Тонкое искусство нарциссизма

Холодно-зелёного цвета листва сомкнулась над их головами. Деревья оглушили их, оторвали от всего остального мира звуков, и лишь просветы неба напоминали им, что они ещё живы. Гарри шёл впереди, нёс за собой небольшую сумку со всем необходимым. Позади плёлся Рон, постоянно издавая стоны от столкновения с колючими и недружелюбными деревьями. После того, как его рука была покалечена в неудачной трансгрессии, отчасти он потерял способность ориентироваться в пространстве — ходил из стороны в сторону, и это раздражало даже его самого. Изредка Гарри останавливался, дожидался Рона и шёл дальше, вновь сильно обгоняя его. Они надоели друг другу. — Нам долго ещё идти? — спросил Рон недовольно. Его недовольство можно было понять. Когда он свалился на траву, раненый, Гарри не знал, что делать, и только наложил ему бинты. Рону теперь казалось, что его рука уже начала гнить под неумелыми руками друга. Проще было бы вообще остаться без руки. Но он молчал, выдавая свою постоянную боль лишь звуками, не сдерживаемыми бессонными ночами. — Не скажу точно, — неопределённо ответил Гарри. Для него лес везде выглядел одинаково, и при попытке хоть как-то отличить одно место от другого, он всегда больше находил схожестей, чем различий. Тогда было очень рискованно превращаться в двух совершенно разных по своему происхождению людей. Гарри достался некий мужчина с грозным кирпичным лицом, Рону — щуплый, рыжий и усатый мужчина, у которого едва ли хватило бы сил на то, чтобы поднять кирпич. В конце концов оказалось, что эти двое были непосредственно связаны, и друзьям пришлось хорошо сымпровизировать, чтобы всё происходило правдоподобно. Но зелье перестало действовать слишком быстро, свои последние минуты в Министерстве они изо всех ног бежали к порталу, чтобы не попасться под непростительное заклятье от Яксли. Гарри помнил, что этот Яксли находился в тот роковой вечер на крыше, и его испещрённое морщинами лицо, самоуверенное выражение, вызывали у Гарри едкое желание свернуть подлому человеку шею. После проникновения в Министерство они не останавливались в одном месте надолго. Их, скорее всего, объявили в розыск, и они брели по лесу, изредка останавливаясь на кратковременные ночёвки. Крестраж-медальон они носили поочерёдно, но Рону он доставался на меньшее время. Из-за раненой руки магия действовала на него сильнее, чем на Гарри. И, хоть самого Гарри не радовала перспектива носить с собой опасную, наполненную тёмной магией вещь, он ничего не мог сделать. — Если бы только Гермиона была здесь… — начал было Рон, идущий позади. — Хватит говорить о ней. Мы уже давно, ещё в ту самую ночь, решили, что она больше не наша Гермиона, — у Гарри при упоминании старой подруги дрогнуло сердце. Могло показаться, что голос прозвучал слишком жёстко, но на самом деле он едва сдерживался, чтобы не продолжить этот разговор. Однако вместо него это вновь и вновь делал Рон. — Она была в завещании Дамблдора. Он считал её хорошей, как и мы все. Но она… обдурила нас всех. И всё же, у неё были причины. И она имела право быть с нами тогда и сейчас. — Для предательства не может быть причин. Это всё равно остаётся предательством, — твёрдо произнёс Гарри, скорее пытаясь убедить самого себя. Он уже знал всё, знал и Рон, но они имели разные точки зрения на всю раскрытую правду о подлом поступке Гермионы Грейнджер. — Что ж, думаю, ты помнишь ту статью в июньском выпуске? «Убита семья магглов». Фамилия не называлась. Действительно, какое дело магам до имён… — пробормотал устало Рон, и вновь ойкнул, столкнувшись с очередной низко висевшей веткой. Короткое отвлечение — Но в этот раз имена как раз и были важной частью. — Не надо, Рон… Я слышал это уже несколько раз. Я не поменяю своего мнения. — Мой отец сказал, что, даже несмотря на то, что Гермиона действовала, чтобы спасти родителей, это будет рассчитываться как измена. Фамилия магглов не называлась, чтобы не навести паники среди населения. Отец и сам этого не хотел — все мы знали Гермиону как девушку особенную, светлую. Но никто из нас не знал, что ей приходилось терпеть всё это время. — Я был там, когда Дамблдора убили. И она была там. Но она смотрела и ничего не делала. А когда я, простив ей всё без вопросов, предложил пойти со мной, она… она ушла с этим… Малфоем. Предала уже во второй раз. Прекрасно зная, что я больше не стану предлагать ей своей помощи. Так что нам нечего сейчас обсуждать. Ненадолго Рон замолчал. Они прошли ещё километр, добрались до тонкого ручья, на дне которого лежали мелкие белые блестящие камушки. Гарри помог Рону усесться на свою куртку у только разожжённого костра, а сам сел на корточки перед ручьём и заполнил три фляги, засунул две из них глубоко в дорожную сумку. Обернувшись, он увидел, что Рон обхватил себя здоровой рукой и сверлил взглядом, не переставая, разгоравшееся пламя. Лицо Уизли побледнело сильнее, и холодный пот стекал по его лицу. — Я повёл себя ужасно, когда узнал, что она предала, — задумчиво произнёс парень и медленно поднял взгляд на друга. — Я назвал её «лживой тварью». И она разозлилась. Возможно, если бы я не стал вести себя как последний кретин, то мы могли бы спокойно поговорить с ней, решить проблему вместе. — Вы бы и не смогли. На ней был Обет Молчания. — Обет Молчания? — переспросил Рон, на что Гарри чуть заметно кивнул. Это было единственное объяснение, почему Гермиона с самого начала не обратилась к ним за помощью. Они ведь дружили почти шесть лет, доверились друг другу целиком и полностью. Если бы с Гермионой что-то случилось, она бы рассказала им в первую очередь. Если только её не заставили замолчать. — Ей запретили произносить вслух. Ей запретили писать, показывать знаками и даже планировать какие-либо попытки рассказать всё нам. Ей пришлось смириться со всем этим и выполнять их поручения. Но я бы… я бы скорее умер, чем позволил помыкать собой. — Это потому что твои родители уже мертвы. Холодная фраза, невзначай брошенная другом, обожгла Гарри, словно язык пламени прошёлся слишком близко к сердцу. Гарри отвернулся от Рона и вновь наклонился к реке, чтобы помыть лицо в надежде, что вода ручья смоет с его лица ту обиду, которая затаилась внутри него. Когда он наклонился достаточно близко, то услышал позади себя странные хрипы. — Рон? — спросил он пустоту, прежде чем обернулся к другу. Уизли лежал на траве, волосы спутались с землёй, и тело сотрясалось от невыносимых мук. Бледная кожа стала вовсе белой, как полотно у какого-нибудь художника, и глаза закатились. Но кожа — горела. Гарри упал перед Роном на колени и обхватил его запястья в попытке хоть немного усмирить, но сам Рон отключился, его тело содрогалось на автомате, мышцы сокращались и расслаблялись снова и снова. Тогда Поттер догадался стянуть бинты с белой руки Рона — и всё стало ясно. Кожа в месте ранения почернела, на контрасте с белым лицом больного это выглядело смертельно опасно. Срочно требовался врач. *** Алекто смотрела надменно. В её тёмных глазах читалась та ненависть, о какой можно было слышать только из старых фольклорных сказок. Эта ненависть была осязаема и опасна, она была видна на лице и под ним. Алекто была этой ненавистью и она наслаждалась этим. Когда Гермиона сжималась в комок в углу клетки и со страхом смотрела на неё, Кэрроу-сестра словно расцветала и пылала ярче тысячи огней, продолжая ненавидеть с ещё большим усердием. Страшнее Алекто был только Амикус. Он заходил в подземелье всего пару раз, но Гермиона уже с первого раза смогла понять, что это был за человек. Мужчина приходил только по делам, когда за клеткой наблюдала Алекто, но и в присутствии сестры он продолжал изъедать пленницу взглядом, мысленно впиваться в её кости, выпивать соки её жизни и, что хуже всего, облизываться, цепляясь каждый раз за какой-нибудь сантиметр её оголённой кожи. Он был чист и опрятен и, в отличие от своей сестры, не пылал ненавистью. В нём было нечто другое, неуловимое, но воистину страшное, что не считывалось с первого раза и пряталось за его притворным спокойствием и заботой. — Ты покормила её? — спрашивал Амикус иногда, когда думал, что Гермиона спит. А она лежала лицом к стене, выучившая этот диалог наизусть, и с ужасом осознавала, что в его голосе звучало сожаление, но сожаление из-за того, что её действительно могли покормить. — Да, — отвечала Алекто и снова фыркала, с каждым разом всё громче и отвратительнее. — Скоро придётся её отпустить. Ты представляешь, как это будет странно? Видеть её среди остальных. — Это будет потрясающе. Она будет нашим манекеном. Нашими попытками. Нашей практикой. За этим будет интересно наблюдать. — Ты же помнишь, что сказал Тёмный Лорд? Её нельзя убивать. А она не выдержит постоянных пыток, — с укором в голосе произнесла Алекто. — До тех пор, пока он не разочаровался в сынке Малфоя, ей ничего не угрожает. Ничего, после мы отыграемся. На ней, на Малфоях… На Снейпе. На всех. Тогда раздавался смешок Алекто, и разговор прекращался. Когда дверь за ними обоими закрывалась, Гермиона переворачивалась на другой бок и начинала плакать, но не потому, что боялась своей смерти, а потому что устала и хотела, чтобы эта смерть поскорее наступила. За две недели её посещали три группы студентов разных факультетов, все эти студенты были с разных курсов и все они реагировали по-разному, но лишь некоторые из них проявляли настоящее сочувствие. Четвёртое посещение пришлось на последний день её пребывания в клетке, и этого она боялась больше всего, надеялась, что всё отменится. Но ранним утром в подземелье шагнула Алекто со своей сверкающей улыбкой и палочкой наготове, готовая совершить ещё пару-тройку непростительных заклятий. Гриффиндорцы шли сплочённо, как всегда. Гермиона на короткое мгновение представила, как примыкает к их рядам в своей излюбленной гриффиндорской форме, смотрит на саму себя с ужасом и презрением, фыркает и отворачивается от самой себя, обзывая «предательницей». А остальные поддерживают её и подло смеются, сопровождая смех прочими оскорблениями. Всё так и было, за исключением одного: самой Гермионы среди них не было. — Подобно своим родителям-магглам… — начала было Алекто заученную за долгое время преподавательскую речь. Невилл Долгопупс стоял ближе всех к клетке. У него дрожала нижняя губа, и его взгляд был опущен вниз — то ли от стыда, то ли от нежелания смотреть. Большой синий фингал находился у него под глазом, и лицо, пусть уже вытянувшееся и изменившееся, всё было испещрено царапинами и мелкими ранками. — Невилл! — обеспокоенно воскликнула Гермиона, прервав бессмысленный рассказ женщины. Та, кинув на неё разъярённый взгляд, подняла палочку вверх. А Гермиона нашла в себе силы подняться и подалась к прутьям, обдав близ стоявших студентов запахом грязи и пота. — Что они с тобой сделали? Она протянула к нему запятнанную руку, но парень, с которым она также дружила последние шесть лет, в отвращении отпрянул, случайно уткнувшись спиной в своих однокурсников. Девушка замолчала. Её рука повисла в воздухе, безвольно, словно у какой-нибудь марионетки. Алекто, заинтересованная происходящим, не стала произносить «Круцио». Уж больно ей захотелось разбавить ту скуку, с которой она жила в этой школе. А встреча обещала быть забавной. Не только Невилл выглядел плохо. Не было ни одного человека в помещении, у которого не было бы ни единого проявления пережитой им боли на лице. Взгляд Гермионы бродил от одного лица к другому, и с каждым лицом она становилась всё испуганнее и испуганнее. — Что они… что они заставляют вас делать друг с другом? — Как будто тебя это волнует, грязнокровка, — внезапно произнёс Симус Финниган и сделал большой шаг вперёд. Он даже не испугался Алекто Кэрроу, которая направила на него палочку на всякий случай. На его лице красовался такой же синяк, и глаз заплыл. — Гарри рассказывал про тебя… Про то, как ты сбежала тогда, про то, что всё это время ты была не за нас. Это настоящее блаженство — видеть, как ты здесь подыхаешь. Кто-то позади судорожно выдохнул, и не один человек, как будто эти слова сняли с их языков, и теперь им не нужно было высказываться самим. Слово «грязнокровка» никогда не звучало в Гриффиндоре. Против неё — тоже. Симус Финниган, который всегда казался ей легкомысленным и чуть глуповатым, теперь смотрел враждебно, и злобная усмешка показывала в нём ум и хитрость, которые он как будто всю свою жизнь специально прятал. Он показал, каким Гриффиндор был на самом деле. И правда показал. Гермиона обвила руками прутья решётки и просунула своё лицо в отверстие между ними. Если бы Симус Финниган умел читать лица, как это делала она, то, возможно, понял бы, что она сожалела обо всём, что собиралась сказать после. Это выражение сожаления продлилось всего лишь несколько секунд, прежде чем она едко улыбнулась и коротко произнесла: — Что ж, если тебе так нравится, когда кто-то страдает, так, может, присоединишься к Тёмному Лорду? Он любит таких, как ты. Лицо парня мгновенно побагровело. — Сука! — резко выкрикнул Симус и бросился к клетке с кулаками. Никто не успел его схватить, зато Грейнджер успела отпрянуть от решётки и прислониться к стене. Она уже привыкла, что каждый раз кто-то пытался навредить ей, и в какой-то степени была благодарна, что клетка защищала её от подобных нападок. — Отойди от клетки, если не хочешь схлопотать очередной круциатус, мальчик, — холодно произнесла Алекто. Одного предупреждения Пожирательницы хватило, чтобы Симус отошёл от клетки и вернулся на своё прежнее место. Его руки по-прежнему были сжаты в кулаки, и он смотрел на Грейнджер с нескрываемым презрением. Кэрроу продолжила зачитывать текст. Гермиона скользнула вниз по стене и уселась на пол по-турецки, взяла чашку холодного чая, оставшегося ещё со вчерашнего вечера. Продолжила спокойно пить, притворяясь, что понятия не имеет, что говорят именно о ней. Гриффиндор был для неё домом долгие годы. Она боготворила его, она гордилась быть его частью. И не хотела, чтобы сегодняшняя встреча перечеркнула все те годы, что они провели вместе. Ведь ребята не знали, через что ей пришлось пройти. Не знали, какой выбор ей нужно было сделать. Если ей действительно нужно было вернуться к учёбе, то необходимо было набраться терпения. Гермиона стала понимать это уже давно, однако сегодня это стало очевидно. Вся школа знала, в каком положении она провела последние две недели. Перед глазами студентов она валялась в грязи и выслушивала их оскорбления, словно заслуживала этого. И Алекто Кэрроу удовлетворённо наблюдала за этим, словно знала точно, что Гермиона Грейнджер получала по заслугам за свои прошлые деяния. Пожирательница должна была прийти вечером, чтобы отвести Гермиону в новое жильё. И девушка не хотела этого. Она сидела посередине клетки и смотрела на дверь в ожидании, но меньше всего мечтала о том, чтобы её забрали куда-то ещё. Она просто хотела, чтобы кто-то, наконец, уже закончил её страдания. После того, как Симус будучи полукровкой, назвал её «грязнокровкой», ей вообще нечего было делать в этой школе. Но пришла не Алекто. Драко. Снова. Он зашёл в помещение с таким хозяйским видом, как будто бывал здесь уже не раз, хотя на деле посещал Гермиону только единожды. Невозможно было прочесть на его лице ни единой эмоции, он будто научился сдерживать их. Почему-то именно сейчас Грейнджер не хватало его прежнего. Раздражённого. Ненавидящего. Нынешняя работа будто высосала из него все силы. — Это что, твоя работа — нянчиться с пленницей? — спросила девушка, вставая с места. — Где Алекто? — Ты пойдёшь со мной, — коротко произнёс Драко, доставая из кармана ключ. У Грейнджер возникло явственное дежавю с прошлого раза, от которого она не могла отделаться до тех пор, пока он не продолжил: — Ты будешь жить в гостиной старост со мной. Это помещение выделили мне, но я там не жил раньше, потому что… — Что? — переспросила Гермиона. На её лице возникло слегка глупое выражение, какое наблюдать у неё можно было нечасто: брови приподнялись вверх, а губы чуть приоткрылись от удивления. Вот уж о чём она никогда не мечтала. Руки скрестились на груди. — Ну уж нет, Драко, не бывать этому. — Почему? — на этот раз настала очередь Малфоя удивляться. — Это единственное место, где тебя никто не тронет. Старосты девочек нет. Мы уже договорились с профессором Снейпом… — Я не собираюсь с тобой жить, Малфой, — Гермиона едко усмехнулась. — Иди и передоговаривайся обратно, потому что я хочу жить с остальными. И я хочу переживать то же, что и остальные. — Ты не будешь переживать то же. Ты ведь понимаешь, что на тебя падёт весь гнев Гриффиндора? Ты будешь переживать ещё больше, чем они все. Кэрроу вцепятся в тебя изо всех сил. — Знаешь, до тех пор, как ты это сказал… то, что я буду жить в гостиной старост, — задумчиво произнесла гриффиндорка, — я думала вообще умереть. Убежать от проблем, понимаешь? Но вот ты заявляешься ко мне с таким предложением — и я понимаю, что это ещё постыднее, чем умирать. Лучше решить все проблемы и жить как прежде. Я хочу вернуться. — Ты идиотка, — наверное, он повторял это уже сотню раз, но всё не уставал. Не то чтобы он о ней беспокоился, но после всего пережитого существовала реальная угроза того, что в первую же ночь её пребывания в Гриффиндоре львы разорвут её на части. Или, может, он беспокоился, потому что после всего ими пережитого стоило держаться вместе, а эта девчонка предпочитала отдалиться от него, и снова в сторону своих многообожаемых друзей-идиотов. Даже после того, как он спас её несколько раз, она предпочла ему возвращение к ним. Гермиона слабо улыбнулась. Он оглядел её с ног до головы, недовольно поджал губы и достал палочку. — Тергео, — произнёс он. Забавно, но с тех пор, как он в последний раз применял это заклинание, палочка ему больше не понадобилась. Наверное, это палочка больше принадлежала Гермионе, чем ему, потому что все заклинания, что он произносил, были по большей части для неё. Вся её одежда тут же очистилась. Гермиона оглядела себя с ног до головы и благодарно кивнула. Всё та же улыбка не спадала с её лица, что-то в её мыслях не отпускало. Однако этой улыбки ему было мало — он хотел, чтобы она пошла с ним. Большая гостиная старост существовала для двух человек, а не для одного. К тому же, тогда можно было бы предотвратить постоянное посещение Пэнси Паркинсон. В этом году она стала ещё надоедливее, словно у неё появился дикий фетиш на то, что он был Пожирателем смерти. — Тебе нужно хотя бы принять душ. Сводить тебя в ванную старост? — Отведи меня в гостиную Гриффиндора, Драко. Я приму душ там. И без обмана, — спокойно попросила его девушка. Она уже заметила в его взгляде что-то, чего не замечала давно. Страха одиночества, который был свойствен и ей. Он всё ещё стоял на месте, исподлобья глядя на неё. Чуть прождав — может, он всё-таки пошевелится, — она сделала к нему шаг и обхватила его шею руками, как если бы хотела притянуть к себе поближе. Но вместо того, чтобы податься вперёд лицом (чего он от неё только и ждал), она улыбнулась снова, но теперь только ему, и тихо произнесла: — Неужели ты реально думаешь, что я забуду о таком придурке-хаме, как ты? *** Она не видела иного выхода, как заставить Драко отдать ей её палочку. Конечно, предложение Малфоя поселиться у него было выгодным, но тогда Гермиона отдалилась бы от остальных ещё больше. А так существовал шанс, что она сможет сделать так, чтобы другие её простили. Палочку же, которую Малфой наверняка держал у себя в комнате, девушка могла достать и другими способами. Стоило только терпеливо подождать. Они шли по подземельям Слизерина. Был уже поздний вечер, поэтому никто не высовывался из своих гостиных. Даже когда вышли в центральный коридор, не встретили там и старост факультетов. Все боялись его, Малфоя, и предпочитали отсиживаться где-то по углам. Он и не возражал. Она попрощалась со слизеринскими подземельями навсегда, он тоже, потому что уже перетащил все свои вещи наверх. Конечно, тогда Драко ещё думал, что Грейнджер согласится жить там же. Теперь он хотел вернуться обратно в свою отдельную небольшую комнатушку, но Алекто, которой и так идея с переселением грязнокровки не нравилась, уже захламила его прежнюю комнату всякой ерундой. Даже не соизволила прийти к Грейнджер сама, опоздала — вот Малфой и пришёл за ней лично. Главным препятствием на пути в гостиной Гриффиндора стала Полная дама. Увидев Гермиону Грейнджер, она завизжала, словно перед ней предстало привидение, и в испуге закрыла лицо руками. Улыбка, на мгновение возникшая на лице Грейнджер, погасла. Девушка опустила голову вниз и сделала шаг назад, наступив Драко на ногу. Тот тихо шикнул. — Изыди, чертовка! — воскликнула женщина и активно замахала руками. — Прочь! — Чёрствый глянец, — громко произнёс Драко, чтобы пароль донёсся до ушей Полной Дамы. Сквозь свой собственный крик она не расслышала его и продолжила кричать, указывая другим картинам на незваную гостью и её сопровождающего. — Прочь отсюда, подлый Малфой! И забери с собой эту… эту… — Я сказал — чёрствый глянец, — повторил Драко. Ему уже приходилось иметь дело с Полной дамой в самом начале года, когда одна первокурсница попыталась сбежать. Кэрроу поручили Малфою наказать её, дали пароль от гостиной Гриффиндора, который сами же придумали, и сказали при всех причинить ей боль. Тогда максимум, что он сделал, — на словах вынес предупреждение, что больше такого неповиновения терпеть никто не станет. Его всё равно провожали ненавистными взглядами. Невилл Долгопупс даже прокричал ему вслед, чтобы он никогда не переступал порог чужой гостиной. Как будто Малфой собирался слушать человека, который никогда не умел постоять за себя самого. Полная дама расплакалась — и отворила дверь. Со стороны других картин послышались проклятья и, наоборот, слова сожаления бедной стражнице, которая вынуждена была пропускать внутрь таких подлых людей. — Откуда ты знаешь пароль гостиной Гриффиндора? — шёпотом спросила Гермиона. Пока они шли по маленькому коридорчику, ведущему к гостиной, ей нечего было бояться. Драко ещё не ушёл. — У старосты школы теперь есть все пароли от всех помещений в Хогвартсе. Я имею право заходить куда угодно и уходить безнаказанным. — Ты имеешь в виду, что это только потому, что ты служишь Волан-де-Морту, верно? А не потому, что ты староста. — Верно, — согласился Малфой. Так легко, как будто на самом деле ему не было стыдно за подобное. Наконец, они попали в общую гостиную Гриффиндора. Она была такой же, какой помнила её Гермиона, залитой ярким тёплым светом. Огонь в камине горел всё так же дружелюбно, и лишь одно было не так, как прежде — стояла мёртвая тишина. Если бы не присутствие в гостиной людей, можно было бы подумать, что Кэрроу так ненавидели весь гриффиндорский факультет, что решили с ним покончить. На диване сидело трое: Лаванда Браун, Дин Томас и Колин Криви. Они уже давно услышали какой-то шум за дверью и продолжали сидеть, держа палочки наготове. На лицах всех троих застыло напряжённое выражение, а, когда из коридора возникло две фигуры, морщинки на их лбах только углубились. Первой на появление двух гостей отреагировала Лаванда. Встав с дивана, она шокировано и в то же время презрительно произнесла: — А она что здесь делает?!