Ветер, который сбежал

      Киллиан знал, что нашёл свой дом. Следующий день был выходным, поэтому он спокойно бродил по дому и ел пирожки, случайно найденные на кухне. За мальчишкой тянулся след из сахарной пудры: по всему первому этажу, вверх по лестнице, на один из длинных, увитых цветами балконов и обратно вниз.       Джонс не мог поверить своему счастью. Ему выделили собственную комнату, и он провёл почти половину ночи, всё в ней рассматривая и изучая. Ему нравилась высокая резная спинка кровати у изголовья, блестящие, пастельных тонов обои и замысловатый орнамент ковра. Там же стоял огромный шкаф, который Дэвид назвал «армуар» [1]. Джонс подумал, что в нём поместилось бы больше вещей, чем один человек может износить за всю свою жизнь.       И в комнате были цветы. Много цветов. Они росли в керамических горшках, стоящих на подоконниках, благоухали в высокой напольной вазе. Никогда раньше в его комнате не было цветов, и хотя Киллиан понимал, что не должен ими любоваться, как какой-нибудь капризный неженка, — всё равно он почувствовал, что это ему нравится.       Киллиан передвигался по дому совершенно беззвучно, как тень. Он не был уверен в Робине, поэтому ловко избегал его, пока проводил «разведку территории».       Мебель отражала элегантный вкус Дэвида. Теперь Киллиан лучше почувствовал своего наставника, хоть и не мог знать, что вокруг — английский и французский антиквариат. Перед его глазами были просто блестящие изящные столы, мягкие диваны, китайские вазы и мирные пейзажи, сочные натюрморты.       Хоть ему и понравился весь дом, но самым любимым местом Киллиан сразу определил балкон в своей комнате. Оттуда он наслаждался ароматом цветов и улицы, смотрел на щёлкавших фотоаппаратами или покупавших сувениры туристов.       Волей-неволей Джонс заметил, что в этом городе люди обращались со своими кошельками и портмоне на удивление небрежно. Женщины с болтающейся на плече сумочкой, мужчины, засовывавшие деньги прямо в задний карман брюк. Просто рай для карманного воришки! «Если с Майами ничего не получится, — решил Киллиан, — то я и здесь отлично проживу. Особенно если приплюсовать мою «стипендию» в качестве ученика фокусника». — Ты везде рассыпал сахар, — неожиданно прозвучал голос Эммы. Девочка стояла у него за спиной.       Джонс напрягся. Он опустил глаза вниз и, посмотрев на свои руки, недовольно поморщился. Все пальцы были в белых кристалликах сахара. Киллиан поспешно вытер руки о джинсы. — Ну и что? — Робин с ума сойдёт. От сахара заводятся тараканы.       Киллиан ещё раз вытер руки, потому что теперь они казались липкими. — Я уберу.       Она подошла к нему, встала рядом у перил. В ярком летнем костюмчике с шортами Эмма выглядела просто отлично. — Что ты делаешь? — Просто смотрю. — Папа сказал, что сегодня у нас свободен целый день. Завтра мы начнём репетировать новые номера программы кабаре для клуба. — Какого клуба? — «Кроличья нора». Мы там работаем, — Эмма принялась играть с цветами, оплетавшими перила. — Там мы показываем номера посложнее, чем на карнавале. Иногда папа меняет программу два раза в день, а иногда мы работаем специально для отдельных посетителей.       Киллиан постепенно забыл о своём страхе перед Робином и о возможном наказании. Он ещё не знал, какое место сможет занять в программе кабаре, но ему ужасно хотелось в ней участвовать. — И сколько выступлений за один вечер? — Два. — Сорвав цветок клематиса, девочка попыталась намотать хрупкий стебелёк себе на ухо. — В восемь и одиннадцать. Наши номера — гвоздь программы, — Эмма наморщила носик. — Мне придётся каждый день спать после школы. Как маленькой.       Но Джонса совершенно не интересовали проблемы Эммы. — А Дэвид будет показывать карточные фокусы?       Эмма наконец прикрепила цветок и направилась в комнату, чтобы полюбоваться на результат перед зеркалом. — Ой, да папа какие-нибудь новые придумает.       Киллиан кивнул и задумался. У него уже очень неплохо получались те фокусы, секреты которых он, подольстившись, узнал у Эммы. И не меньше часа в день он тренировался с напёрстками. Но теперь всё это надо показать Дэвиду. Джонс не пережил бы, если бы его «выбросили» из программы. — Папа дал мне денег на мороженое, — Эмма высунула голову через балконную дверь. — Хочешь? — Нет, — Киллиан был слишком занят, чтобы отвлекаться на угощение или компанию восьмилетней девчонки. — Иди отсюда, ладно? Мне надо подумать. — Мне же больше достанется!       И Эмма умчалась, едва сдерживаясь, чтобы не обидеться.       Оставшись один, Киллиан быстро достал свои карты и стал тренироваться. Но едва он успел сделать фокус «Тузы сверху», как его снова отвлекли. На этот раз это был голос. Киллиан никогда раньше не слышал ничего похожего. Он попытался прогнать его прочь из своего сознания, но голос не исчезал. Сочное, надрывающее сердце контральто — этот голос, казалось, пел только для него одного. Не в состоянии сопротивляться, Джонс снова вышел на балкон.       Он тотчас же увидел её. Женщина в широком красном платье. Она стояла на углу улицы, у ног — картонная коробка, и её песня «акапелла» уносилась в облака.       Киллиан уже не мог повернуться и уйти, звуки словно зачаровали, загипнотизировали. Это была истинная красота. Когда он это понял, голос проник ещё глубже в его сердце и тронул струны, о существовании которых Джонс даже и не подозревал.       Песня летела над Французским кварталом. Вокруг женщины уже собралась небольшая толпа туристов, но она не обращала внимания на слушателей. В коробку, звеня, летели монетки и купюры, но она ни разу не посмотрела вниз.       От этого у Джонса побежали мурашки по коже, а горло сжалось и заболело. Мальчишка рывком метнулся обратно в комнату, к заветной сумке, которую хранил под матрацем. Киллиан достал оттуда мятую купюру — десять долларов, и помчался по коридору, а затем вниз по лестнице…       В прихожей Джонс увидел Эмму, которая старательно подметала сахарную пудру, и Робина. Стоя над девочкой, Локсли читал ей нотацию: — Есть надо только в кухне, а не где попало. Теперь ты должна собрать все крошки до последней, слышишь? — Я всё соберу, — она подняла голову и, увидев Киллиана, показала ему язык.       Его сердце было переполнено музыкой, а ум настолько потрясён мыслью, что Эмма взяла на себя его вину, что Джонс оступился и слетел с последней ступеньки. Со сдавленным криком мальчик выбросил вперёд руку, чтобы за что-нибудь ухватиться.       Для Киллиана всё произошло, как в замедленной съёмке. Он увидел вазу из шлифованного горного хрусталя, в гранях которой играли и переливались солнечные лучи. В ней стояли кроваво-красные розы. В ужасе Джонс смотрел, как его рука коснулась хрустальной поверхности. Ваза начала медленно раскачиваться, пока Киллиан пытался сохранить равновесие.       Пальцами Джонс вновь дотянулся до неё. Он почувствовал подушечками холод хрусталя и издал отчаянный стон — ваза выскользнула и упала на старательно начищенный Робином паркет.       Звук разлетевшегося вдребезги хрусталя в относительной тишине дома был подобен пушечному залпу. Киллиан замер. У его ног искрились осколки, а в воздухе сильно пахло розами.       Робин ругался. Не надо было знать французского, чтобы понять, что витиеватые выражения были непечатными и точно не предназначались для детских ушей. Киллиан не шелохнулся и даже не пытался убежать. Он внутренне сжался, уже готовый к любому удару. Та часть него, которая могла чувствовать боль и унижение, словно отключилась. На лестнице осталась только безмолвная оболочка, зомби, которому всё было безразлично. — Ты носишься по дому, как дикий индеец! Теперь ты разбил Waterford [2], сломал розы и залил водой весь пол. Imbecile! [3] Посмотри, что ты сделал с этой красотой! — Робин, — голос Дэвида прозвучал не громче шёпота, но от этого гнев Локсли тотчас же утих. — Waterford, Дэйв, — сокрушался Робин и нагнулся, чтобы спасти свои розы. — Парень нёсся так, словно за ним гналась стая собак. Я тебе говорю, что его надо… — Робин, — опять повторил Дэвид, — довольно. Посмотри на его лицо.       Держа в руках розы, с которых капала вода, Локсли поднял голову. Мальчишка стоял белый, словно призрак, только его глаза казались тёмными и остекленевшими. То, что читалось в его взгляде, было страшнее обыкновенного испуга. Робин только вздохнул и выпрямился. — Пойду принесу другую вазу, — спокойно произнёс он и вышел. — Папа, — потрясённая, Эмма взяла отца за руку. — Что с ним? — Всё в порядке, Эмма. Иди, погуляй. Ты, вроде, хотела сходить за мороженым? Иди. — Но, папа… — Иди, — повторил Дэвид и слегка подтолкнул дочь.       Эмма вышла в прихожую и притаилась там. Единственный раз в жизни её отец был настолько занят кем-то другим, что даже этого не заметил. — Ты огорчаешь меня, Киллиан, — спокойно проговорил Дэвид.       Что-то заныло у Киллиана внутри, и боль молниеносно промелькнула в его глазах. Ругань и побои не задели бы его, но грусть в голосе Дэвида глубоко пронзила сердце мальчишки. — Извините, — он едва мог говорить из-за сдавленного судорогой горла. — Я могу заплатить за неё. У меня есть деньги. «Не прогоняйте меня, — мысленно умолял Дэвида Джонс. — Бога ради, пожалуйста, не прогоняйте меня…» — За что ты извиняешься? — Я не смотрел, куда иду. Я неуклюжий… — И всё остальное, в чём его обвиняли в течение всей его жизни. — Извините, — опять повторил Джонс, чувствуя ещё большее отчаяние и понимая, что сейчас его ударят. Или что хуже — намного хуже — вышвырнут вон из этого дома. — Я бежал, потому что боялся, что она уйдет… — Кто? — Женщина. Она пела на углу. Я хотел… — осознав нелепость своих слов, Киллиан замолчал на полуслове и беспомощно посмотрел на всё ещё зажатую в кулаке банкноту. — Я понимаю, — и потому, что он действительно понимал, сердце Дэвида чуть не разорвалось на части. — Она часто здесь поёт. Ты ещё не раз её услышишь.       С новым ужасом и недоверием Киллиан взглянул на Дэвида. Насколько страшнее опять обрести надежду… — Я могу… остаться?       Медленно вздохнув, Дэвид наклонился и поднял кусок разбитого хрусталя. — Киллиан, посмотри — что это? — Разбитая ваза. Я разбил её. Я всегда думаю только о себе и я… — Прекрати!       От резкого окрика Джонс дёрнулся, но остался стоять на месте. Он почувствовал, что внутри у него всё дрожит и понял, что не сумеет от этого защититься. Если Дэвид его ударит, то это будет не просто физическая боль — его надежды разлетятся на кусочки так же, как минуты назад разлетелась хрустальная ваза. — Да, она разбита, — проговорил Дэвид, пытаясь сохранять спокойствие. — И совершенно верно, разбил её ты. Ты это сделал специально? — Нет, но я… — Посмотри на это, — он протянул Киллиану хрустальный осколок. — Это вещь. Предмет. Им может владеть любой, кто заплатит его цену. Неужели ты думаешь, что значишь для меня меньше какой-нибудь вещи? — Нолан отшвырнул осколок в сторону, и Киллиан не смог больше сдерживаться. — Ты думаешь, я такое ничтожество, что ударю тебя за то, что ты разбил какую-то стекляшку? — Я не… — Джонс не мог вдохнуть, как вдруг в груди у него что-то словно разорвалось, и из глаз брызнули горячие слёзы. — Пожалуйста, не прогоняйте меня! — Киллиан, ты был со мной все эти недели и не понял, что я не такой, как они? Неужели они так сильно издевались над тобой?       Не в силах говорить, Джонс только кивнул головой. — Я был в том же аду, что и ты, — прошептал Дэвид и шагнул вперёд, чтобы прижать мальчика к груди. Тот инстинктивно напрягся от страха. Но страх исчез, когда Нолан опустил его обратно на ступеньки и слегка встряхнул. — Никто не заставит тебя вернуться обратно. Здесь ты в безопасности.       Киллиан понимал, что это унизительно: реветь, словно маленький ребёнок, прижавшись к груди Дэвида. Но поддерживающие его руки были такими сильными, надёжными, настоящими. «Что же ты за человечек-то такой, — думал Дэвид, — если песня могла настолько потрясти тебя, что ты решился расстаться с несколькими из своих драгоценных долларов, чтобы заплатить певице? Как же глубоко ты мог быть уязвлён обыкновенной жестокостью и отсутствием выбора?» — Ты можешь рассказать мне, что они с тобой делали?       Два чувства, стыд и необходимость поделиться с тем, кто поймёт, боролись внутри Джонса. — Я ничего не мог сделать. Я ничего не мог. — Знаю.       Старые обиды вновь бушевали в его душе. Из глаз опять хлынули слёзы. — Они всё время били меня. Виноват я или нет, напились они или нет — они всё время меня били… — Дэвид почувствовал как сжались на его груди кулаки Джонса. — Иногда они запирали меня в чулане, и я бросался на дверь, колотил в неё и умолял их выпустить меня. Я не мог оттуда выбраться. Я никогда не мог оттуда выбраться!       Как жутко вспоминать свои слёзы и крики в тёмном «гробу» чулана — ни выхода, ни спасения, ни надежды. — Когда приходили из социальных служб, и если я говорил что-то не то, потом отчим лупил меня ремнём. В последний раз, после которого я убежал, он чуть меня не убил. Он хотел меня убить, я знаю — у него были такие глаза — но не знаю, почему… Не знаю, за что. — Ты не был виноват. Ты ни в чём не виноват, — Дэвид погладил мальчишку по голове, отгоняя прочь своих собственных демонов. — Люди рассказывают своим детям, что в мире не существует чудовищ. Они говорят так потому, что сами в это верят, или хотят, чтобы дети чувствовали себя в безопасности. Но чудовища есть, Киллиан. И самое страшное, что они выглядят, как люди, — Дэвид отодвинулся назад и посмотрел на заплаканное, несчастное лицо Джонса. — Теперь ты освободился от них, Киллиан. — Я его ненавижу. — Ты имеешь на это право.       Но было что-то ещё.       Киллиан не был уверен, что сможет об этом рассказать. Слишком чёрным и маслянистым был стыд. Но глаза Дэвида казались такими спокойными и внимательными, что Джонс, запинаясь, проговорил: — Уолш… Он однажды привёл мужчину. Было поздно, и они были пьяными. Отчим вышел и запер дверь. А мужчина… он хотел… — Успокойся, — Дэвид попытался снова обнять Киллиана, но тот в ужасе отшатнулся. — Он щупал меня своими жирными руками и ртом… — Киллиан с отвращением вытер губы тыльной стороной ладони. — Он сказал, что заплатил Уолшу и я должен делать то, что он захочет. А я был, как дурак, потому что не понимал, о чём он говорит…       Теперь Джонс уже больше не плакал, его сухие глаза горели от ярости и злости. — Я не понимал, пока он не залез на меня. Я думал, он меня задушит, пока…       Ужас пережитого, как наяву, вновь охватил Киллиана — потная кожа, запах дешевого алкоголя, жадные щупающие руки… — Тогда я понял… Да, я всё понял, — Киллиан сжимал и разжимал кулаки. На ладонях оставались следы от ногтей. — Я ударил его. Потом ещё и ещё, но он не прекращал. Я бил его и царапал. У меня все руки были в его крови, а он закрыл лицо и завизжал. Тогда пришёл отчим и долго бил меня. И я не помню… я не знаю, что… — Это было хуже всего — не знать, что же было дальше. Так стыдно, что Киллиан даже не смог договорить. — Той ночью он и хотел убить меня. Не став дожидаться утра, прямо ночью я убежал из дома.       Дэвид так долго молчал, что Киллиан испугался, что рассказал слишком много и его уже никогда не простят. — Ты всё правильно сделал, — тяжёло дыша, проговорил Нолан, отчего у Джонса опять навернулись слёзы на глаза. — Вот что я могу тебе пообещать. Пока ты со мной, никто больше никогда к тебе не прикоснётся. И я научу тебя, как выбираться из чулана, — Дэвид вновь посмотрел Киллиану в глаза. — Если они опять запрут тебя там, то уже не смогут удержать.       Киллиан попытался заговорить, но слова застряли в горле. Он с трудом произнёс вопрос, от ответа на который зависела его жизнь: — Я могу остаться? — Пока сам не захочешь уйти.       Джонс был безмерно благодарен Дэвиду, но не знал, как это показать. — Я заплачу за вазу, — неловко пробормотал Киллиан. — Обещаю. — Ты уже заплатил. Теперь пойди и умойся. Нам надо здесь убрать, пока Робин не устроил ещё один скандал.       Дэвид присел на ступеньки, а Киллиан убежал наверх в свою комнату. Спрятавшаяся в прихожей Эмма услышала, как её отец тяжело вздохнул. И она горько заплакала.