Ветер, который сбежал

— Ты не справедлив.       Эмма стояла в гримёрке отца, полностью одетая для выступления. Блестки и изумрудные бисерины на её платье без бретелек сверкали от света и дрожали от её негодования. — Я доказала свои способности, — настаивала Эмма. — Ты доказала свою импульсивность, безрассудство и упрямство, — вдевая запонку в манжет рубашки, Дэвид увидел в зеркале разгневанное лицо дочери. — И я повторяю, что ты не пойдёшь на дело в Сен-Дени. Мой выход через десять минут, юная леди, мне надо к нему подготовиться. У вас ещё есть ко мне дела?       В это мгновение Эмму словно отбросило назад, в детство. Её нижняя губа задрожала, и она плюхнулась в кресло. — Папа, ну почему ты мне не доверяешь? — Напротив, я тебе абсолютно доверяю. Но ты должна доверять мне, когда я говорю, что ты не готова. — Но Ньюманы… — Это был риск, на который ты ни в коем случае не должна была идти, — Дэвид покачал головой и, подойдя к дочери, взял её за опущенный подбородок.       Нолану, как никому другому, было известно, что значит мечтать обо всех этих сверкающих камнях, о том ощущении, которое охватывает тебя, когда ты крадёшь их под покровом ночи. Как он мог подумать, что его дочь, человек его крови, может чем-либо отличаться от него? Похоже, Эмма свернула с пути истинного, подумал Дэвид. И всё же отцовская гордость есть отцовская гордость. — Ma belle, послушай, что я тебе скажу. Никогда в жизни не мути воду в своём пруду.       Эмма взметнула бровь. — Не помню, папа, чтобы ты хоть раз вернул камни.       Дэвид, которого застали врасплох, провёл языком по зубам. — Да, — процедил он, — дарёному бриллианту в зубы не смотрят, если можно так перефразировать. И всё-таки то, что ты добыла — это лишь капля в море по сравнению с тем, что мы должны добыть сегодня. Мы готовились целый месяц, Эмма. Всё рассчитано до секунды. Если бы я даже захотел взять тебя или кого-нибудь другого на этом этапе, то тем самым нарушил бы это очень хрупкое равновесие. — Отговорка, — бросила Эмма, чувствуя себя маленькой девочкой, которую не пускают на вечеринку. — И в следующий раз будет ещё одна отговорка. — Это правда. А в следующий раз будет ещё одна правда. Скажи, я хоть раз солгал тебе?       Эмма открыла рот и сразу закрыла. Отец мог уклоняться от правды и даже играть правдой. Но чтобы солгать ей? Никогда! — Я не хуже Киллиана. — Он то же самое говорит о тебе применительно к сцене. Кстати, о сцене… — Дэвид взял руку дочери и нежно поцеловал. — У нас представление. — Ну, ладно, — Эмма открыла дверь и обернулась. — Папа, я хочу получить свою долю размером сто шестьдесят тысяч.       Дэвид широко улыбнулся. У какого ещё отца есть такое замечательное дитя? «Моя дочь», — подумал Нолан.       На представление в «Палас» пришли кинозвёзды, парижские фотомодели, а также те, кто имеет право находиться в обществе в силу своего богатства или обаяния. Дэвид создал представление настолько сложное и изысканное, что оно оставило бы довольным даже самого искушённого зрителя.       Для Эммы было невозможно, находясь перед зрителями, думать о чём-то постороннем. Как её и учили, она выбросила из головы всё, за исключением сцены. Сейчас Эмма, девушка в блестящем изумрудном платье, показывала фокус под названием «Плавающие шары». Наблюдая за ней, Киллиан решил, что она похожа на розу с длинным гибким стеблем. На такое сравнение наводило сочетание зелёного платья и замысловатая причёска из светлых волос. Публику поразила красота Эммы, а также серебристые шары, которые раскачивались и плясали в нескольких дюймах над её изящными руками.       Киллиану, конечно, нравилось подтрунивать над ней, говоря, что в её фокусах одна сплошная мишура и нет «мяса». А вообще-то Эмма восхитительна. Даже зная подоплёку фокуса, Джонс был заворожён.       Эмма подняла руки. Три шара, сверкая, покатились по ним от плеча к запястью. Под нежную музыку, которая звучала над сценой, Мэри Маргарет накрыла их алым шёлком и исчезла в темноте. Медленными круговыми движениями рук Эмма заставила шёлковую накидку соскользнуть вниз. И вдруг из-под неё, оттуда, где были блестящие шары, выпорхнули белые голуби.       Зал взорвался аплодисментами, когда Эмма, откланявшись, покинула сцену. За сценой ей уже улыбался Киллиан, а Лерой в это время заманивал птиц в клетку. — Голуби — это что, вот если бы ты, Эмма, с ягуаром работала… — Поцелуй меня в… — она замолчала на полуслове лишь потому, что следом за ней подошла Мэри Маргарет. — Не надо, — ласково произнесла Бланшар. — Лерой, не давай этим двоим распускаться. А мне надо идти, сейчас мой номер, — Мэри Маргарет деланно вздохнула. — Клянусь вам, Дэйв никогда не устанет искать новые способы распиливания меня на части.       Бросив последний внимательный взгляд на Киллиана, Бланшар вышла на сцену в тот момент, когда зал уже аплодировал Дэвиду. — Знаешь, в чём её недостаток? — переводя дыхание, спросила Эмма. — У Мэри Маргарет нет недостатков, — скривил губы Джонс.       Киллиан следил за тем, как Дэвид начал показывать состоящую из нескольких частей иллюзию, которая начиналась с выпускания огня из кончиков пальцев и заканчивалась распиливанием жены на три части с помощью лазерных лучей. — Она беспокоится о тебе. Одному богу известно, почему.       Эти слова задели Джонса за живое, разбудили чувство вины, постоянно живущее в нём. — Ей не о чем беспокоиться. Я знаю, что делаю.       Киллиан бесил Эмму, но она сдерживала себя. Шоу-бизнес слишком много значил для неё, чтобы позволить себе вспышку гнева за кулисами. Но она всё же высказалась, пусть и шёпотом: — Всегда ты знаешь, что делаешь, Джонс. С тех пор, как Дэвид и Мэри Маргарет взяли тебя, ты делаешь абсолютно всё, что только захочешь. Чёрт возьми, они ведь любят тебя, и мама волнуется из-за твоих эскапад.       Киллиан скрыл свои эмоции. Это был единственный способ выжить. — Это моя работа. Ты гоняешь по воздуху шарики. Я вылезаю из цепей. И все мы крадём, — Джонс посмотрел на Эмму. — Это наша работа. Это то, что мы есть. — Тебе ничего не стоит отказаться от таких номеров.       Взгляд Эммы задержался на мгновение-другое. Ей показалось, что там, в глубине Киллиана, прячется то, что она никогда не поймёт. — Ты неправа, — бросил Джонс и вышел.       Эмма сразу повернулась к сцене. И всё потому, что ужасно хотела пойти за ним, умолять его. Она знала, что ничего из этого не выйдет, да и не надеялась на это. Киллиан был прав. Они делали своё дело. Мэри Маргарет ведь смогла понять и принять воровство. Теперь ей то же самое придётся сделать и с трюками Киллиана. «А Джонс всегда будет одиноким волком, как когда-то его назвал Робин. Он пойдёт своим путём. И всегда будет кому-то что-то доказывать», — думала сейчас Эмма.       По правде говоря, по той самой правде, которую ей никак не хотелось признавать, финал сегодняшнего шоу тревожил её ничуть не меньше, чем Мэри Маргарет.       Эмма изобразила улыбку на лице, так чтобы ни отец, ни мать не увидели её переживаний. Она умела сдерживать внешние признаки волнения. Этот номер был преобладанием разума над материей. Но Эмма не могла остановить картину, которая без устали прокручивалась в её голове.       Киллиан исполнял свой вариант номера Гудини под названием «Побег из водной западни». И только одна, постоянно пульсирующая мысль заставляла Эмму рисовать картину неудавшегося побега.       От этого номера зал всегда в восторге, подумал Дэвид, объявляя выход Киллиана. Никто, включая Мэри Маргарет, не знал, чего ему стоило отдать Джонсу финал представления. Пришло время молодым господствовать на сцене, рассуждал про себя Нолан, разминая свои всё ещё гибкие пальцы. А парень был ох, как талантлив! Целеустремлён… Настоящий волшебник. Дэвид улыбнулся от этой мысли.       В это время поднялся занавес, и перед зрителями предстал стеклянный, заполненный водой ящик. Киллиан сам сконструировал его, тщательно продумав каждую деталь: все размеры, толщину стекла, даже медные украшения по углам. Джонс с точностью до грамма знал, сколько воды выталкивается при погружении тела в воду и приковывании его цепями. С точностью до секунды Киллиан знал, сколько времени ему нужно для освобождения от наручников и цепей, соединяющих его с болтами на краях яшика.       А ещё Джонс знал, сколько протянут его лёгкие, если случится что-то непредвиденное.       Эмма, одетая в белоснежное ниспадающее платье, стояла рядом с ящиком, наполненным водой. Её сердце билось с бешеной скоростью, лицо же казалось невозмутимым. Именно она в ходе номера забирала рубашку Киллиана с широкими рукавами, и он оставался на сцене раздетым по пояс.       Эмма уже не замечала шрамов на спине Джонса. За все те годы, что они жили под одной крышей, она ни разу не заводила разговора о них. Эмма сумела бы открыть немало разных замков, но ни за что бы не смогла ущемить таким образом достоинство Джонса.       Именно она спокойно стояла на сцене, пока двое добровольцев из зала заковывали Киллиана в тяжёлые цепи. Они сложили его руки крестом на груди и связали, затем надели наручники на запястья. Его босые ноги были закованы в кандалы, прикреплённые цепями к деревянному бруску.       Заиграла тихая, нагнетающая обстановку музыка, и платформа, на которой стоял Киллиан, начала подниматься в воздух.       Его бархатный голос поплыл над зрительным залом: — Говорят, что великий Гудини расстался с жизнью из-за ран, полученных во время исполнения этой эскапады. С тех пор, как он умер, не было такого иллюзиониста, который не мечтал бы повторить этот трюк, сделать его своим, достигнув триумфа.       Джонс посмотрел вниз и увидел ошарашенного Лероя, одетого в костюм бедуина, с большим молотом в руке. — Надеюсь, нам не потребуется звать моего мускулистого друга, чтобы он разбил стекло.       Киллиан взглянул на Эмму. — Не исключено, правда, что мне потребуется прекрасная Эмма, чтобы сделать мне искусственное дыхание.       Эмма никак не отреагировала на этот экспромт. Публика же засмеялась и захлопала в ладоши. — Как только я погружусь в яшик, он будет загерметизирован.       Зал затаил дыхание, когда платформа перевернулась. Киллиан снова видел всё, но из положения вниз головой. Он стал делать глубокие вдохи, заполняя воздухом лёгкие. Теперь заговорила Эмма: — Во время исполнения этого номера просьба соблюдать тишину и следить за часами, — на этих её словах прожектор выхватил из темноты большой циферблат. — Они начнут отсчёт времени с момента погружения Киллиана в камеру. Дамы и господа…       Джонс дюйм за дюймом приближался к поверхности воды. Глаза и мысли Эммы были прикованы к публике. — В распоряжении Киллиана четыре минуты. Только четыре минуты на то, чтобы выбраться из ящика с водой. Иначе нам придётся разбивать стекло. На всякий случай за кулисами находится врач.       Эмма картинно указала рукой в сторону занавеса в тот момент, когда голова Киллиана коснулась воды. Она следила за погружением его тела в воду. После того, как платформа с Джонсом аккуратно закрыла ящик, раздался щелчок. Его волосы развевались в воде. Серые глаза Киллиана встретились с её зелёными.       Затем опустился тонкий белый занавес, закрывший ящик с четырёх сторон.       Часы начали тикать, отсчитывая время. — Одна минута, — объявила Эмма голосом, ничем не выдававшим её внутреннее волнение. Она представляла себе, как Киллиан снимает наручники. Вернее, ей хотелось, чтобы сейчас происходило именно это. Он же скорее всего в этот момент уже выбирался из цепей.       Когда стрелки часов приблизились к двум минутам, из зала донёсся шёпот. Эмма почувствовала, как покрылись холодным потом ладони и спина. Киллиан обычно укладывался в три минуты, максимум в три минуты двадцать секунд. Сквозь белую ткань ей почти не было видно никаких движений.       У Джонса нет никакой возможности позвать на помощь, думала Эмма в отчаянии, когда стрелки на часах приблизились к трёхминутной отметке. Киллиан не может даже подать знак, когда в его лёгких закончится воздух. Он может захлебнуться и умереть ещё до того, как успеют опустить этот белый занавес, до того, как Лерой разобьёт стекло. Киллиан может умереть в одиночестве и мёртвой тишине, прикованный цепями к своему собственному честолюбию. — Три минуты, — произнесла Эмма. На сей раз в голосе зазвучали нотки беспокойства, и зрители наклонились вперёд. — Три двадцать, — сказала она и в страхе посмотрела на Лероя. — Три двадцать пять. Дамы и господа, пожалуйста, сохраняйте спокойствие, оставайтесь на местах… — Эмма судорожно вздохнула, представляя себе, как сжимаются его лёгкие. — Три минуты сорок секунд.       Где-то на галёрке истерично завопила дама. По рядам прокатилась цепная реакция тревоги, и публика завелась. Многие вскочили с мест, когда стрелки часов приблизились к отметке четвёртой минуты. — Боже мой, Лерой!       За восемь секунд до конца Эмма отбросила в сторону сценический образ и отдёрнула занавес. Он упал как раз в тот момент, когда Киллиан отодвигал плечом платформу. Он вылез наружу мокрый и прилизанный, как выдра, жадно глотая воздух. Его глаза светились триумфом. Зал же взорвался криками и аплодисментами. Стоило выжидать ещё тридцать секунд под водой после сбрасывания оков.       Киллиан стоял, тяжело дыша, с поднятой рукой. Он уже решил использовать эти драматические тридцать секунд в своём следующем выступлении. Ухватив руками платформу, он вначале поднял её, оторвав от ящика, а затем бросил на сцену, после чего, весь мокрый, раскланялся.       Джонс порывисто схватил за руку Эмму, галантно наклонился и поцеловал её пальцы, чем вызвал восторг у романтичных французов. — У тебя рука дрожит, — заметил Киллиан.       Грохот аплодисментов заглушил эти слова. — Только не говори мне, будто ты волновалась, что у меня не получится.       Вместо того, чтобы отдёрнуть руку, как ей и хотелось сделать, Эмма улыбнулась. — Я испугалась, что Ворчуну придётся разбивать стекло. Знаешь, сколько стоит новое вместе с работой? — Вот это уже моя Эмма говорит, — Киллиан вновь поцеловал её руку. — Люблю, когда ты просчитываешь убытки и риски.       На сей раз она отдёрнула руку. Поцелуй словно отпечатался на руке, и ей стало не по себе. — С тебя капает, Джонс, — сказала Эмма и отошла в сторону, оставив Киллиана на сцене одного.

***

      Эмма ненавидела сидеть и ждать. До чего же унизительно, думала она, ходить взад-вперёд по гостиной пока Мэри Маргарет сидит на диване и смотрит по телевизору старый чёрно-белый фильм.       Это всё равно, что часами сидеть у телефона и ждать, когда мерзавец, который водит тебя в кино, снова позвонит и пригласит куда-нибудь.       Заставлять женщину ждать — обычное дело у мужчин.       Всё это Эмма и высказала матери. Та пробормотала что-то невнятное в знак согласия. — Надо сказать, они так поступают с незапамятных времён.       Эмма плюхнулась в кресло, но тут же нервно вскочила и отдёрнула шторы. Внизу в сумерках мерцали огни большого города. — Пещерные люди уходили на охоту и заставляли женщин ждать их у костра. Викинги грабили и насиловали, пока их женщины сидели дома. Ковбои уезжали перед закатом солнца, моряки уходили в море на кораблях, солдаты шли на войну. А что же делали мы? — отвернувшись от окна, спросила Эмма. Её яркое цветастое платье взметнулось, когда она круто повернулась. — Ждали вдовьей доли, ждали на вокзалах, носили пояса целомудрия, сидели у телефона. Лично я не хочу зависеть в своей жизни от мужчины. — Любовь. От любви всё зависит, моя милая, а не от мужчины, — произнесла Мэри Маргарет, громко шмыгнув носом, когда на экране побежали титры. — Да ну её к чёрту, эту любовь! — Э, нет, Эмма. Любовь — это лучшее, что есть на свете, — Бланшар вздохнула, насмотревшись на роман, трагедию и море слёз, пролитое героями только что закончившегося фильма. — Дэвид делает только то, что считает подходящим для тебя. — А как насчёт того, что я считаю подходящим для себя? — спросила Эмма. — У тебя ещё всё впереди.       Мэри Маргарет подвинулась, подогнув своё любимое платье из светлого шёлка. — Годы летят так быстро, Эмма. Сейчас ты этого не чувствуешь. А потом заметишь, как они будут проноситься словно мгновения. Если не заполнишь их любовью, к концу жизни ничего не останется. Какую бы жизнь ты себе ни выбрала, если в ней будет любовь, то значит прожита она не зря. «С матерью спорить бессмысленно, — подумала Эмма. — Она романтик до мозга костей».       Эмма же гордилась своим практическим складом ума. — Неужели тебе никогда не хотелось пойти с ними на дело? Не хотелось участвовать? — Я и так участвую, — Бланшар улыбнулась. Она выглядела молодой, хорошенькой, довольной жизнью женщиной. — Участвую тем, что нахожусь здесь. Я знаю, что Дэвид войдёт в эту вот дверь, что у него будет тот самый взгляд. Взгляд, говорящий о том, что он сделал именно то, что хотел. И ему захочется рассказать мне обо всём, поделиться со мной. Я буду нужна ему, чтобы сказать, какой он сильный и умный. — И это всё? — Эмма любила обоих родителей, но слова Мэри Маргарет поразили и испугали её. — Значит, ты просто резонатор для эго мужа?       Улыбка на лице матери угасла. Свет в её глазах померк. — Я здесь на своем месте, Эмма. За все те годы, что я живу с Дэвидом, он ни разу не использовал меня, ни разу не обидел. Для тебя это, может быть, ничего не значит, а для меня этого более чем достаточно. Он мягкий, добрый, он даёт мне всё, что я только захочу. — Прости меня, мне очень жаль, — и Эмме действительно стало жаль в тот момент, когда она потянулась к матери, чтобы взять её за руку. Жаль, что именно она обидела Мэри Маргарет. Жаль, что её непокорная душа не желала ни с чем мириться. — Просто мне противно от того, что меня не взяли, вот я и сболтнула лишнее. — Ой, дорогая моя, ну не можем же мы мыслить одинаково, чувствовать одинаково, быть одинаковыми. Ты… — Мэри Маргарет наклонилась и взяла лицо Эммы в свои ладони, — ты дочь своего отца. — Наверно, он всегда хотел иметь сына.       Пальцы Бланшар напряглись. — Не думай об этом. — Киллиан пошёл с ним, — самолюбие Эммы явно дало трещину, и сейчас из этой трещины сочилась досада, — а я сижу здесь, бью баклуши. — Эмма, тебе ведь ещё только семнадцать. — В таком случае я ненавижу тот факт, что мне семнадцать! — Эмма вновь вскочила, лёгкий шёлк платья взметнулся за ней, когда она прошагала к окну и резким движением открыла его. — Ненавижу все эти ожидания, все эти разговоры о том, что всё ещё впереди. — Понимаю тебя, — на губах Мэри Маргарет промелькнула улыбка.       Бланшар внимательно посмотрела на дочь и на её глаза навернулись слёзы. До чего же Эмма прекрасна, подумала Мэри Маргарет. Как многого ей хочется. Как хочется быть отчаянным, когда тебе семнадцать. Как прекрасно и как ужасно оказаться на том острие ножа, которое называется женской зрелостью. — Могу дать тебе совет, хотя, может быть, это не совсем то, что ты хотела бы от меня услышать.       Эмма подняла голову и закрыла глаза, наслаждаясь мягким воздухом весенней ночи. Как объяснить матери эти обжигающие, рвущиеся на волю желания, если она не может объяснить их самой себе? — Слушать советы не вредно, вредно к ним прислушиваться, — сказала Эмма.       Бланшар засмеялась. Это было одно из любимых изречений Дэвида. — Ну тогда компромисс.       Эмма тяжело вздохнула, услышав это слово, но Мэри Маргарет продолжила: — Компромисс — не такая уж болезненная штука, когда ты диктуешь его условия.       Бланшар встала с дивана. Ей было приятно от того, что Эмма повернулась к ней с задумчивым блеском в глазах. — Ты ведь женщина, неужели ты хочешь стать кем-то другим?       Эмма слегка улыбнулась, вспомнив с каким облегчением и гордостью она увидела, как наконец начала развиваться её грудь. — Нет, не хочу. — Так и воспользуйся этим, милая моя, — Мэри Маргарет положила руку на её плечо. — Воспользоваться не значит… — Злоупотребить? — предположила Эмма, а мать просияла от блестящей догадки дочери. — Именно! Воспользуйся тем, что имеешь. Заставь это работать на себя. Твой ум, твою внешность, твою женственность. Эмма, женщины, которые так сделали, освободили себя много веков назад. Просто мужчины не всегда об этом знали. — Надо подумать, — решительно кивнув, Эмма чмокнула мать в щёку. — Спасибо за совет.       Эмма застыла, услышав, как в дверном замке повернулся ключ, и заставила себе расслабиться. Стоящая рядом Мэри Маргарет задрожала от возбуждения. Это поразило и обрадовало Эмму. «После стольких лет вместе, — подумала она, когда Дэвид открыл дверь, — муж всё ещё вызывает у неё такие чувства. Будет ли когда-нибудь и в моей жизни человек, способный быть таким же подарком судьбы?»       Вслед за Дэвидом вошёл Киллиан. Он улыбнулся и бросил Эмме небольшой мешочек. — Ещё не спишь? — переполненный радостью за успех дела Нолан уже целовал жену. — А что ещё, Киллиан, нужно мужчине? Прийти после успешного дела домой, где его ждут две очаровательные дамы. — А ещё холодное пиво, — отозвался Джонс и направился к стойке комнатного бара. — В том подвале, наверно, было сто двадцать, когда мы отключили напряжение.       Киллиан открыл жестянку с пивом и залпом осушил половину банки. «Он похож на дикаря, — подумала Эмма, потряхивая мешочком. — Мрачный, потный, настоящий самец».       Пока Эмма смотрела на Джонса, у неё самой пересохло в горле, и она повернулась к отцу. «Вот это мужчина, — не без гордости подумала она, — он знает, что такое шик. Настоящий аристократический пират». «Есть воры и… воры», — такая мысль промелькнула у Эммы, когда она села на подлокотник дивана. — А где Лерой и Робин? — спросила Бланшар. — Спать пошли. А я пригласил Киллиана выпить стаканчик перед сном. Мальчик мой, может быть, достанешь «Шардонне» из морозильной камеры и откроешь бутылку? — Конечно, — откупоривая пробку, Джонс взглянул на Эмму. — Не хочешь посмотреть, что в мешке, а? — Может быть, и хочу, — ей хотелось скрыть своё нетерпение, и совсем не хотелось бурно реагировать перед Киллианом. Но когда Эмма высыпала содержимое мешочка на ладонь, никакая сила воли не способна была сдержать её восторженные возгласы. — Ух, ты! — выдохнула она. Бриллианты буквально жгли ей руки. — Ух, ты! — Потрясающие, правда? — Дэвид взял мешок и высыпал остатки в сложенные ладони Мэри Маргарет. — Русские белые, круглые, качество исключительное. Как ты думаешь, Киллиан, миллиона на полтора потянет? — Думаю, ближе к двум, — Джонс предложил Эмме бокал вина, а бокал, предназначенную для Мэри Маргарет, он поставил на стол. — Может быть, ты и прав, — отозвался Дэвид и пробормотал «спасибо», когда Киллиан подал ему бокал. — Должен признать, что, стоя там, в этом подвале старинного особняка, хотелось стать алчным, — закрыв глаза, Нолан предался воспоминаниям об этой сцене. — Снаружи блеск всей этой утилитарной стали, а внутри настоящий клад изумрудов, сапфиров, рубинов, бриллиантов… Ах, Мэри Маргарет, какая работа! Камни прямо искрились. Квадратные, круглые, багетки, всякие украшения в духе Тиффани, — Дэвид вздохнул. — Но этих красавцев гораздо легче перевезти и вложить в дело.       Киллиану особенно запомнилась одна драгоценность — целая симфония из изумрудов, бриллиантов, топаза и аметиста, вставленных в ожерелье из белого золота, выполненное в византийском стиле. Джонс представил себе, как надевает это ожерелье на шею Эмме, поднимает копну её светлых волос, застегивает замочек. Она выглядела бы в нём как королева.       Киллиан мог бы попытаться сказать ей, что хочет увидеть на ней это ожерелье, хочет подарить ей то, что ей никогда не подарит никто другой. Но Эмма бы лишь рассмеялась. Джонс покачал головой. В это мгновение Нолан прервал его фантазии. — Что? Прости, Дэйв, не расслышал. — О чём задумался? — Да так, ни о чём…— Киллиан усилием воли выбросил из сознания только что нарисованную картину. С его лица сошло хмурое выражение. — Я просто устал. Тяжёлый был день. Я пошёл спать.       Материнский инстинкт оказался сильнее блеска драгоценных камней. Мэри Маргарет тут же забыла о сверкающих в её руках бриллиантах. — Ой, Киллиан, съешь бутерброд или ещё чего-нибудь? Ты ведь даже не притронулся к ужину. — У меня всё в порядке.       Джонс поцеловал Бланшар в левую щёку, потом в правую. Привычку так её целовать он выработал за много лет. — Мэри Маргарет, Дэйв, спокойной ночи! — Ты поработал на славу, Киллиан, — вставил Нолан. — Доброй ночи!       Джонс открыл дверь и, прежде чем выйти, оглянулся. Они сидели вместе: Дэвид в центре, обняв одной рукой Мэри Маргарет, уютно прислонившуюся к нему, и Эмма на подлокотнике дивана со сверкающими камнями в руке. Семейный портрет, подумал Киллиан. Портрет его семьи. Джонс задержал свой взгляд на Эмме. Он сделает всё, дабы не забыть о том, что она член его семьи. — Пока, Эмма.       Киллиан захлопнул дверь и пошёл к своей комнате на другой стороне коридора. Он знал, что проведёт остаток ночи в мыслях о предмете своих желаний, куда более недосягаемых, чем бриллианты.

***

      На следующий день Эмма утёрла Джонсу нос. После короткой репетиции она вскочила на скутер, обхватила талию сидящего на нём красивого блондина, и, радостно взмахнув рукой, растворилась в столь обычном для Парижа бесконечном потоке машин. — Это ещё кто? — спросил Киллиан.       Дэвид остановился у цветочного лотка, чтобы купить гвоздику для своего лацкана. — А кого ты имеешь в виду? — Да того нахала, с которым Эмма только что умотала. — А, этот мальчик, — Дэвид понюхал красный цветок и продел стебель в петлю на лацкане. — Армэль или Аморай, не помню точно. Студент из Сорбонны. Художник, насколько я знаю. — И ты разрешаешь ей кататься с незнакомым парнем? — Это было возмутительно, невыносимо, неимоверно больно. — С каким-то французским парнем? — Эмма знакома с ним, — подчеркнул Дэвид. Радуясь жизни как таковой, он сделал глубокий вдох. — Когда Мэри Маргарет переоденется, мы, я думаю, сходим пообедать в какое-нибудь уютное уличное кафе. — Как ты можешь думать сейчас о еде? — Киллиан повернулся к Дэвиду, сдерживая желание сжать пальцами его горло. — Твою дочь только что увёз какой-то незнакомец. А вдруг это маньяк?       Дэвид фыркнул, после чего решил выбрать на лотке розы для жены. — Эмма с ним идеально справится. — Он пялился на её ноги, — прорычал Киллиан. — Ну что ж, за это его трудно осуждать. А вот и Мэри Маргарет.       Нолан преподнёс ей розы и отвесил поклон, увидев который Бланшар хихикнула.

***

      Эмма прекрасно провела время. Пикник на природе, запах полевых цветов, французский художник, читавший наизусть стихи под сенью каштана. Ей понравилась эта интермедия, мягкие, трепетные поцелуи, нежный шёпот на самом романтичном в мире языке. Эмма впорхнула в комнату полная мечтаний, с загадочной улыбкой на губах и смеющимися глазами. — Где тебя черти носят?       Эмма вскрикнула и попятилась, уставившись на Киллиана. Он сидел в кресле у окна с бутылкой пива в руке. В пепельнице, что стояла рядом, лежал окурок сигары. Смотрел Киллиан так словно хотел убить. — Чёрт возьми, Джонс, ты напугал меня до смерти. Что ты делаешь у меня в номере? — Жду, когда ты соизволишь вернуться.       Её сердце снова часто забилось. Эмма пригладила волосы и откинула за спину. Ветер растрепал их во время езды на скутере. Киллиан же подумал, что они выглядят, как волосы женщины, только что вставшей с постели после долгого и бурного секса. Это был ещё один мотив для убийства. — Не понимаю, о чём ты говоришь. Ещё целый час до ухода в театр.       Она позволила этому сукину сыну целовать себя. Уж Киллиан это знал. Сразу по ней увидел. Эти мягкие, припухшие губы, тяжёлый взгляд, помятая блузка. Она разрешила ему уложить себя на траву и…       Сама мысль была невыносима. Киллиану было тяжело, даже когда Эмма гуляла с американскими парнями. Но с французом…       У всякого человека есть предел. — Хотел бы я знать, что стряслось с твоими мозгами. Отдавала ли ты себе отчёт, когда гуляла с льстивым французским подонком по имени Антонин. — Я ездила на пикник, — резко бросила Эмма, — и он никакой не льстивый и не подонок. Приятный, умный человек. Художник, — произнесла она таким тоном, словно перчатку бросила. — И, к твоему сведению, его зовут Арно. — Да насрать мне, как его зовут! — Киллиан медленно поднялся с кресла. Ему всё ещё казалось, будто он может себя сдержать. — Больше ты с ним гулять не будешь.       Ошеломлённая, Эмма потеряла дар речи, но только на мгновение. — Чёрт побери, да кем ты себя возомнил, Джонс?! — Эмма двинулась на него, приготовившись ударить в грудь ребром ладони. — Я имею право гулять с кем захочу!       Киллиан схватил Эмму за запястье и резким движением прижал к себе. — Чёрта лысого ты имеешь.       Эмма вскинула голову и хитро прищурилась. — И кто же, ты думаешь, меня остановит? Ты? У тебя, Джонс, нет права диктовать мне, что я должна делать, а что не должна. Ни сейчас, ни когда бы то ни было. — Ну уж нет, — процедил Киллиан сквозь зубы.       Его рука нырнула в её волосы и сжалась в кулак. Киллиан, казалось, уже не способен был остановиться. Он чувствовал запах Эммы, смешанный с терпким запахом травы, солнечного света, полевых цветов. Ярость охватила Джонса при мысли о том, что кто-то другой был так же близок к ней. Касался её, чувствовал её. — Ты разрешила ему прикасаться к себе. Если ещё раз так поступишь, убью.       Эмма могла бы засмеяться или закричать в ответ на эту угрозу, но увидела по глазам Джонса, что сейчас он не лгал. Единственным способом побороть подкативший к горлу страх было разозлиться. — Ты спятил, Джонс! Если Арно и прикасался ко мне, то только потому, что я этого хотела. Потому что мне это нравится!       Эмма знала, что сейчас нельзя говорить такое, но не могла задуть огонь гнева точно так же, как Киллиан не мог удержать его от разгорания. — И я хочу, чтобы ты немедленно убрал свои руки. — Хочешь? — голос Киллиана был тихим, мягким. Это ещё больше испугало Эмму. Больше, чем его унизительные угрозы. — А может, назовём всё это бесплатным уроком?       Эмма зачарованно наблюдала, как Джонс склоняется к её губам. Киллиан проклинал себя в тот момент, когда накрыл её губы своими. Она не сопротивлялась. Эмма вообще не была уверена в том, что дышит. Её глаза сами собой закрылись, и ощущение мягких, слегка обветренных губ на своих напрочь лишило разума. В голове вспыхивали яркие искры, ноги подгибались, а внизу живота порхали бабочки. Да и могла ли она быть уверена, когда огонь загорелся так быстро, зажигая абсолютно всё в ней? Даже мысли. Это совсем не было похоже на нежные поцелуи художника Арно, на неуклюжие, а порой и развязные объятия парней, с которыми она встречалась прежде. Это было что-то грубое, пугающее. Интересно, подумала Эмма, хотелось бы ей сейчас иных поцелуев?       Прикосновение щетины, которую Джонс забыл сбрить, лишь усиливало головокружительное ощущение того, что наконец-то она находится в руках мужчины. Нескрываемая агрессивность, рвущаяся наружу страсть, безудержная ярость перетекали от него к ней, воплощаясь в поцелуе, не похожем ни на один из тех, что были до этого. Этот единственный, потрясающий момент был всем, о чём Эмма могла лишь мечтать.       Всё ещё сжимая в кулаке светлые волосы, Киллиан потянул её голову назад. Если ему суждено было сегодня отправиться в преисподнюю, то Джонс по крайней мере мог сказать, что не зря прожил жизнь, если в ней был такой момент. Он провёл языком по её губам, и тогда, приоткрыв их, она с энтузиазмом присоединилась к нему.       Эмма была его мечтой, больше, чем мечтой. Нежная, сильная, сексуальная. Она быстро и бурно отреагировала, издав протяжный стон, рука в её волосах напряглась. Тело Эммы задрожало в его объятиях. Она ответила страстью на столь же сильную, горячую страсть, и слились с его губами, успев прошептать его имя.       Джонс отчаянно жаждал повалить Эмму на кровать. Стянуть её одежду и войти в неё. Почувствовать, когда она сомкнётся вокруг него. Киллиан с трудом дышал — настолько сильным было его желание.       Джонсу казалось, будто его посадили в ящик, заколотили крышку и теперь он задыхается внутри. Было ощущение, что сердце и лёгкие вот-вот лопнут. Он уже не контролировал их. Не контролировал ничего…       Киллиан рванулся назад, пытаясь глотнуть хоть немного воздуха и услышать голос разума. Эмма всё ещё обнимала его. Её глаза потемнели, губы были мягкими, раскрытыми и жаждущими ещё большего. Волна стыда и желания захлестнула Джонса, столкнувшись с волной, заставившей грубо отпихнуть Эмму. — Киллиан… — Не надо, — голос Джонса был твёрдым и решительным.       Если бы Эмма прикоснулась к нему, только прикоснулась, Киллиан бы уже вряд ли смог сдержаться. Дабы оградить её от такого, Джонс погрузился в гнев от того, что он чуть было не сотворил, и направил этот гнев на Эмму. — Бесплатный урок, — повторил Киллиан и сделал вид, будто не заметил, как её рот раскрылся от негодования, а глаза заблестели от обиды. — Можешь рассчитывать только на такое отношение, если будешь гулять с незнакомыми мужиками.       У Эммы была гордость, к тому же она была в достаточной степени актрисой, чтоб скрыть опустошение в своей душе. — Странно. Ты единственный, кто когда-либо так со мной обращался. И я знаю тебя. Вернее, думала, что знаю… — Эмма отвернулась от Киллиана и выглянула в окно.       Она поклялась себе, что не будет плакать. А если бы и заплакала, то так, что бы Киллиан ничего не заметил. — Убирайся отсюда, Джонс. Если ещё раз прикоснёшься ко мне таким вот образом, ты за это заплатишь. «Уже плачу за это», — подумал Киллиан.       Джонс сжал пальцы в кулак, сдерживая желание погладить Эмму по голове и умолять о прощении. Вместо этого он пошёл к двери. — Я серьёзно говорю, Эмма.       Оглянувшись, она посмотрела на него влажными глазами. — Я тоже.