Тонкое искусство нарциссизма

— Приятно наконец познакомиться с вами, мисс Грейнджер, — произнес Волан-де-Морт тихим вкрадчивым голосом. — Благодаря вам мы сейчас все находимся здесь. Это прозвучало оскорбительно — по крайней мере, для нее. «А мне нет», — подумала Гермиона и оглянулась на Драко, который стоял чуть поодаль от нее и позади. Он кивнул ей едва заметно в расчете на то, что этот кивок как-то успокоит ее расшатавшиеся нервы, но его жест подействовал на нее лишь отрезвляюще, а это было чертовски плохо. Что ж, Гермиона, можешь ли ты поверить, что спустя столько времени ты наконец встретилась с этим человеком? Ты никогда не стремилась к этому, но в тайне рассчитывала на то, что эта встреча позволит тебе прочувствовать все величие, всю мощь его темной магии. Он был искусным волшебником, а это было как раз то, чего ты так хотела добиться. Идеальной магии. Всезнания. Признания. Только не так, чтобы тебя все боялись. — Драко, оставь нас, — попросил Темный Лорд, и Драко не осмелился его ослушаться. Совсем скоро она услышала шаги Малфоя, которые с каждой секундой звучали все тише и тише. Ее страх возрос в несколько раз. Никакая окклюменция не могла ей помочь. Никакая слепота не могла избавить ее от ядовитого, проникающего под кожу взгляда красных глаз. — Я слышал, ты создала новый вид зелья и даже смогла превратить его в усыпляющий дым. Это похвально, — первое, что она услышала от него — похвала. Но это наверняка единственное хорошее, что он собирался сказать или сделать. — Я так же слышал, что твои товарищи бросили тебя, когда пришла пора убегать. Она промолчала. Его рука с длинными и черными — грязными или просто гнилыми — ногтями потянулась к вазе с фруктами. — Скажи мне, разве стоят такие люди того, чтобы защищать их? Чтобы отдавать за них свою жизнь? Чтобы чувствовать перед ними… как вы там это называете… — мужчина помялся несколько секунд, слово застряло у него на языке. — Раскаяние? — Ведь я поступила с ними точно так же когда-то. Я могу их понять, — ответила Гермиона, не считая нужным обращаться к нему со словами «Мой Лорд», или «Повелитель», или «Господин», в конце концов. Она не была его рабом и не собиралась таковым становиться, а потому что думала, то и говорила, пусть даже если после этого ее бы ожидала жестокая смерть. — Ты невероятно глупа, моя девочка. Но я могу понять, почему ты стала так интересна Гарри Поттеру. В тебе есть тяга к знаниям, пусть даже ты едва ли их применяешь как следует. И в этом плане мы с тобой похожи. Я тоже много чего хочу узнать и многого хочу добиться. — Мы совершенно не похожи, — возразила Гермиона. — Я бы не стала ставить вас перед выбором, а потом обманывать и убивать ваших родителей. — О… — Волан-де-Морт усмехнулся, обнажив удивительно белоснежные зубы. Ненастоящие, наколдованные зубы. — Я был бы рад, если бы их кто-то прикончил. Пусть даже несколько раз. А что до твоих… Разве они не были обузой? Зато теперь твое звание «грязнокровка» не так сильно режет глаза. Ты всегда теперь можешь соврать, если хочешь. Конечно же, не мне. Я вижу тебя насквозь. — Вы позвали меня сюда, чтобы снова издеваться? Или у вас есть ко мне поручение? — она решила перейти к делу. Если Драко действительно нахваливал Гермиону, то Лорд прекрасно знал, что это неправда, соответственно, могла быть и другая причина, по которой он хотел, чтобы она здесь появилась. Или было другое объяснение: ему было скучно, и лишней смерти, чтобы развлечься, не помешало бы. Волан-де-Морт отложил яблоко, которое до этого так старательно разглядывал. Все его внимание казалось сейчас таким рассеянным, беззаботным, что могло говорить лишь об одном: он видел в Гермионе не более, чем букашку, которую при желании можно было бы растоптать. Но он не торопился. — Ты знаешь, почему ты еще жива? Она не знала ответа на этот вопрос, но этого и не требовалось. — Потому что я хочу показать таким, как ты, где ваше место. И для этого, разумеется, мне нужно на ком-то это показывать. Я не хочу вас убивать, понимаешь? — его глаза при свете пламени казались не просто красными, как обычно, а двумя угольками, горящими алым пламенем. — Я хочу поработить вас. Я хочу, чтобы вы просили пощады и при этом никогда не получали ее. Вы еще хуже магглов. Вы родились жалкими от жалких людей. В вашей крови нет ничего чистого, изысканного, в ней только… грязь ничтожеств, которые расплодились по свету, словно микробы… Гермиона сделала небольшой шаг назад. Как можно было не выказывать страха, когда тебе говорили прямо такое в лицо? Что ты ничтожество, что ничего не стоишь. И в этот момент она и правда это чувствовала, но не потому, что стеснялась своего происхождения, а потому, что несмотря на все свои способности, все то время, что потратила на свою учебу, она так и не смогла применить знаний на практике — спасти родителей, защитить друзей, вырваться из дурацкого замка прежде, чем ее завели в самое логово врага. И Драко этому хорошо посодействовал.  — Что… что вы хотите сказать этим? — прошептала она, а сама подумала: «У меня достаточно желания убить вас. Но у меня недостаточно ни силы, ни смелости». Волан-де-Морт, без сомнения, прочел это в ее глазах и усмехнулся: — Я хочу, чтобы ты отправилась в наше подземелье — тебя туда проводят. И ты будешь сидеть там, пока я сам не скажу тебе выйти. День, а может быть два, может, и неделю. Ты сломаешься. Сломается твое желание бежать. Сломается твое желание бороться за Гарри Поттера. Ты сломаешься так, как должна была, когда увидела своих родителей трупами за тем праздничным столом. И потом ты будешь служить мне верой и правдой, как служат все здесь. У тебя не останется выбора. Худшее, что можно сделать человеку — это лишить его выбора. — Почему вам так важно, чтобы это произошло? Почему вы просто не убьете меня? — Считай, что я проявляю милосердие, — он наклонился чуть вперед. — И позволяю тебе, грязнокровке, стать частью чего-то большего.

Неделю спустя

Его босые ноги прошлись по ледяному полу подземелья — проскользили, потому что движения его были змеиными, плавными, словно он не шел, а витал в воздухе, как привидение. Пожиратели давно покинули поместье, получив от него достаточно указаний, в том числе и Драко — он вернулся в Хогвартс, чтобы навести там порядки после неудачно проведенного занятия по Защите от Темных искусств. Такие грозные преподаватели, как Кэрроу, теперь едва ли справлялись с натиском преподавателей, которые, поняв, что шанс есть всегда, теперь были более смелыми в разговоре с ними и не боялись ни наказаний, ни каких-либо других последствий. Он остался в поместье Малфоев. Единственные, кто дополняли его злодейское одиночество — Нарцисса Малфой, спрятавшаяся в своих покоях, и пленники — старый волшебник Оливандер, Гермиона Грейнджер и Полумна Лавгуд, которую лишь несколько дней назад выловили в лесу вместе с двумя другими сбежавшими студентами. Те не представляли из себя какой-либо ценности, поэтому их пришлось убить. Она же была дочерью человека, чьей газете верили сотни и тысячи волшебников. Почему бы и не пошантажировать дочкой несчастного отца? — Ну как, вы втроем уже успели подружиться? — голос темного волшебника прозвучал приглушенно и злобно, но чуть менее страшно, чем обычно. Только в одиночестве он позволял себе говорить так с ними. При подчиненных он наводил на пленников такой страх, что те не могли пошевелиться без его разрешения. Он без труда разглядел в темноте фигуру Гермионы с одной стороны и фигуру Полумны — с другой. Каждая расположилась у своей стены и молча смотрела в пустоту. Оливандер был еще дальше, у самого окна, расположенного ближе к потолку и выходившему в заросший темный сад. Старому волшебнику было уже нечего терять, его здорово потрепали во время его плена, и все, чего ему хотелось — солнечного света. В отличие от двух остальных, Гермионе Грейнджер не давали еды. Вообще. Вот уже неделю. Ей даже не с чем было ходить в уборную. Когда кто-то пытался дать ей еды, будь то Оливандер или другой временный пленник, их попытки жестоко пресекались следившим за порядком домовым эльфом. «Простите, — говорил он, когда бил пленников по руках раскаленным железным прутом, — хозяева сказали, что если я не послушаюсь, то умру». Конечно, сами хозяева были заняты более важными делами. — Мой отец не будет вам содействовать, — убежденно произнесла Полумна. — Он не такой человек. Где-то в стороне послышался тихий шорох — это Гермиона чуть пошевелилась. А следом раздался её тихий, высушенный от недоедания смех. Она уже давно поняла: предательство — штука такая непостоянная, такая непредсказуемая. Сегодня ты защищаешь родителей, а завтра оказываешься причиной опасности своей друзей, человека, которого любишь, себя самой. Невозможно быть предателем и преданным кем-то одновременно. Можно быть только… предателем, который поплатился за свои грехи. — Какая дочка, такой и отец, — произнесла Гермиона, хотя она не была уверена, что ее услышал кто-то, кроме нее самой. Волан-де-Морт услышал, но его не особо заботили их взаимоотношения. Гермиона была здесь для своих целей, Полумна — для своих, как и старик, просидевший в этом месте большим сроком, чем если сложить отдельно срок каждой пленницы. Все у Темного Лорда было расписано по своему особому плану, главной его угрозой так и оставался Гарри Поттер и это дурацкое пророчество. Вернее, два дурацких пророчества, одно из которых казалось весьма сомнительным. Эван Розье лежал на втором этаже в темной комнате, специально защищенной от всякого света. Его кожа была покрыта кровоточившими волдырями, и запах изо рта был похлеще чем у горного тролля. В комнате пахло гнилью, разложением и смертью — той, которая уже стучится в двери, но неизвестно, откроют ли ей двери. Именно поэтому Гермиона была здесь. Чтобы спасти его главного советника по внутренним делам. Без Эвана Розье все складывалось весьма печально. И у него был только один способ вылечиться: жертвоприношение. Уже давно Темный Лорд следил за Драко. Более пристально, чем за остальными своими прислужниками. Драко обладал пытливым умом, и, если что-то интересовало его, он узнавал об этом до конца, до самых мельчайших подробностей. Это и происходило с историей ацтекской магии. Это было тем самым открытием, которого так не хватало, чтобы Волан-де-Морт почувствовал себя могущественным. Во всех возможных смыслах. Заполучить Бузинную палочку одно, а заполучить вместе с ней древнюю магию — совсем другое. Сам Драко не знал, что его знания используются. Не знал и того, что кто-то, кроме него, интересовался подобной магией. Но Волан-де-Морту она как нельзя кстати пришлась по душе. Он посылал своих самых лучших людей на задание в Америку, просто чтобы достать необходимые книги, и читал с не меньшим упоением, чем это делал Малфой-младший. Теперь в его руках была огромная сила, и сила эта была силой жертвоприношений. Чем-то это было, несомненно, похоже на создание крестражей, возможно, крестражи пошли именно от ацтекской магии. Однако теперь жертвоприношения давали нечто большее — лечение серьезных ран, воскрешение, нерушимость. Эван Розье был одним из важных его союзников, он не мог позволить ему умереть. И готов был пожертвовать какой-то незначительной пешкой, которая сама же пришла в его сети. На крайний случай, Эван Розье был также первой попыткой испытать силу того, о чем боялись говорить в древние времена даже самые могущественные. — Сегодня меня не будет, — оповестил Волан-де-Морт своих пленников, будто тех это волновало. Хотя обычно он не имел дела лично с людьми, находившимися в плену, сейчас это происходило исключительно из-за Гермионы Грейнджер. Она должна была знать, что сегодня не умрет. Темный Лорд обычно предпочитал предвкушение смерти, но сейчас это было исключением. Когда мужчина ушел, Гермиона, не меняя позы, просто повернула голову в сторону окна в стене, и продолжила сидеть неподвижно еще около часа, пока окончательно не затекли ноги, руки и все тело не превратилось в одно тяжелое облако. Тишину в клетке нарушал только храп старика. Обычно из всех троих он был самым разговорчивым, однако Гермиона никогда не проявляла особого интереса к разговору. Полумна разговаривала с Оливандером на отстраненные темы, чаще всего — на тему магических существ, то ли пытаясь оградиться от происходящего, то ли действительно интересуясь. — Гермиона, — знакомый голос быстро вывел ее из состояния полузабытья. Она не слышала его с того самого дня как появилась здесь, и сейчас он сверкнул яркой вспышкой надежды. — Драко? — шепотом спросила она. Послышался смешок Полумны. Настал ее черед насмехаться. — Прости, — произнес Малфой. Она увидела его темный силуэт. Он спускался по лестнице в костюме Пожирателя, его голос источал вину и — может, ей только показалось? — скорбь. — Этого не должно было произойти. — Моего истощения? Твоего неосуществимого плана? Или чего? — усмехнулась Гермиона. — Мы оба знали, что так случится. Мне просто надо было бежать. Неважно, как. Броситься вглубь леса. Или еще в самом начале скинуться с Астрономической башни. Я заслужила это. И теперь я здесь, но опять же потому, что заслуживаю. — В моей голове нет места, где бы он ни побывал. Он знает почти все, что я пытался скрыть от него. В том числе и мои дальнейшие планы — все, кроме одного. Его сегодня не будет, — констатировал факт Драко. — А значит, скоро ты покинешь это место. — Что? Покину? Что это значит? — Гермиона попыталась привстать, но силы не позволили. — Что он узнал? Драко. Не оставляй меня без ответов опять. Это нечестно. Пожалуйста. — Просто дождись, — был один-единственный ответ, который был таким же расплывчатым и неясным, как и все ее воспоминания о семи бесконечных днях в этом месте. Его голос звучал уверенно. Ему все надоело. Все шло по кругу, снова и снова. Его любимые были в клетке — он смотрел со стороны, потому что был трусом и не мог показать своих истинных намерений. Ни своему врагу, ни своим союзникам. Почти всегда все нужно было делать в одиночку. Шум раздался внезапно спустя несколько часов. Сверху вдруг донесся громкий пронзительный смех Беллатрисы Лестрейндж, а следом и другие голоса — менее шумные и более переполошенные. Звук слился с трещинами в стенах и стал их продолжением, а голова у Гермионы только сильнее разболелась, сквозь сон она почувствовала это, хотя изо всех сил пыталась не просыпаться. Полумна поднялась первой. Мысль, что Беллатриса Лестрейндж спустя столько времени вернулась, тревожила ее, как всегда тревожила Беллатриса и Оливандера. Одна только Гермиона, раскрыв глаза, не смогла подняться. В ней больше не оставалось никаких сил бороться. — Вы слышали это? — испуганный голос Полумны уже донельзя бесил Гермиону. Сейчас в Грейнджер жили только злость и раздражение, высохшие и обесцвеченные. У девушки не было сил их выплескивать, поэтому ответов на вопрос послужили только ее злые, полные ненависти глаза. Как же она устала от этого дерьма. Ей всего семнадцать. Почему она должна выбирать между друзьями и родителями уже сейчас, почему должна терпеть пытки и унижения, выслушивать ложь любимого человека после того, как отдалась ему (по своей глупости, наверное), выносить голод и сырую землю старых забытых подвалов? Она должна была учиться. Сдавать экзамены. Влюбляться в нормальных парней. Это все не было ее жизнью, но тем не менее, она лежала здесь. — Наверняка очередная жертва, — недовольно пробормотал Оливандер, поднимаясь также со своего места. — Может… — Полумна не успела договорить — Гермиона прервала ее затяжным сухим кашлем, и затем рассмеялась. — Гермиона, да ты… обезумела, кажется. — Вовсе нет, — произнесла Грейнджер и пошевелилась, чтобы немного изменить свою позу. — Я просто устала. Какое-то время ничего не происходило и ничего не было слышно. Гермиона настолько свыклась с окружавшей ее обстановкой пустоты и мрака, этих холодных бетонных и каменных стен, что любой посторонний звук казался ей отголосков из другого мира. Поскорее бы уже сдаться. Она не хотела сдаваться, но больше не видела иного выхода. В конце концов, что от этого поменяется? Она хотела сделать как лучше: помогла своим бывшим товарищам, но те предали ее, посчитав осуществление мести важнее, чем собственное благополучие. Так какая была разница, если единственный, кто у нее оставался, это Драко, и даже он хотел, чтобы она, наконец, уже сдалась? Ведь именно благодаря ему она оказалась здесь. Где-то скрипнули старые петли входных дверей. Послышались шаги и возмущенные бормотания Питера Петигрю, этого мерзкого грязного старичка с выпученными глазками — дать ему на вид тридцать пять или хотя бы сорок было бы глупой шуткой, он выглядел на все семьдесят, возможно, благодаря своему страху всего происходящего вокруг. — Пусти меня, ты! — раздался возмущенный и до боли знакомый голос. Ее сердце замерло, возможно, раз и на всегда. — Я же говорю, он ничего не знает! Ничего! Вы раните его, он и так едва встал на ноги! — Заткнись, Поттер, — выплюнул Питер Петигрю. Когда им осталось пять или шесть ступеней до земли, мужчина резко пихнул Гарри Поттера и тот, прокатившись по ступенькам, упал у подножия лестницы и тут же приподнялся на локтях, сохраняя на лице странное невозмутимое спокойствие. Хотя — вот дела! — может, из-за темноты, а может по другой причине Гермионе показалось, что это было не его лицо. Его голос, но выражение лица — не его. Не его глаза и нос, губы — ничего, что принадлежало бы Гарри, ее лучшему другу. — Не трогайте его! — снова воскликнул Гарри, отчаяние в его голосе было так ей знакомо, так понятно, но она не смогла не издать ни звука. Когда дверь захлопнулась, и помещение снова стали освещать только тонкие полоски скупого света из высоких маленьких окон, Гарри обернулся. Девушка невольно вжалась в стену: нет, она не была готова к встрече с ним. С кем угодно, но только не с ним. Не сейчас. — Гарри? — Полумна. Тупая Полумна. Ведь она не могла не вступить в разговор со своим старым другом? Да только от имени этого Гермионе вдруг стало так горько, она не произносила его уже несколько недель и прекрасно знала, что не имела на это права. — Полумна? — удивленно спросил Гарри и тут же откашлялся от непривычно влажного воздуха. — И вы здесь, Оливандер? Гермиона продолжала хранить спокойствие, ее фигуру едва ли было видно в темноте. — Где Рон? — спросила Полумна. — Ты о нем говорил? — Да… — растерянно ответил парень. — Это долгая история, но так вышло, что он… он покалечен. И он там, наверху. Мы были у твоего отца, Полумна. А потом он… — Значит, на отца надавили, — Полумна покачала головой. — Мне очень жаль… Что у тебя с лицом? — Ах, это… — Гарри отвернулся, его уклончивый ответ не ускользнул от всеобщего внимания. — Кто-то пульнул в меня жалящим заклинанием. Забавно, да? Теперь они не могут меня узнать. — И это идет тебе на руку, верно? Кто-то помог тебе, — догадалась девушка и звонко рассмеялась. — Как хорошо, что где-то там у вас еще есть помощь! Ее голос прервался — над подвалом пронесся ужасающий, полный страха крик Рона Уизли. — Нужно торопиться, — Гарри достал из ботинка нечто — нечто, что заставило Полумну удивиться, что было крайне редко. — Я вызову вам подмогу. О том, что в помещении находился кто-то еще, никто не обмолвился и словом. Пока старик Оливандер не зашаркал неспешно в ее сторону с явным намерением выдать, что она находилась там же. Одна часть Гермионы кричала: куда ты идешь, старик, оставайся на месте, никто не просил тебя этого делать! Другая говорила: наконец-то кто-то заметит меня, наконец-то я смогу выбраться, смогу помогать тем, кто действительно заслуживает помощи, тем, кому я доверяю и тем, ради кого я с радостью умру. Но как бы Гермиона ни боялась, как бы ни хотела встретиться с другом, она не знала, как на встречу отреагирует сам Гарри. Она сомневалась, что хорошо. — Мисс Грейнджер, — услышала она свое имя из уст Олливандера, — почему вы молчите? Вы же почти что живой труп, вам нужна помощь! Скорее всего, Полумна уже успела рассказать, что натворила Гермиона за эти полтора года и почему почти наверняка она не заслуживала помощи. Однако у Олливандера было доброе сердце, а значит, только добрые намерения. Он не умел мстить, он мог только помогать и прощать. Поэтому Гермиона не злилась на него за то, то он выдал ее. Она была благодарна ему за то, что тот был готов дать ей шанс. — Гермиона? — а вот этот голос она слышать не хотела — боялась. И миллионы раз представляла, как он произнесет ее имя, с ненавистью или безразличием, а может быть так, будто совершенно не знает ее. — Это и правда ты? Но вместо всех возможных вариантов, которые она ожидала услышать, это было просто удивление. Неприкрытое никакими другими эмоциями. «Что, думал, что я умерла?» — хотела спросить девушка, но только улыбнулась. Это было возникновение не самой приятной черты характера, которая особо остро стала проявляться в последние дни — строптивость. Ну и возможно, черный юмор. Но вместо этой глупой фразы она просто выдала: «Да». И уже спустя несколько мгновений ее слабое тело обнимали его крепкие сильные руки. Ее окутала его промокшая от раннего дождя одежда, запах утреннего ранневесеннего леса и зари. — Гермиона! — прошептал Гарри. Она смогла оторваться от стены, и она почувствовала, как его руки крепко обнимают ее. — Ты была так нужна нам! — Да? — снова спросила она. — Прости. Прости, что так вышло. Глупо было извиняться, никакие слова не смогли бы передать всего ее стыда, всех ее сожалений. Она должна была выбрать его. Она должна была выбрать его и остаться свободной, но выбрала Малфоя и стала изголодавшейся и обозленной куклой в руках Волан-де-Морта. — Тебя надо вытащить отсюда, — произнес Гарри и отстранился от нее. — Нам всем надо выбираться, пока не поздно. Сказав это, он снова потянулся к старому осколку зеркала. Он смотрел на него где-то с минуту, опасаясь, что ничего не сработает, но вскоре позади Гарри — и прямо перед Гермионой — раздался тоненький писклявый голосок Добби. — Гарри Поттер вызывал меня? — Да, Добби. Ты можешь отвезти их троих в безопасное место? — Что? — Гермиона помотала головой. — Не надо! Я не хочу бросать тебя снова. Только не сейчас, мы только встретились. — Гермиона, ты сейчас ничего не сможешь сделать, ты слаба, — услышала она голос Полумны, и чуть было не произнесла в ответ грубое «Отвали!» Черт, она и правда была слаба. Даже слова давались ей с трудом. Это был не просто голод — над ней явно колдовали, этот дом давил на нее, на нее давили чары Волан-де-Морта, которые беспрерывно жили в этом доме. Это было самое настоящее иссушение. — Подруга Гарри Поттера убила домового эльфа. Подруга Гарри Поттера не заслуживает спасения, — произнес тонкий голосок. Гермиона прикрыла глаза и выдохнула: черт возьми, так она и знала. — Послушай, Добби, — прошептал Гарри. Он был удивлен тому, что сказал Добби, и на какой-то миг в его взгляде Гермиона прочла тихий укор. — Что бы там ни было, она наша подруга. Я знаю, что это могло сильно ранить тебя. Но, послушай, Добби, не закрывай уши! Она важна для нас. Каждая жизнь сейчас важна. Идет война, понимаешь? Восстановилось молчание. От воли домового эльфа, подумать только, от того, кого она пыталась защищать всю свою сознательную жизнь, зависела ее дальнейшая судьба. — Хорошо, Добби вызволит ее. Но тогда подруга Гарри Поттера обещает, что будет верно служить своему другу и помогать ему во что бы то ни стало, — добрые голубые глаза вперились в нее, ожидая ответа, как, впрочем, взглянули на нее и остальные. — Верно? — Верно, — подтвердила Гермиона. — Я обещаю, что буду верной. Обещаю, что сделаю все, чтобы мои друзья одержали победу. «А если я не сдержу своего обещания, если какая-то часть меня хотя бы на миг засомневается в друге я, — она перевела взгляд на Гарри, — откушу себе язык. Умертвлю себя. Да что угодно. Если подобное снова произойдет, то я уже никак не заслуживаю жизни». Она думала об этом — о преданности, о чести, которая уже давно канула куда-то далеко. Но в голове все жил образ Малфоя — жестокого Малфоя, который предрек ей мучительную смерть. Садистского Малфоя, который толкнул ее когда-то в тот страшный шкаф. Сопереживающего Малфоя, который помог, когда она была готова умереть просто от вида своих убитых родителей. И еще сотни Малфоев, каждый из которых был так дорог ей, что она не могла дышать. И, наконец, того Малфоя, который привел ее сюда с обещанием вызволить. Где же он был, Драко? Куда он пропал, куда делись его обещания? Черт возьми, все это было так несправедливо. Обретя своих друзей вновь, она потеряла того, к кому так привязалась. Почему ей постоянно только и приходилось, что выбирать? Когда Полумна и Оливандер встали вокруг нее, а маленький Добби применил свои чары, чтобы трансгрессировать, Гермиона думала только о том, на что похожа ее жизнь: она никогда не получает того, чего хочет. А когда получает, то дорогие ей люди начинают страдать. Было только так. Только так и будет.