Счастье для Горностая

Тоад-холл Герберту нравился. Здесь было так спокойно, так уютно, что ничего не хотелось менять, только до конца жизни гулять по гулкому пространству внутри огромного дуба, внутри которого и были комнаты особняка. Подвалы же уходили глубоко под землю, и потолок держался на дубовых корнях, отчего они создавали немного пугающее впечатление. Но даже это лишь добавляло Тоад-холлу очарования, хотя горностай и решительно не понимал, как в таких огромных подземных тоннелях можно найти искомое сокровище. Он спускался вниз чуть ли не дважды в день, и мог поклясться, что не исследовал еще и сотой доли того, что скрывалось под красивым особняком. А ведь он был здесь уже почти месяц! И, что важно, решительно не хотел уходить. Здесь был… тот уют, что ему так не хватало дома. Единственное, что решительно не нравилось Герберту в этом странном завораживающем месте — семейство белок, что прислуживало за столом, убиралось и всячески следило за поддержанием порядка в доме. Белки были удивительно молчаливы, и даже когда горностай пытался пообщаться или попросить что-то — лишь молча кивали и делали то, о чем он просил, либо же кивали отрицательно, и не делали. А на попытку поговорить, обычно все же отвечали, но очень скупо. Уговаривать их было бесполезно, их мордочки почти всегда выражали полное равнодушие, а глаза будто были подернуты дымкой и тоже ничего не выражали. Герберт побаивался белок: в его понимании ни один зверь не должен был так себя вести. Впрочем, он надеялся, что это просто признак их вышколенности как слуг, и больше ничего, и иногда все же пытался разговорить кого-нибудь из них. Чаще всего это выглядело как-то так. Он подходил к Младшему Белке и спрашивал: — Как твои дела, что нового? — и в голосе его был живейший интерес и дружелюбие. Но бельчонок смотрел куда-то сквозь него, и без малейших эмоций цедил: — Все замечательно, Герберт. Я занят, отпустите меня пожалуйста. — Но нельзя же все время заниматься одними только делами! — восклицал Герберт, а белки, тем временем, и след простывал, и горностай не успевал даже сообразить, куда же делся недавний неохотный собеседник. В конце концов Герберт привык к тому, что беличье семейство — что-то вроде незаметных теней, скользящих по своим делам мимо него, и перестал пытаться их разговорить. Лишь побаивался их, считая, что так вести себя не стоит. Но в остальном… Ему без сомнения нравился Тоад-холл. Однажды, когда Тоад заболел, горностаю поручили отнести в его комнату дрова на растопку, за что тот взялся со всем возможным энтузиазмом, успев изрядно заскучать за время отсутствия хозяина: убивать скуку одними лишь вылазками в подвал было больно страшно. Герберт немедленно бросился исполнять поручение и вскоре был возле двери, за которой и обитал хозяин дома. Он постучался, и тут же услышал полный энтузиазма, хоть и немного замученный, голос Тоада: — Входите-вносите, кто бы вы ни были, я умир-раю со скуки сидеть тут один! Герберт улыбнулся, открывая дверь. Он внес охапку дров, и обнаружил, что Тоад с несчастным видом развалился в кресле у камина. — О, это вы, мой замечательный спаситель! Вы принесли мне тепло и радость от согревания! — оживился тот, слегка привстав с кресла. — Кладите это, и присаживайтесь, друг мой, составьте компанию скучающему больному! Вы же не против, Герберт? Горностай даже слегка смутился, сам не понимая, отчего, но покорно положил вязанку и сел в кресло напротив: — Нет, конечно же я не против, особенно если это пойдет вам на пользу, — пробормотал он тихо, сам себе удивляясь. — О, не стесняйтесь, Герберт! Выпейте со мною немного этого чудесного коньяка, и расскажите что-нибудь о себе! Я давно не слушал ничего нового, знаете ли, а слушать старое утомляет-надоедает! Угощение горностай принял, и, когда его немного разморило от согревающего действия напитка, разговор пошел гораздо легче. Растекшись меховым кульком по креслу, Герберт увлеченно рассказывал Тоаду о том, как они жили в районе горностаев и ласок, и всматривался в каждое движение собеседника, которым тот демонстривал высочайшее внимание. — Вот, например, — говорил Герберт, — многие считают, что воровать — плохо. У нас же всегда считалось, что плохо — это попадаться и красть у своих, и если ты не умеешь тихо проникать в чужие карманы, то ты и не горностай, и не ласка, а так… мышь какая-то! Меня так в детстве мышью и дразнили, потому что я научился совсем не сразу. Тоад рассмеялся. — За что же ты получил это обидное прозвище, Мышка Герберт? — Да сейчас-то совсем оно не обидное, — фыркнул горностай, — мыши же тоже звери! А вот тогда… Дело в том, что была у нас своя, маленькая банда, и главной в ней была девчонка. Ласка Беттси. Вредная-вредная! Ну она и подбила меня и еще пару ребят забежать в лавку, где продавали медовые орехи, и утащить на всех. Все смогли, а я чуть не попался. Вернулся к ней, и сказал, что больше я туда ни одной лапой не вступлю, потому что меня чуть за ту лапу и не сцапали! Тоад поддался вперед, всем видом выражая живейший интерес. — И что же было потом? Она заставила прибежать и быть пойманным-сцапанным? — Хуже! Пошла, и сама утащила три порции. И бросила их мне под лапы, со словами «все приходится делать самой, раз уж мальчишки некудышные пошли!» И сказала, что я Мышонок, а не горностай. Так прозвище и прицепилось, пока я не научился доказывать, что все могу… хотя я все равно не люблю воровать. Лучше уж найти что-нибудь хорошее. Тоад рассмеялся, точно зная, что за все время обитания в Тоад-холле Герберт не то, что ничего не украл — нашел несколько давно потерянных вещей и вернул ему лично. А за окном, тем временем, потемнело, да и сам больной захотел спать. А потому покачав головой и еще немного посмеявшись, он предложил: — А давай ты зайдешь ко мне завтра? А то что-то в сон клонит, поздновато-ночевато уже. Да и ты носом клюешь. Герберт встрепенулся, и даже вскочил с кресла: — Я не хотел тебя уто… — Все хорошо-замечательно, — перебил его Тоад. — Но не помешало бы передохнуть, чтобы завтра был новый день и новые истории. Ты же придешь? — Конечно! — Ну вот и отлично-прекрасно! Тоад проводил Герберта к двери, и даже на всякий случай напомнил, где находится его комната. Горностай же шел, будучи удивительно умиротворенным простой болтовней у камина. Ему очень нравилось, с каким живейшим интересом реагирует хозяин дома на его простенькие баечки о детстве, и было так уютно, что прямо даже и не хотелось никогда и никуда уходить. Придя в комнату, Герберт почти сразу завалился спать в свою лежанку, и снились ему бесконечные разговоры и заразительный смех энергичного веселого Тоада.