Счастье для Горностая

С того вечера, когда Герберт приносил дрова, посиделки и болтовня за выпивкой, а иногда и без нее, стали ежевечерними, и все так же наполняли горностая ощущением непередаваемого уюта и теплоты, которых ему так не хватало дома. Сначала он искренне думал, что считает Тоада своим другом, но больно уж тряслись лапы, стоило подумать, будто сказал что-то не так. Больно уж сбивалось дыхание, когда Тоад смеялся над очередной шуткой, и больно уж радостно он несся каждый вечер, чтобы поговорить. Герберт не привык себя обманывать, а все эти признаки говорили об одном: он… влюбился. Как последняя девчонка! В… кого? В зверя, в чей дом он пришел, чтобы найти сокровища? Это было так нелепо-глупо, как и то, что он начал говорить фразочками Тоада, что оставалось лишь печально вздыхать, и думать. Иногда это были мечты о том, как он во всем признается, и чувства нежданно-негаданно окажутся взаимными, ведь нравятся же Тоаду эти уютные посиделки, иначе бы он их не затевал? А иногда мордочка Герберта вспыхивала от смущения, когда он нервно сглатывал и думал о том, как бы его засмеяли все горностаи и ласки на свете, узнай они о его глупости, и о том, какой безмозглой меховой лужицей он растекается от одного лишь звука голоса Тоада. Странные то были, смешанные чувства, приятные и неприятные одновременно. Но вот сокровища искать уже не хотелось. Вообще ничего не хотелось, только бы вереница вечеров была нескончаемой, и все такой же уютно-прекрасной, как и до того. Только вот зверь-то может предполагать, а судьба располагает, и все как-то против несчастного зверя, даже если тот ничегошеньки плохого не сделал и даже не собирался. В один из вечеров, когда Герберт, по обыкновению, постучался в дверь комнаты Тоада, надеясь поболтать и посидеть в уютной обстановке, к которой так привык, из-за двери раздалось раздраженное: — Уходите-убирайтесь, кто бы вы ни были, я устал, могу я хоть иногда отдохнуть!? И Герберт послушно ушел, хоть и был в недоумении. Что могло случиться, он даже и не подозревал, но счел, что всякий имеет право на одиночество и постарался не мешать Тоаду. Мало ли, вдруг он поссорился с кем-то из друзей, а теперь к нему ходят всякие горностаи и докучают, еще больше портя настроение? Жаль только, что и на следующий день, и на послеследующий, повторилось тоже самое. Тогда, Герберт решил не трогать Тоада с неделю, чтобы тот пришел в себя и успокоился. А пока можно было съездить в город и озаботиться подарком на Рождество. Он даже уже знал, что подарит: в саду Тоада явно не хватало красивых кремовых роз, что сажают в ноябре или октябре. Он уже представлял, как обрадуется Тоад нежданно выросшим цветам, когда расплачивался в магазине, и когда ехал обратно, с мечтательным видом глядя в окно. Так хотелось порадовать Тоада! Так хотелось, чтобы тот снова рассмеялся! Вернувшись обратно, Герберт даже решил, что не будет откладывать и высадит розы немедленно. Так ему хотелось, чтобы они пришлись Тоаду по душе, и так не сиделось на месте. Он бросился за садовым инвентарем и перчатками, которые ему, естественно, без вопросов выдали белки, и принялся за работу, мгновенно уйдя в нее с головой, и даже позабыв пообедать. Так он увлекся своим делом, что вздрогнул, когда за спиной, пока он делал розам зимнее укрытие, раздалось привлекающее внимание покашливание. — Да? — он обернулся, обнаружив Тоада собственной персоной. Тот, как и раньше, был возмущен и раздажен неизвестно чем, и потому Герберт заранее внутренне напрягся. — Тоад… Я… Просто хотел сделать тебе сюрприз к Рождеству. Это редкие розы, я с трудом нашел их в городе и подумал… Но Тоад не дал ему договорить, начав кричать, отчего Герберт совсем растерялся. — Кто тебе вообще дал право хозяйничать в моем саду? Думаешь, раз я иногда хочу поговорить, это повод считать себя тем, кому можно все? Сидишь, ничего не делаешь, лишь мечтательно глядишь в потолок, небось думаешь, что бы у меня украсть, да, грязный вори… Дослушивать Герберт не стал, хотя от несправедливых обвинений на глаза едва не навернулись слезы. Он молча глубоко вздохнул, чтобы позорно не расплакаться, словно мелкая девчонка, снял с лап садовые перчатки и бросил их Тоаду под ноги. После чего развернулся и стремглав помчался, куда глаза глядят, игнорируя возмущенные вопли Тоада за спиной. Лапы сами собой принесли его в паб Барсучихи Берты, где его тут же встретили шумные и удивительно-неизменные члены его банды. Сам он сдерживал слезы и молча, про себя, ругался. Как он мог вообще решить, что возможна какая-то там взаимность? С чего взял, что разговоры значат хоть что-нибудь кроме разговоров? Как вообще мог быть таким идиотом, надумавшим себе непонятно чего? От всех этих мыслей ему становилось все грустнее и грустнее, и потому, когда Главный Ласка увидел его, и прокричал: — Эй, жаббья прислуга! Ты там еще в картишки-то играть не разучился? Он горько смирился с очередным неприятным прозвищем, и ушел в боковую комнату, играть в карты со своими. Не то, чтобы ему хотелось, но это было лучше, чем реветь и пить в одиночестве. Пока они раздавали карты, Ласка продолжал издеваться, а Герберт грустно игнорировал все, что тот имел ему сказать. Не признаваться же в том, что он искал сокровища? И уж тем более в том, что он безбожно влюбился… И то и другое представлялось ему глупостью. И тут… — Да вы ничего-абсолютно не понимаете! И ничего совершенно не знаете! Возмущенный крик, знакомый до боли голос… Герберт решил было, что ему показалось, но не смог усидеть на месте и бросился в главный зал. Естественно, он обнаружил именно того, кого думал обнаружить, да еще и влипнувшего в серьезные неприятности. Тоад был одет в какие-то яркие тряпки, очевидно, надеясь сойти здесь за своего, и за тряпки-то ему и попало: когда здесь приходили в таком, это никому не нравилось. Впрочем, над ним всего лишь насмехались, пусть и шестеро против одного, и потому Герберт замер, не зная, что делать. «Проблему» решил сам Тоад, в силу вспыльчивого характера, не выдержав ехидных подколок и бросившись в драку. Драчун из него оказался никудышный, и он почти сразу же получил в зубы, упав на пол паба. Герберт и сам не знал, что на него нашло, но стоило ему это увидеть, как он не раздумывая бросился в драку, не обращая внимания на численное превосходство противника. Видевший это Главный Ласка только рассмеялся и принялся выдвигать предположения о том, какие отношения связывают Тоада и Герберта, раз тот так охотно бросился за него драться. Но Герберт справлялся и сам. Тычки и затрещины он раздавал мастерски, постоянно попадая то по одному, то по другому противнику и ловко уворачиваясь от ответных ударов. Это, правда, получалось не всегда. Тут, раздался выстрел! Берта не вынесла зрелища того, как разносят ее любимый паб, и решила остановить все это, пока в ход не пошли столы и стулья. Зная крутой нрав Берты, Герберт тут же остановился. Его примеру последовали и прочие. — Вы! — крикнула барсучиха возмущенно. — Недоумки, нарушители спокойствия и бездельники! Как вы вообще посмели драться в моем пабе? Я что же, самая богатая барсучиха в мире, чтобы терпеть от вас убытки?! Немедленно убирайтесь отсюда, и ты тоже, глупыш в клоунском наряде! — Простите-извините, я не… — пробормотал Тоад, но гневный взгляд барсучихи заткнул и его. — Пойдем, я провожу тебя домой, — тихо остановил его Герберт. — Иначе опять нарвешься на неприятности. — Ну хорошо, пойдем-уходим, — виновато буркнул Тоад, и вышел за ним следом. Начало пути прошло в молчании, однако вскоре, Тоад, по всей видимости собрался с духом и заговорил: — Прости-извини меня и ты пожалуйста, я не хотел наговорить все те гадости, я просто дурак-придурок, я не хотел, ты столько делаешь, и спас мне жизнь и вообще все время помогаешь, а я растерялся-запутался и… — Да хватит уже, — буркнул Герберт мрачно, — я просто искал сокровища под твоим домом, мне Главный Ласка проболтался, что они там есть. Вот и все. Вот и вся помощь! — Герберту все еще было обидно, и потому принимать извинения просто так он не хотел. — Да? Здорово, значит мы можем найти их вместе, и… — Я просто. Провожу. Тебя. До дома. Чтобы ты не влип в неприятности. И пойду к себе. Ясно? — Ну Герберт, ну я правда не хотел, я вспыльчивый дурак-балбес и мямля, я же за тобой в этот дурацкий паб пошел, я хотел тебя найти и извиниться, не уходи пожалуйста! Я не хотел, останься в Тоад-холле, тебе же у нас нравилось, я знаю! Так он умолял Герберта не уходить еще с полчаса, и тот растаял, в конце концов, кивнув в ответ. А в Тоад-Холле он даже занялся перевязкой Тоада, пока тот обрабатывал его ссадины. И это так напомнило Герберту старый уют их разговоров, что он даже успокоился окончательно, перестав злиться на вспыльчивого и хвастливого Тоада. Тот ведь как раз таким ему и нравился. Правда, когда перевязка закончилась, тишина начала давить на Герберта, и он решился предложить: — А давай пойдем на Хеллоуин на поляну у Дремучего Леса и отпразднуем со всеми? — Это же прекрасная-замечательная идея, Герберт! У меня и граммофон есть. И мы сможем поплясать и все попляшут, и это будет весело-здорово и хорошо-замечательно! Давай! — А пока — спать. Это только завтра, а нам надо отдохнуть. — Как скажешь, спать — это тоже хорошо-замечательно! На следующее утро они и правда пришли на поляну с граммофоном, и плясать под него оказалось так весело, а главное, Тоад так пристально смотрел за каждым его, Герберта, движением, что на душе все теплело и теплело, и устав от танцев горностай пришел, и сел на место, специально для него придержанное Тоадом. А потом просто сжал его лапу под столом, и то, что ему это позволили, говорило обо всем лучше любых слов.