не в силах сказать больше ничего путного. Сквозь ее всхлипы слышались лишь обрывки слов: — Недоглядела… не уберегла… убила…убила… убила… Фицджеральд нахмурился и сделал то, чего раньше никогда себе не позволял. Хлесткий удар ладонью по щеке повис в воздухе громким в этой гнетущей тишине хлопком. Зельда перестала рыдать и ошарашенно поглядела на любимого мужа. Она медленно коснулась пальцами горячей щеки, словно не веря, что такое возможно. Удар подействовал на нее отрезвляюще, хотя и был лишним в ее положении. — Мы гуляли в саду и… пруд… — ее речь по-прежнему была сбивчивой, но все же более понятной, чем до этого. — Я отошла… на минуту… вернулась и… все. Ее уже было не спасти. Фрэнсис сейчас смотрел на жену так, словно она была ему совершенно чужим человеком. Принять такое и без того было тяжело, но, когда вскрылась вся правда, стало только хуже. Сейчас он не мог видеть ее и более того — не хотел. Фицджеральд обошел Зельду и, желая остаться наедине со своим горем, скрылся в коридоре. Минуя его, оказался в своем кабинете, который являлся единственным местом, где он мог побыть один. Он запер дверь на ключ и сел за стол. Взгляд невольно упал на рамку с фотографией на которой были изображены трое — высокий молодой мужчина, его красавица-жена и малютка-дочь. Счастливая семья. Да, когда-то это было про них, но теперь едва ли они снова станут такой после всего. Он взял фотографию в руки и нежно провел подушечкой пальца по изображению дочери. — Моя малышка. Фрэнсис перевернул рамку фотографией вниз и обхватил голову руками. Хотелось рыдать, но глаза оставались сухими, как пустыня. Хотелось кричать, но в горле словно не осталось сил ни для каких звуков. Фицджеральд был способен на все — у него были деньги, власть, особые способности эспера. Но в чем смысл денег, если они не могут вернуть то, что имеет наибольшее значение? В день похорон светило солнце и на небе не было ни малейших признаков дождя. Фрэнсис сам нес маленький гроб, не позволяя никому даже приближаться к нему. Темное и холодное кладбище не место для маленькой девочки. Он бы хотел похоронить ее под солнцем, которое она так любила, в густой зеленой траве, по которой бегала босиком, забавно перебирая маленькими ножками навстречу отцу. Фицджеральд не слушал слова священника и лишь смотрел на маленький гробик, все еще словно не веря, что такое могло случиться. Вокруг так много людей. Кто они? Друзья? Знакомые? Нет. То были стервятники, слетевшиеся посмотреть на израненного льва и, в случае чего, готовые растерзать его, не оставить и кусочка. Зельда стоит рядом, но все еще держится особняком, а он все так же не в силах ее простить. На это потребуется время. Священник закончил свою речь, и наступила, пожалуй, самая тяжелая минута в его жизни. Фицджеральд подошел к свежей яме, куда должны были опустить гроб и взял горсть с землей. Он еще несколько секунд простоял с зажатой ладонью. «Прощай, малышка». Наконец он раскрыл ее, и комья земли полетели вниз, падая на крышку гроба. Фрэнсис почувствовал чью-то руку на плече, и это прикосновение он узнал бы из тысячи. Он накрыл ладонь жены своей и невольно поднял взгляд к небу. Многие люди верили в то, что умершие родственники смотрели на них с небес. Фицджеральд в подобное не верил, но сейчас ему почему-то хотелось поверить в то, что там, где-то далеко за облаками, его малютке будет хорошо.