Стены чужого города

      Джин спускается по трапу самолёта и буквально слышит в своей голове привычное: "Настолько легко каждый раз проходят перелёты, что даже обидно. Хоть бы раз что-то произошло", сопровождаемое звонким смехом. — Значит поэтому ты так не любишь самолёты и предпочитаешь океан переплывать. — Это одна из причин. — А какие ещё? — в глазах напротив загораются огоньки веселья. Парень оказывается в паре миллиметров от его лица. — Потому что он очень-очень глубокий и всегда дожидается меня там, где я его оставляю. Очень похоже на тебя, — мимолётный "чмок" в нос, и Джун заливается смехом, глядя на возмущение на лице своего парня. — Эй, ты как себя ведёшь, люди же вокруг! И что значит глубокий, о чём ты думаешь вообще?! — Ким Сокджин, это ты о чём думаешь, извращенец мой любимый, — прохожие смотрят удивлённо, но все как один улыбаются при виде шуточной борьбы парочки.        Мужчина мотает головой, смахивая наваждение. Привычный за эти годы маршрут: парковка, старый приют для животных, цветочный магазин. "Хочу дожить до поздней старости, чтобы рассыпаться прахом без всяких похорон".       В воздухе витают незабываемые смеси запахов, и Сокджин в который раз убеждается в том, что этот город действительно не спутать ни с каким другим. Как ему и говорили когда-то. Город затягивает наизусть выученными маршрутами, сладкими и горькими воспоминаниями, ноги сами ведут туда, где он больше никогда не хочет бывать, но куда возвращается из раза в раз. Знакомый звон колокольчика, запах пряностей и сладкого и… — Господин Ким! Это ведь правда вы, — старик за стойкой сначала смотрит изумлённо-недоверчиво, а затем расплывается в искренней улыбке, от чего глаза-щёлочки и вовсе перестают быть видны. — Вам как всегд… — Один холодный капучино, - только бы не успел сказать, только не макиато, американо и моего симпатичного бармена. Наваждение всё не отпускает. Человек за стойкой убирает улыбку, хмурится: понимает всё от и до. — Так и не отпускает? — четыре слова, каждое из которых врезается в грудную клетку, выбивая дух, лишая возможности дышать. — У нас ведь вся жизнь впереди. Сначала я покажу тебе лучшее, что встретил, а потом ты запрёшь меня в одном-единственном душном городе. А в старости, — красивые ямочки на щеках заставляют любить эту улыбку ещё больше. — А в старости я куплю огромную яхту и увезу тебя туда, где мир сияет красками, и дышится легко. — Напомни, почему не сейчас? — Сокджин корчит недовольную рожицу. — Потому что у меня работа. И университет я бросить не могу, потому что не имею таких талантов, как ты. — У тебя есть главный талант — быть моей жизнью, — большая ладонь на затылке, пальцы в волосах, расстояние сокращается. Губы к губам, и каждый поцелуй как первый. — Но ведь вся жизнь впереди, позже ты согласишься сбежать со мной? — в глазах одного отражается то, как лихорадит другого. Рекурсия. — Конечно. Обещаю.       Сокджин обнаруживает себя на кушетке в подсобке, укрытым пледом и с соляными дорожками на щеках. Не отпускает. Вот уже пять лет не отпускает.       Он снова ограничивается лишь тем, чтобы выбрать букет и отправить его на кладбище курьером, не в силах побывать на этой могиле во второй раз со времён похорон. Пусть тела Намджуна там и не было, но там была захоронена душа Джина.