Солнце

Саймон знает, что тысячи сказок заканчиваются свадьбой. Заканчиваются этим банальным «жили долго и счастливо», этим банальным «умерли в один день». Ни для кого не было секретом, что у Маркуса и Норт всё было серьёзно, конечно, а как по-другому. И в глубине души Саймон всегда знал, что так и получится. Это же очевидно. А единственное, что получается у Саймона, то самое, что в совершенстве — сбегать. Ведь как бы не было сильно́ чувство самопожертвования, хоть он и привык, но уже смертельно устал наступать на горло собственному счастью. Канада — моментально всплывает в мыслях. Банально, тупо, неоригинально, но зато надёжно. В голове моментально всплывает сравнение с крысой. Они ведь всегда бегут первыми, не так ли? Разница лишь в том, что их корабль уже давно затонул. Саймон спешно собирает вещи, стараясь исчезнуть раньше, чем наступит этот день. Тихо, бесшумно, чтобы ни одна душа или встроенный в голову датчик движения его не заметил — скрытность всегда была его талантом. Ведь если он остается — девиант уверен на все 102% — обязательно случится нечто ужасное. Но — нет. — Саймон? Дверь за спиной предательски приоткрывается, скрипит, словно умирающий стон надежды, и в тёмную комнату просовывается голова лидера Иерихона. — Можно войти? — его голос неуверенный, тихий, совсем не такой, каким Маркус говорил о предстоящей свадьбе всего несколько минут назад. От неожиданности Саймон вздрагивает и разжимает руки. Какая-то статуэтка, которую парень так отчаянно пытался засунуть в сумку, моментально летит на пол. Вместо ответа — рваный выдох. Звук разбившегося фарфора с трудом заглушает его. — Да, Маркус, конечно. Пока Саймон старается всеми силами успокоить дрожь в руках и голыми руками собрать разлетевшиеся во все стороны осколки, Маркус беззвучно подходит и присаживается рядом. — Давай помогу, это моя вина. В этот момент Саймон должен возразить, сказать, что он сам виноват, что нужно было крепче держать и тому подобное, но не издает ни звука. Крепче держать. Когда их руки внезапно соприкасаются возле последнего осколка, Саймон вздрагивает и резко одёргивает руку. Держать что или, всё-таки, кого?.. Маркус хмурится и поднимает голову, сверля андроида странным взглядом. В глазах отчетливо проступает тревога. — Всё в порядке? Сам виноват. Саймон с трудом удерживается от того, чтобы закусить губу и кинуться Маркусу на шею. — Конечно! — чересчур весело восклицает он и, механически улыбаясь, кивает. Маркус хмурится ещё сильнее, заглядывая Саймону в глаза. Тот сглатывает — но взгляда не отводит, мысленно стараясь убедить собеседника, что всё отлично. Господи, хватит так смотреть! Саймон на грани отчаяния, он до ужаса хочет истошно вопить и, рыдая, биться в истерике, но он лишь упрямо молчит. Даже если бы сейчас Саймон опустил взгляд и увидел, как его рубашка пропитывается тириумом, он был бы ничуть не удивлён. Ведь с каждой секундой — с каждой этой грёбаной секундой — пока он смотрит в эти невероятные разноцветные глаза Маркуса, ему становится всё хуже. Нужно что-то сказать. Саймон открывает рот, чтобы наконец-то признаться в своей болезненной и невыносимо мучительной любви, которая убивает его изнутри, разрывая его грудную клетку на мелкие кусочки и ломая рёбра, но изо рта вылетает совсем другое. — Поздравляю, — резко произносит он и с трудом узнаёт собственный голос. Маркус вздрагивает, будто от удара, и отпускает его запястье. — Что? Будь Саймон человеком, у него наверняка остался бы синяк. Большой, тёмно-фиолетовый, на всю руку. — Я очень счастлив за вас с Норт, — он искренне старается изобразить радость, но получается из рук вон плохо, — Очень счастлив, правда. Саймон выглядит брошенным. Одиноким, расколотым, разбитым — да каким угодно, но только не счастливым. Его глаза слезятся, и Саймону ужасно хочется разрыдаться, и Саймон уверен, что все его чувства написаны буквально у него на лице. Маркус молчит, казалось бы, целую вечность, будто сканируя и решая, что делать, и наклоняет голову в сторону. — Джош?.. Уже словно не требует ответа. — Да. — Оперативно. Кажется, или слышится раздражение? Саймон моргает, пытаясь обстановку оценить грамотно, но как в такой ситуации можно вообще что-то оценить — непонятно. — Я бы очень хотел, чтобы ты стал моим шафером, — Маркус по сердцу режет как ножом, но улыбается при этом так тепло, спокойно и почти по-братски, совершенно не замечая очевидных вещей. Саймон прекрасно понимал, что Маркус может попросить его об этом, он готовился, продумывал ответ. Но под этим взглядом слова словно ветром сдуло. — Я… кхм… П у с т о т а Голос ломается, сбиваясь, становится совсем механическим, а к горлу подступает ком, от которого хочется головой об стену биться и плакать не переставая, потому что всё это — слишком много. Слишком много для одного Саймона. — Это честь для меня, Маркус. Слова он выдавливает из себя с трудом, с болью, хотя и получается это намного проще, чем натянуть на лицо восторженную улыбку. Наверное, в этом момент она была больше похожа на пугающую гримасу. Маркус не верит — это понятно — но, тем не менее, кривит губы, хмыкает и поднимается на ноги. Эмоции на его лице в этот момент прочитать невозможно. — Тогда — договорились. Кивает сам себе. — Я счастлив, что у меня есть такой друг как ты, Саймон. Хочется рассмеяться. Или разбить этому слепому нос. Или глаз?.. Когда дверь за Маркусом наконец-то закрывается, Саймон вновь рассыпает осколки. И рассыпается сам. На миллионы мельчайших кусочков. Тихо подвывая, ему остаётся лишь закрыть лицо руками и сползти на пол. Твою ж мать.

***

Сегодня — день свадьбы. Сегодня — жизни двух молодожёнов расцветут новыми счастливыми красками. Саймон с самого утра двигается механически, отстранённо и абсолютно мёртво. У них всего час до выезда. Сегодня — краски одного несчастного почернеют безвозвратно. Саймон весь день молчит и лишь устало застывает у зеркала с мокрыми после душа волосами. Саймон смотрит на парня в зеркале тупым, ничего не выражающим взглядом, как будто его только что выключили, электричество внутри него вырубили внезапно, буквально уничтожили всё. Всплывает мысль, что ему жизненно необходимо в последний раз увидеть Маркуса — своего Маркуса — ведь на утро это будет уже совершенно не он. Шаги в коридоре внезапно отдают эхом, словно андроид вышагивает на эшафот. Скрип двери — фигура слегка вздрагивает и оборачивается. — О, Саймон. Ты уже собрался? Улыбаясь, Саймон смотрит в глаза Маркуса и надеется, что делает всё правильно. Так будет лучше. Для него. Для них обоих.  Даже если на самом деле Саймон безумно хочет быть просто счастливым. — Маркус. Обрывисто. На выдохе. Сухо. — Да? — искра недоумения. Сжимает за спиной кулак. — Скажи мне, ты… счастлив? Застигнутый этим вопросом врасплох девиант широко распахивает глаза и удивлённо оглядывает Саймона с ног до головы, словно не веря собственным ушам. Саймон под этим взглядом невольно вжимает голову в плечи и закусывает губу. Кретин. Настойчиво вертится мысль, что зря он вообще открыл рот. Маркус хотел соврать — правда хотел — это казалось лучшим вариантом, чтобы Саймон не беспокоился за него, Саймон ведь всегда беспокоится за всех, полностью пренебрегая собой. Но он почему-то выдыхает и отвечает честно. — Я… Не знаю, — так же тихо отвечает он и трёт переносицу большим и указательным пальцем, слегка нахмурясь, — Почему ты спрашиваешь? У домашнего андроида не находится слов, чтобы глазам Маркуса в этот момент характеристику дать адекватную — какая нелепость, не правда ли? Уж кого-кого, но его с подобным взглядом он представлять раньше не мог да и не хотел, но вот вам — доказательство почти_что_живое. Саймона вновь бросает в жар, и он судорожно пытается в ответ выдать хотя бы слово. — Ты кажешься потерянным последние несколько дней. Саймон лжёт, бесстыдно лжёт прямо в глаза своему лидеру — Маркус не выглядит потерянным, он выглядит никаким, но это пугает ещё сильнее. Андроид улыбается, смеётся, целует Норт в щеку, жизнерадостно жмёт руку каким-то людям, но при этом его глаза пусты и равнодушны, даже без блеска, словно чёрные дыры. Маркус выглядит точно так же, как и Саймон, пока он остаётся один, и, кажется, у него вот-вот можно будет различить знакомые круги под глазами. — Просто… Вся эта ответственность, ноша, андроиды, почему-то смотрящие только на меня, а не друг на друга, — Маркус не знает, как объяснить, как рассказать, но при этом всё равно говорит, — Я хотел, чтобы мы были свободны, были такими, как пожелают сами, но они всё равно пытаются кому-то подражать: мне, людям, да кому угодно, но только не себе. Горечь зависает в воздухе. Разочарование. — А ещё эта свадьба… Я не уверен, что готов к этому. Норт замечательная, конечно, но… — девиант резко дёргает плечом и чересчур сильно мотает головой из стороны в сторону, — Что-то не то. Это должно быть не так, не с ней. Такое чувство, будто на меня с каждым днём что-то давит всё сильнее и сильнее, — он прижимает ладонь к груди, сгребая в кулак ткань рубашки возле сердца, — Прямо вот здесь. Ты понимаешь меня, Саймон? Он поднимает взгляд, смотрит куда-то глубже, чем просто в глаза, и Саймон не знает, что ему лучше сделать: разрыдаться или захохотать. О, да, он прекрасно понимает, каково это. Только ведь это уже не просто давит на него — это топит, топит изнутри, перекрывая весь воздух без остатка. Конечно, потому что мне тоже тяжело. Мне больно. Саймон сглатывает. Я не могу так больше. Маркус, не делай этого. Лёгкая усмешка в краешке губ. Останься со мной. Глаза в сторону — должен молчать. Я люблю тебя, Маркус, не уходи! — Я… да… — лишь шепчет так тихо, что и не слышно даже. Маркус! Маркус делает ещё несколько шагов вперёд, заставляя ничего не понимающего парня отступить к стене, и нависает над ним. Внутри — чувства, эмоции. Саймону кажется, будто его тириумный насос в этот момент либо вот-вот перегреется и взорвётся, либо попросту выскочит из груди, оставляя на полу грязно-синие пятна. — Такое чувство, что я совершаю ужасную ошибку. — слегка наклоняет голову вбок лидер Иерихона, борясь с больным желанием уткнуться носом в худое плечо и сжать в объятиях своего друга. Саймон сглатывает. Друга ли? — Так не совершай её, — его голос был хриплым и тихим, как будто он сорвал его при долгом крике. По сути, так и было. Наконец-то — взгляд неуверенный глаза в глаза. Маркус неловко улыбается и аккуратно протягивает руку, особо не понимая, что именно он хочет сделать. Саймон невольно сжимается, моргает удивлённо и даже не замечает, как сам подаётся навстречу. Грубая, шершавая ладонь нежно касается золотистых волос. Мягкие, шелковистые — кажется, что это всё лишь очередной безумный сон. Саймон беспомощно хлопает ртом и не может оторвать взгляда от этих невероятных, изумительных глаз Маркуса, в которых, казалось, был заключён весь смысл его жизни. Андроид опускает руку ниже, касаясь челюсти, подбородка, и ласково проводит большим пальцем по тонким, сухим губам парня. У Саймона невольно вырывается судорожный вздох, и Маркус не выдерживает. Зачем ты вообще это творишь, чёрт тебя дери? Лидер Иерихона внезапно тянется вперёд, сокращая ничтожное расстояние, оставшееся между ними, и сминает его губы горячим, жадным поцелуем. Он зарывается пальцами в волосы, тянет к себе, задыхается, не в силах остановиться. Парень целует нагло, напористо. И стремительно, как порыв ветра.  Потому что у них нет времени. В первую секунду Саймон совершенно ничего не понимает, не веря в происходящее. Во вторую— отвечает. Целует он не менее отчаянно и страстно. Моментально теряет рассудок, забывает обо всём и теряется — теряется в собственных чувствах. Рваное дыхание, шум бурлящего тириума в ушах, жар тел и ощущение чужого языка во рту — всё это сливается в одно целое, словно унося Саймона куда-то далеко-далеко. Он целуется с Маркусом. Это кажется просто невероятным, и от одной мысли у парня тут же подгибаются колени. Если бы его талию сейчас не сжимали чужие ладони, он уже давно сполз бы на пол. Губы Маркуса настолько горячие, что Саймон боится обжечься. Его собственная кожа ледяная, и андроид словно соприкасается с пламенем. Ярким, пылающим огнём, пожирающем всё на своём пути. Этот огонь обязательно сожрёт и Саймона — он твёрдо уверен в этом. От разящего контраста кружится голова, а система бьёт тревогу, но Саймону остаётся лишь углублять и углублять поцелуй. Саймон никогда не думал, что безумие так сладко. Он пропускает момент, когда Маркус успевает стянуть с него пиджак и полностью расстегнуть рубашку. Точнее, разорвать, так как большинство пуговиц валяется где-то под ногами. И Саймону кажется ужасной несправедливостью, что Маркус всё ещё одет. Это нужно немедленно исправить. Его руки дрожат, но Саймон неловко хватает лацканы чужого пиджака, сгребает ткань в кулак и резко тянет в сторону. Маркус дышит тяжело, влажно, словно загнанная лошадь, судорожно хватая ртом воздух, ведь его система, как и у Саймона, нагрета до предела, готовая вот-вот взорваться. Глаза застилают всё новые и новые уведомления об ошибках ведь Саймон перед ним — эта овечка невинная — голодными, нетерпеливыми движениями расстёгивает пуговицы на его рубашке, путается в галстуке и пальцах, всем телом дрожит. Наконец-то андроид справляется с этой ненавистной рубашкой, и она занимает своё законное место на полу рядом с пиджаком. Парень вновь тянется к губам андроида, но в ответ получает лишь быстрый, дразнящий поцелуй. Саймон поджимает губы, на секунду отстраняется, и Маркус в ответ лишь хищно улыбается, крепко обнимая его за талию. Внезапно лидер Иерихона хватает его за руку и резко толкает. Буквально вжимает в стену, отрывая от пола и стискивая так, что Саймон невнятно охает, но не вырывается.  Сервиз в шкафу угрожающе звенит, что-то падает. Саймон запрокидывает голову назад, выдавая что-то среднее между удивлённым вздохом и протяжным стоном, а пальцы невольно вцепляются в плечи Маркуса мёртвой хваткой. — Боже, Маркус, — его голос дрожит, а слова срываются на середине, пока девиант покрывает плечи и шею парня беспорядочными поцелуями, прикусывая то здесь, то там, — Остановись, прошу… Нам же нельзя… Ах… Маркус, казалось бы, не слышит ничего вокруг и только продолжает лихорадочно осыпать его метками, которые позже расцветут ярко-багровым цветом. Влажный язык скользит по бледной коже, иногда посасывая, и вырывает из горла Саймона очередной глухой стон. Горячее дыхание лидера Иерихона обжигает, а его уверенные, властные прикосновения рук, заставляют тело Саймона вздрагивать и содрагаться от бегущих по коже мурашек снова и снова. Перед глазами плывёт у обоих. Маркус спускается ниже, оставляя за собой пылающую дорожку из поцелуев, и, обводя языком правый сосок Саймона, внезапно кусает. Девиант вскрикивает, оставляет ногтями на спине Маркуса длинные царапины и стонет чересчур громко, запрокидывая голову ещё сильнее. — Тише, — шипит Маркус и тянет его обратно, затыкая рот новым жарким поцелуем. Его костюм пахнет дорогим и терпким парфюмом, в то время как от Саймона пахнет лишь книжной пылью. — Будет неловко, если нас кто-то застукает, — лукавая усмешка так и сквозит в его голосе, но в этот момент Маркус внезапно замедляется и с удивлением замечает на груди Саймона множество старых шрамов. Длинные и короткие, глубокие и не очень, с неровными краями, они слегка светятся и переливаются, составляя на белой коже какую-то причудливую паутинку из сотен малюсеньких голубых ниточек. Андроид осторожно проводит пальцем по краю самой длинной царапины, прямо возле сердца, и невольно задерживает дыхание. — Откуда это?  Его шепот похож на хрип, и Саймон вздрагивает и открывает глаза, дергая плечом, словно этот вопрос причиняет ему боль. Маркус готов поклясться, что если бы у Саймона на виске до сих пор был диод, он бы обязательно замигал красным. — Это долгая история, — девиант морщится и перехватывает обжигающюю ладонь Маркуса, когда она уже касается следующего шрама, — Не захотел убирать. Оставил их как напоминание о прошлом. Дышать было практически больно, а звуковые модули то и дело надрывались, отчего голос у него получается практически механический. Маркус кивает, виновато отводит взгляд и сжимает зубы. — А ты… ты не покажешь мне? — осторожно спрашивает он, утыкаясь носом парню куда-то в район шеи, и с каким-то садистским удовольствием наблюдает, как кожа под его горячим дыханием моментально покрывается мурашками. Саймон в ответ тяжело дышит, молчит и смотрит куда-то поверх головы, в потолок. Кажется, что секунды уже перетекают в часы, когда девиант всё же протягивает руку вперёд. Маркус переплетает их пальцы, и скин с ладоней тут же сползает, оголяя белый пластик примерно до локтя. Волна — неудержимым цунами обрушиваются на него чужие чувства и воспоминания. Мрак, уныние, страх, одиночество, обида и боль, боль, боль… Коктейль негативных эмоций с ярким привкусом брошенности. Все воспоминания за те годы, что Саймон проводит у людей, словно раб, и на Иерихоне в полном одиночестве, ещё до прихода Маркуса, как смертельный яд растекаются по венам. Девиант видит Джоша, с пустым, апатичным взглядом, шарящим по стенам заброшенного корабля. Видит Норт, которая бросается на всех и каждого, обливая андроидов своей скопившейся желчью и ненавистью. Видит разодранные в кровь руки и невыносимое желание Саймона отключиться. А затем появляется свет, и Маркус видит себя. Мягкий, слабый лучик надежды, появившийся вначале, стремительно перерастает в чёртов поток безудержной нежности и теплоты. Все те взгляды, улыбки, касания — всё то, чего он, Маркус, попросту не видел, стремительно проносится перед глазами. Он на Иерихоне, он на крыше телебашни с зажатым в руке пистолетом и его лицемерным «у меня нет выбора», он во главе демонстрантов, гордо задрав голову, он со знаменем, он и Джош возле трупа ребёнка, он и Норт, держащиеся за руку и целующиеся у всех на виду, он, он, он… Бесконечный напор любви и привязанности, смешанный с диким отчаянием, сбивает с ног и сменяется чем-то новым, заставляя задыхаться. Теперь Маркус вновь чувствует боль и такую горькую печаль, что хочется немедленно пойди и прополоскать рот с мылом. Воспоминания пронизаны ярким светом, стерильной белизной и леденящим душу холодом. Холодом одиночества. Девиант вновь видит свежие шрамы на груди, синие пятна на простыне и резко одёргивает руку. Чужие мысли болезненным эхом отдаются в груди Маркуса, и андроид отступает назад, закрывая лицо руками, всеми силами пытаясь прийти в себя после увиденного. — М-маркус? Голос Саймона дрожит и доносится с трудом, словно из-под огромной толщи воды. Маркус понимает, что его дико трясёт. — Я не… я… Еле слышимый шёпот и невесомое прикосновения к щеке бьют словно хлыстом. В ответ Маркус дёргается, резко вскидывает голову и с грохотом упирает ладони по обе стороны от головы Саймона. В шкафу вновь что-то падает. Внезапная волна злости непонятно на что захлёстывает, оставляя настоящего Маркуса где-то далеко позади. Будто и не он вовсе. Не понимая, что именно делает, парень рычит, и его лицо искажает страшная гримаса. Андроид напротив одёргивает руку, испуганно вжимает голову в плечи и зажмуривается. По его щекам невольно текут слёзы. Саймон выглядит как никогда уязвимым, и Маркуса словно прошибает волна электрического тока. Он ошеломлённо замирает, понимая, что только что наделал. Ты напугал его. Саймон замирает тоже, ожидая удара, и на его лице тут же появляется выражение крайнего ужаса и паники. Взгляд наполняется осознанием. — Боже, Саймон, прости… Прости, прости меня… Маркус протягивает руку и ласково касается его щеки; Саймон глаз не открывает, но поток его слёз усиливается. — Я не понимаю, что со мной происходит, Саймон, — андроид уже даже не шепчет — просто шевелит губами, окончательно отгоняя от себя наваждение, охватившее его минуту назад. Вдох — голубое небо омрачено дождём. Саймон пытается взять себя в руки, но берёт за руки лишь Маркуса. Глазами — я верю тебе. Не в силах больше сдерживаться, Маркус вновь тянется к нему, целует, но, на этот раз, нежно, чувственно, словно стараясь загладить свою вину и забрать весь тот неподъемный груз, что скопился в парне за все эти годы. Саймон отмирает, слегка расслабляется, но отвечает не сразу. Будто задумавшись, парень резко перехватывает инициативу, мстительно и больно кусая Маркуса за нижнюю губу. Во рту появляется привкус тириума. Лидер Иерихона ухмыляется, мычит что-то нечленораздельное, просовывая колено между его ног и упираясь в пах. Как нельзя вовремя в голову приходит мысль, что Камски и работники Киберлайф те ещё шутники — кто только додумался приделать домашнему андроиду половые органы? Неутолимое, дикое, сметающее все на своем пути желание вновь затуманивает разум целиком и полностью.  — Маркус, я, — сбивчиво шепчет Саймон и цепляется дрожащими пальцами за плечи Маркуса, прижимаясь максимально вплотную, — Я люблю те… Но его слова неожиданно прерывает настойчивый стук в дверь. Слишком громкий для комнаты, тишину которой всего минуту назад нарушали лишь стоны и тяжёлое дыхание. Джош?.. — Маркус, ты готов? Машина уже на месте. Джош!.. Андроиды отскакивают друг от друга буквально на метр. Только не это. Саймон, не глядя, сгребает в охапку свою одежду, дрожит, ерошит волосы и вылетает через ванную, всеми силами стараясь не думать о том, что будет, если кто-то из знакомых увидит его в таком виде. Маркусу для сбора требуется чуть больше времени: он натягивает рубашку, застёгивая её совершенно неправильно, пропуская несколько пуговиц, и путается в пиджаке, в руках, в мыслях. — Эй, ты здесь? — продолжает Джош и приоткрывает дверь, — Я вхожу. Увиденное поражает его до глубины души, и андроид лишь изумлённо распахивает глаза, замирая на пороге. Лидер Иерихона тяжело дышит и впервые прячет глаза в пол — пытается вернуть на лицо свою привычную маску невозмутимости. — А, да-да, конечно, Джош. Я…я… — его голос дрожит, как и пальцы, и поэтому он никак не может справиться с этим грёбаным галстуком, который никак не хотел слушаться. Джош с легкостью «складывает два и два» и понимает, что здесь только что произошло, так как распухшие губы, мятый костюм и плохо скрываемая паника в глазах Маркуса выдают его с потрохами.

***

Кольцо в руке просто пылает и, кажется, вот-вот прожжёт ладонь Саймона насквозь. Саймон знает тысячи сказок, и у большинства из них — счастливый конец. А ещё Норт совершенно не идёт свадебное платье. Она, скорее, уместнее выглядела бы в камуфляжной форме, чем в этом чересчур белоснежном, чересчур кружевном наряде. Белизна неприятно режет глаза, и поэтому Саймон раздражённо морщится и отворачивается. Именно поэтому — убеждает себя андроид — а не потому, что Норт и Маркус выглядят до тошноты правильно вместе. Он нестерпимо хочет выбросить этот жалкий венец в мусорный бак, разломать к чертям раздражающий алтарь и разогнать гостей прочь. Саймону отчаянно хочется схватить своего Маркуса за руку и бежать, совсем неважно куда, главное, чтобы вместе. Но это совершенно невозможно. Маркус не согласится, а Саймон просто не сможет. Это совершенно не в его стиле. Так скорее поступила бы Норт, и потому Саймон молчит, сжимая зубами губу, чтобы не сорваться. Сжимает до тех пор, пока во рту не появляется стойкий привкус тириума. Обводя взглядом гостей, парень случайно натыкается на Джоша и замирает. Тот, поджав губы, смотрит на Саймона внимательно, изучающе, и едва заметно кивает. Он не произносит ни слова, но это и не нужно, ведь его взгляд говорит всё за него. Ты хорошо держишься. Джош смотрит жалобно, Норт — ликующе, а Маркус — никак. Где-то в глубине глаз парня бьётся отчаянье, паника, мелькают неуверенность и сомнения, раздражение и просто непонимание, что делать. В его взгляде жизнь, но Саймон ничего этого не видит, потому что Маркус — лидер. А лидер обязан держать лицо, оставаться непоколебимым, он должен быть примером для остальных. Маркус смотрит никак, и от этого Саймону внезапно хочется умереть. Время тянется мучительно — пытка. Толпа гудит очень долго, нудно, пока священник не начинает ту самую заветную речь. Саймон в слова не вслушивается совершенно, лишь — почему на эту роль взяли человека, если всё это сделано ради «укрепления позиций андроидов»? Даже забавно. Тут — вопрос Норт. Она сверкает, блистает, сияет, с в е т и т с я — любое слово подбери, смысл тот же — и, не раздумывая, даёт единственно возможный ответ. Естественно. Следующий — Маркус. Вряд ли что-то изменится. Саймон горбится. Всего на мгновение, но тот всё же поднимает взгляд. Саймон дрожит, ведь Маркус смотрит в упор — глаза его наконец оживают. Боль, страх, отчаяние — слишком много. Маркус резко поправляет костюм и открывает рот. Маркус хочет рассказать — о своей неуверенности, сомнениях. О том, что теперь он не может думать ни о чём, кроме Саймона. Рассказать о том, что до того, как в его жизни появляется Саймон — уставший, разбитый и запутавшийся Саймон с его грустными голубыми глазами — Маркус не понимал, что такое любовь. Не понимал, что такое жизнь. О том, что не хочет жениться на Норт и быть для кого-то примером. О том, что он действительно сожалеет. И объяснить, что он не может поступить иначе. Уже не может. — Маркус? — тихо окликает священник. Парень думает, что после восстания он стал свободным, однако не замечает, как снова становится рабом. Рабом мер, мнений и условностей. Маркус резко поправляет костюм и открывает рот, но не произносит ни звука. Он лишь слегка поворачивает голову и натыкается на слегка растерянный взгляд священника, переминающегося с ноги на ногу. А ещё — необычайно встревоженный, принадлежащий Норт. Ведь девушка, конечно же, всё видит, видит все эти переглядки с самого начала, и каждый раз, когда глаза Маркуса и Саймона встречались, Норт чувствовала укол жгучей ревности и задыхалась от гнева. На мгновение Маркусу даже кажется, будто он видит на её лице страх. Страх вновь остаться одной. Он сглатывает — тупая ноющая боль в груди не даёт даже вздохнуть. — Согласен, — выдыхает Маркус и отводит глаза. Саймон, кажется, горбится ещё сильнее и прекрасно понимает, что он не главный герой этой истории. Для него уже ничего не будет «хорошо».

***

Кто-то из гостей шутит про то, что скоро молодожёнам пора подумать о «детях». Маркус давится вином и, пытаясь откашляться, отворачивается. В этот момент Саймон вновь не может различить на его лице ни одной эмоции, словно Маркус опять стал бездушной машиной. Пустота во взгляде пугает, заставляя все внутренности судорожно сжиматься. — Мы подумаем над этим, да, Маркус? — Норт улыбается, пихает своего мужа локтём в бок и получает в ответ натянуто-вежливую улыбку. Саймону кажется, что он видит в его движениях раздражение. — Конечно, — заверяет он её, слегка кивая. Толпа одобрительно гудит, кто-то смеётся. Салли заливисто хохочет, запрокинув назад голову, и Джош, ухватив её за талию, удивлённо округляет глаза — похоже, алкоголь на андроидов всё же как-то, но действует. Саймон знает тысячи сказок, и в каждой из них кто-то из персонажей остаётся ни с чем. Как странно, что в этот раз этим «кто-то» оказался я. Безучастный выдох — домой хочется. Только вот где он теперь — дом? «Саймон.» Внезапное уведомление о сообщении всплывает перед глазами, заставляя его отвлечься от равнодушного изучения прозрачной жидкости в бокале. Автор уже известен заранее, поэтому Саймон лишь сглатывает. Даже не поднимая головы было ясно, что Маркус, стоя в противоположном углу зала, прожигал его тяжёлым взглядом. В зале словно моментально становится тихо. Набраться решимости и — мимолётное движение головой вверх. Разные стороны, разные углы, разные взгляды — они просто смотрели друг на друга в упор. Потерянные, разбитые и сбитые с толку. Между ними так и повисла гнетущая атмосфера, некая недосказанность и отчаяние, которое можно буквально потрогать руками. Саймон молчит, потому что может сказать Маркусу очень многое. Саймон молчит, потому что не знает, что именно. «Нам нужно поговорить.» Голова буквально разрывается на части, и Саймон сжимает челюсть до тех пор, пока система не выдаёт предупреждение. Слишком много мыслей, слишком много чувств, слишком много боли. Слишком по-человечески. «Нам не о чем разговаривать.» Ложь даётся с трудом, с невыносимой болью, словно Саймон расцарапывает старую рану, оставляя на коже новые и новые шрамы. «То, что ты сказал тогда… Это правда?» Саймон совершенно не знает, как реагировать: в его программе есть инструкции на многие ситуации, но не на эту. Только не на эту. «Может быть. В любом случае — это было ошибкой.» Маркус внезапно дёргается, будто от пощёчины. Он неспешно отставляет свой бокал куда-то в сторону и решительным шагом пересекает комнату. Норт оборачивается, и счастливая улыбка тут же спадает с её лица, уступая место неверию. Саймона прошибает холодный пот, и накатывается непонятно откуда взявшаяся паника, заставляющая его рвануть в противоположную сторону, к выходу. Лидер Иерихона расталкивает гостей локтями, кричит что-то вслед, но все звуки вокруг сливаются в полнейшую какофонию. То, чего Саймон так боялся, всё же случилось.

***

Саймон знает тысячи сказок и понимает, что каждая из них имеет свой неизбежный финал. Независимо от длины, качества и содержания рассказа. Конец неизбежен. В ту ночь никто из них двоих не возвращается домой. Маркус, потому что остаётся с Норт на окраине Детройта в снятом на ночь домике, а Саймон — Саймон гуляет практически до самого рассвета. Осознание того, что именно произошло всего за какой-то жалкий день, приходит не сразу. Разговор, поцелуй, церемония, свадьба — всё было как будто в прошлой жизни. И главное, непонятно теперь, как жить дальше. Решение приходит внезапно. Просто ещё один отчаянный шаг, после которого не будет второго шанса. Просто как русская рулетка, с полным барабаном патрон. Ничего уже нельзя будет изменить. Холодный утренний ветер треплет золотистые волосы, и где-то за горизонтом вот-вот задребезжит рассвет. Стоя на крыше их пятнадцатиэтажки, Саймон улыбается так печально и измученно, как может только он. Где-то внизу сигналят машины, шумит просыпающийся город. Высота завораживает, и одновременно пугает — но пугает лишь своей необратимостью. Саймон знает тысячи сказок, но ему почему-то до смерти осточертела именно его история. Раскинув руки в стороны, парень судорожно выдыхает и закрывает свои пронзительно голубые глаза. Морщится, когда резкий порыв воздуха бьёт по лицу. Всего шаг — и ты свободен, ты летишь. Последняя одинокая слеза оставляет на его щеке мокрую дорожку и тут же теряется где-то в вороте свитера. Такая глупая, детская история, в которой никогда не будет счастливого финала. Парень уверен, как никогда, и как-то растерянно, глухо и слегка надрывно смеётся. Саймон доходит до точки невозврата — пути назад нет. И делает шаг вперёд                                в п у с т о т у.

***

Утреннее сообщение Маркуса о том, что он рассказал всё Норт и едет к нему, не достигает адресата. Солнце взошло.