Счастье для Горностая

Герберт чувствовал усталость. Пожалуй, это было самым основным, что владело им уже немалое время, ведь Тоад постоянно кидался из крайности в крайность. Как он был счастлив, когда жаб наконец позволил себя обнять! Когда они, уже после того странного Хэллоуина, сидели вместе у камина, и Тоад доверчиво утыкался в его меховой бок и что-то увлеченно рассказывал, постоянно сбиваясь на свои синонимы, это было очень по-домашнему и тепло. Если вообще можно греться о холодную кожу жабы, то Герберт именно это и делал. Теперь же… Тоад снова кидался на мимо проходящих зверей и просил его не трогать, и даже шарахался, если горностай пытался к нему прикоснуться. И от всего этого накатывала такая усталость, что совсем ничего не хотелось делать, хоть они и жили теперь под одной крышей. Ни помогать, ни улыбаться, ни пытаться выяснить, что же опять не нравится вспыльчивому жабу. Хотелось только одного: покоя. Качели из чувств вызывали ломоту в висках и отчаянное желание сбежать куда-нибудь, где не будет вечно недовольной морды Тоада. Хотя бы на некоторое время. И вскоре, будто по заказу, Герберту предоставился шанс отвлечься. Правда, не столь радостный, как хотелось бы, но все же… Все было лучше, чем уныло смотреть в спину зверю, от кислых взглядов которого так меняется настроение. И которого хочется обнять — а нельзя. Просто нельзя, без какой бы то ни было причины! Как-то раз, одним холодным зимним вечером, в Тоад-холл пришел Тибби. Тот самый, что не захотел скидывать его с обрыва. Несмотря на белок, вызывающих у всех легкую отторопь, несмотря на то, что ласки и горностаи не очень любили Тоада и его дом, а все же пришел. И по морде его было совершенно очевидно: что-то случилось. Герберт застал его прямо на пороге дома, собираясь выйти за дровами, и, увидев обеспокоенно встопорщенные усы приятеля, без обиняков спросил: — Привет, Тибби. Что-то случилось? Нужна помощь? — Зришь в корень, — важно кивнул тот. — Хорьки с куницами решили наших отметелить за то, что в узде эту свору держим и не даем лес громить. Теперь нам все нужны, иначе не выдюжим эту мразоту сдержать, отметелят, как пить дать! Помоги. Ты же тоже горностай, Герберт, один из нас. Ты должен быть там! Герберт нахмурился, и мрачно прикусил ус. — Это после того, как чуть кубарем с обрыва не покатился? Или после того, как вы стояли и смотрели, как меня бьют? Нет уж, пока во главе наших Главный Ласка, лапы моей там больше не будет! Неслучившегося полета по горло хватило, больше не надо, спасибо, — последнее слово прозвучало настолько ядовито, словно Герберт был не горностаем, а гадюкой. — Ласка уже сам признал, что головой стукнулся! Он извинится! Ты только приди, мы без тебя не справимся, — Тибби виновато поскреб пол лапой. — Главный Ласка? Извинится? Мы все еще об одном и том же звере говорим? — Герберт даже развеселился немного, с иронией глядя на приятеля. — Ну… Я извинюсь, я ж сразу не прочухал, что у него на уме. Да хоть все! Ты только помоги, а? Ты же тоже наш! Герберт вздохнул и потер усы лапой. — При одном условии. — Все, что угодно! — с готовностью вскинулся Тибби. — Никаких больше дурных шуточек про меня и Тоада. Услышу — тут же уйду, и разбирайтесь со своими куницами, как хотите. — Я — могила! И всех предупрежу! Так придешь? — Вы моя семья. Приду, конечно, — просто ответил Герберт. — Ну, что тянуть куницу за хвост? Когда стрелка? Сегодня вечером, зная вас? Тибби виновато потупился, на что Герберт молча махнул лапой, и перепоручил поход за дровами кому-то из белок. После чего, уже без лишнего шума и вопросов, отправился следом за приятелем. Сначала ему думалось предупредить Тоада, но вспомнив, каким тот последнее время был раздражительным, горностай решил, что проще будет объясниться потом. Если его отсутствие вообще заметят, конечно. Только выйдя на берег Озера Ста Сосен Герберт осознал, насколько масштабная намечается драка. Банда и в самом деле собралась вся, кое-где он видел даже слегка поседевшие шкурки ветеранов, которых без надобности старались не трогать. Бодрые старички кряхтели, но бросались вместе со всеми на куниц и хорьков. Что-то освещало темный берег озера, и, чуть присмотревшись, Герберт понял, что это катер, под завязку набитый куницами и хорьками. К счастью, ласки и горностаи пока справлялись с тем, чтобы не позволить им причалить, но в остальном положение их было удручающим. Выход с озера блокировал второй такой же набитый катер, и Герберт мрачно потер лапой нос, прежде чем броситься на ближайшего врага. Да-а, теперь понятно, отчего Тибби так настойчиво просил помощи! Тут же явный численный перевес… в кунячье-хорьковую пользу, мать их мелкую хищницу! Отвесив пару оплеух тем, кто под лапу попался, Герберт мрачно потер нос, в который больно прилетело что-то мягкое и драное. Присмотревшись, он понял, что это… ветошь. А спустя мгновение в бок его треснула другая, затем по лапе прилетела третья, и он, наконец, увидел, что же происходит. Оказалось, что всю их горностайно-ласочью братию расстреливают из пушки этой самой ветошью! Это было не только больно из-за скорости, с которой она прилетала, но обидно и как-то даже унизительно, отчего Герберт подумал, что Главный Ласка сейчас должен бы взбеситься и дать команду отделать весь этот пушной сброд под орех. Только вот… Оглядевшись еще раз, он понял пренеприятнейшую вещь: Главного Ласки нигде нет, а все его друзья и приятели изо всех сил пятятся назад, прячась от проклятущей ветоши. Герберт чуть не взвыл от досады, и хорошо заехал лапой очередной кунице. Это никуда не годилось! Как его с обрыва кидать, так он первый, а как своим помогать, так пропал! Что за несусветное безобразие? И какой-то хорек ответил за возмущение Герберта целостностью своей мордочки. Он бы и еще на ком-нибудь сорвал праведное возмущение, но внимание горностая неожиданно привлек свет, загоревшийся на ближайшем холме. Чуть присмотревшись, Герберт понял, что на нем горят костры и стоит давешняя пропажа, Главный Ласка собственной персоной, вытянув длинные лапы вперед и глядя в пространство каким-то бессмысленным взглядом. Насчет последнего, правда, Герберт бы не поручился — Ласку было не очень хорошо видно с его места. Зато он обратил внимание, что не только горностаи и ласки заметили своего лидера. Куницы и хорьки тоже не пропустили странного появления врага, и немедленно выстрелили в него громадным на взгляд Герберта комом ветоши. Главный Ласка покачнулся, но выстоял, отчего у Герберта едва глаза не полезли на лоб: сам он бы на лапах ни в коем случае не удержался. И лишь когда оба корабля куниц поднялись вверх так, словно у них отросли крылья, и исчезли в неизвестном направлении, оставляя в шоке тех из них, кто был на берегу, Герберт понял, что все это время стоял, замерев на одном месте, и завороженно глядел на Главного Ласку. Понял, потому что стоило кораблям исчезнуть, как их лидер упал, и начал скатываться вниз. После этого Герберт уже ни о чем не думал — ни о старых обидах, ни о том, что еще недавно не хотел иметь с Главным Лаской вообще никаких дел. Он просто бросился скорее на помощь одному из своих, самому главному из своих! Краем глаза он отметил, что был такой не один — все или почти все, кто видел эту странную магию, теперь неслись на помощь упавшему товарищу. Впрочем, Герберт все равно подоспел в числе первых. И рявкнул, останавливая остальных, чтобы они ненароком не добили бедного зверя: — Стоять! Немедленно! Приятели, не ожидавшие от него приказов, встали как вкопанные. После этого Герберт поясняет: — Он без сознания. Его нужно аккуратно поднять и отнести домой, иначе мы его и потерять можем. Или вы всей толпой задавить его и хотели? Раздался нестройный хор голосов, утверждающих, что они такого не хотят, а потом Герберт смог вздохнуть спокойно, хоть ему и тревожно было от увиденной вытекающей из ушек и носа Главного Ласки крови. Потому что бессознательного зверя аккуратно подняли его же громилы. Осознав, что катастрофу он предотвратил, Герберт бросился обрабатывать ссадины и раны остальным. Благо, никто не погиб, и все это было только неприятно, а не горько и печально. А потому, убедившись, что Главного Ласку точно отнесут домой, и постаравшись помочь всем по мере сил, Герберт отправился… нет, все же не домой. В Тоад-Холл. В конце концов, ведь именно там он жил последнее время? Дом встречает его молчаливыми кивками услужливого беличьего семейства и полной тишиной. Для порядка, Герберт осматривает комнаты в поисках Тоада, но, не найдя жаба, он понимает: так даже лучше. Никто не будет ныть, вымещать на нем свое вечно плохое настроение и выспрашивать, где его опять побили. Это успокаивало. Горностай устало вздохнул и завалился спать, радуясь, что ни с кем не нужно объясняться. А следующим утром Герберт понимает, что просто не может не навестить Главного Ласку после того, что тот сотворил. Вот просто не может и все. И немедленно бросается к нему домой, желая убедиться, что состояние по крайней мере стабильное. Там он обнаруживает, что не ему одному пришла в голову подобная мысль, и получает от своих просьбу: дежурить у постели Ласки вместе с ними, хотя бы иногда. Тем более, что у этой самой постели они дежурят так и так по очереди. И, подумав, соглашается. Как же иначе? Главный Ласка — герой. И предводитель банды, в которой он вырос. Хоть и местами странный, и в голове его очень странные идеи. Так протекают дни, и он почти не видит Тоада, но, устав от него, не чувствует от того никакого беспокойства. Зато очень радуется, когда Главный Ласка вновь открывает глаза именно в его дежурство. И когда он действительно (!) извиняется перед Гербертом за свою выходку с обрывом, а потом просит сообщить радостную новость остальным, тот немедленно выполняет просьбу. И происходит странное. — Во-первых, Герберт, прости меня, — повторяет Ласка снова, хоть за ним это и не водится обычно. — Эта выходка с обрывом… это не совсем я был. А во-вторых, я должен рассказать кое-что. Моя магия, та, которой я прогнал куниц — это со мной не всегда было. Я наткнулся на нее, когда бродил по тоннелям, надеясь найти сокровища. Мимо меня пролетело нечто, и как будто вселилось. Что-то темное. Я не вполне за себя отвечаю теперь. Я могу творить магию, но меня посещают странные желания и они меня пугают. Вот вроде того, что нужно столкнуть тебя с обрыва. Злобные мысли такие. Так что прости. Герберт кивает. — Я тебя уже простил, когда помогать с куницами явился. Забыто. Надеюсь, ты скоро окончательно встанешь на лапы, и снова будешь с нами. Потом к Главному Ласке заходили и другие, а Герберт послонялся среди своих, и в конце концов наткнулся на горностая Стайна, старого своего приятеля. Тот приопушился с их последней встречи, отъелся, мех блестел, да и живые любопытные глазки привлекали внимание. Герберт даже присвистнул слегка от удивления: когда они последний раз виделись, тот был в два раза меньше и на такие дела, как это, с куницами, его еще просто не брали. — Герберт? Ты ли это? — тот тоже его заметил, и мигом выбрался вперед, разгоняя заполонивших дом Главного Ласки зверей. — Тоже домой сейчас? — Вроде того, но нам какое-то время по пути, — фыркнул Герберт. — Как жизнь-то? Неужто больше мелким воровством не промышляешь? — Пфф! Давно уже нет! Даже и не обижай меня предположением, что я это завсегда делать буду. Все такой же вредный, ни на йоту не поменялся. — И не планирую, — фыркнул тот. — Ты о себе лучше расскажи, что поменялось? — попросил Герберт. И пока они шли до развилки, с интересом слушал про житье-бытье нормального горностая, с тоской сравнивая с собой, и периодически весело отшучиваясь. Герберту было… легко. Странное ощущение, непривычное. Даже практически какое-то неродное, если так можно говорить про ощущения. И это само собой заставило его немного позабыть о времени, а потому, когда пришло время расставаться, он с сожалением проговорил: — Мне в другую сторону. Бывай, Стайн, приятно было поболтать. — Подожди-подожди, — Стайн неожиданно ловит его за лапу, не давая уйти. — Я тут что сказать хотел… Ты мне всегда нравился, а тут еще и героически разогнал наших, чтоб Главного не задавили, уверенности в себе приобрел, такое все. Можно сказать, посуровел немного. В общем, я что спросить хотел… У тебя кто-нибудь есть? Герберт помрачнел, отчего его усы опустились. И сказал, как отрезал: — Есть. Прости, я не один. — Ой, ну извини тогда, — смутился Стайн. — Бывай. Удачи в личной жизни и все такое. Герберт скрипнул зубами, но кивнул. В Тоад-холл он шел, мрачно пиная заснеженную поляну, и комья опавшей промерзшей листвы, что попадались по пути. Неприятное-мерзкое ощущение. Вроде бы все сделал правильно, а чувство, словно в ледяное озеро посередь зимы окунули и заставили после этого весь лес поперек на своих лапах обойти. Герберт даже расстроился, когда Тоад-холл показался слишком быстро, а из комнаты жаба раздался его голос. — Мне холодно-промозгло, растопите кто-нибудь камин наконец! Раньше он бы пошел сам, а теперь… Герберт поймал ближайшую белку и отправил ее нести Тоаду дрова, а сам — прошмыгнул в свою комнату. Ему хотелось то ли побыть одному и подумать, то ли завершить эти странные отношения, раз уж он такая обуза из-за своей бедности. Или не из-за бедности? Кто этого Тоада разберет, на самом деле? Впрочем… Разве есть способ узнать, что думает жаб, какой-то иной, кроме как просто спросить, и наконец прямо объясниться в своих чувствах? С этой мыслью Герберт ложится спать. И понимает, что от решения Тоада зависит, останется ли он вообще в Тоад-холле, или сбежит обратно к своим, как наверное стоило сделать давно. Утром Герберт ждет только момента, когда жаб проснется. Тот любит поспать допоздна, поэтому горностай успевает и к Главному Ласке сбегать, и уборку в Тоад-холле произвести, и дров натаскать побольше, чтобы в комнате было тепло. И неожиданно понимает, что как бы он ни устал, а ответ ему все еще важен. До дрожи в лапах. Ведь иначе к чему все это? И зачем был канун Хэллоуина и те извинения? Ведь не просто же так? И не просто так незверимый Тоад все-таки позволял себя обнимать, и валялся с ним у камина, рассказывая свои путанные истории. Правда, так прямо выкладывать, чего он хочет, Герберту все же боязно. И когда раздается голос Тоада: — Да неужели-в самом деле, хоть кто-то догадался растопить камин до того, как я проснусь и мне станет холодно-морозно? — пронзительно спросил Тоад. Затем его взгляд упал на горностая. — Это ты. И правда, кто еще сам будет по доброй воле обо мне заботиться-беспокоиться. Хотел чего-нибудь? — Поговорить. Не здесь, наедине, — сглотнув, спокойно отвечает Герберт. — Это что ж такое случилось-свершилось? — совсем уж тихо пропищал жаб. — Главный Ласка мне рассказал важное, такое, что так просто и не расскажешь, мало ли, кто слушает, — соврал горностай, и в самом деле не решившись говорить правду в стенах, которые принадлежат Тоаду. — Собирайся, сходим в одно место, там нас никто не побеспокоит. Предупредить-то тебя нужно, это твои тоннели. — А, всего лишь это… Ну хорошо-ладно, я сейчас выйду, — как-то грустно, а совсем не раздраженно, как обычно, буркнул жаб. До уединенной полянки с плоским камнем, открывавшей вид на озеро, о которой кроме Герберта толком никто не знал, они шли в молчании, неловко глядя друг на друга. Жаб чувствовал себя не в своей тарелке, как казалось Герберту, а сам горностай страшно волновался, и плохо понимал, готов ли он вообще так сразу взять и расставить все по своим местам. Однако он надеялся, что Тоаду так же понравится вид на заснеженное озеро, как нравится ему самому, и тот не будет таким… каким был последнее время. Хмурым и все время меняющим настроение по десятку раз, и придирающимся ко всему подряд. Наконец, Герберт констатировал: — Пришли. Тоад завертелся вокруг своей оси, и с интересом уставился на заснеженное озеро, видневшееся здесь издали, а потом уселся на плоский камень, и радостно воскликнул: — Какая красота-прекрасота! Такое место даже как-то и жаль портить разговорами про Главного Ласку. А что случилось-то? Герберт фыркнул в усы, оттаивая. Такой Тоад ему нравился. Суматошный, взбалмошный, наглый, немного рассеянный и страшно впечатлительный. И не нужны ему никакие горностаи, будь они хоть трижды хорошими… — Ну, Главный Ласка гулял по твоим подземельям в поисках сокровищ, и наткнулся на некую темную силу, наделившую его злобностью и магией. Так что осторожнее там. Но на самом деле я не об этом хотел поговорить. Я… Это самонадеянно, я знаю. Но, Тоад, я тебя люблю. И устал от того, что ты все время придираешься из-за ерунды и срываешь на мне злость. Я мешаю? Если да — я уйду. Жаб уставился на него удивленно, аж глаза выкатил. И замер на пару мгновений, показавшихся Герберту вечностью. — Ты… повтори-скажи заново, что ты только что сказал такое? — выпалил Тоад, отходя от шока. — Я уйду, если меша… — Не это! — жаб даже лапкой топнул, что смотрелось забавно и как-то… трогательно. — Главный Лас… — Да в гробу зеленом с бабкой-жабой я видал Главного Ласку! Герберт снова фыркнул в усы, начиная понимать. И улыбнулся. — Я тебя люблю. — Не врешь-обманываешь? А, хотя тогда зачем ты меня терпишь… Никто же долго не выдерживает, все бегут-удирают, Тоад противный и всех раздражает, а кого не раздражает, те от него денег хотят. Но ты не просил никогда, наоборот, все отказываешься-не соглашаешься. Правда-правда? — Я хоть иногда лгу? — улыбнувшись, спросил Герберт. — Ты не умеешь-не наученный, — буркнул Тоад. И подбежал к горностаю. Обнять. Сам. Чего за ним сроду не водилось.