Не перебивай.

Самое паршивое, что от самого себя не убежишь. Не спрячешься от глупых мыслей, разъедающих твое нутро. Не заставишь замолчать внутренний голос, который липкими ледяными пальцами гладит тебя по затылку. Не заткнешь уши, пытаясь убежать от назойливых параноидальных монологов. Ты просто вынужденно сходишь с ума. Съедаешь сам себя, отрывая ровными белоснежными зубами по кусочку от мягкой плоти. Смакуешь, чувствуя кровь на языке. Она такая теплая. Пропитанная паникой и желанием сбежать, спрятаться, укрыться. Но ты знаешь, что это невозможно. И от осознания всей безвыходности ситуации можешь лишь тихо выть в подушку, глотая слезы. Тяжело, когда ты противен сам себе. Страшно, когда ты не можешь находиться наедине с самим собой. Одиноко, когда твой единственный верный спутник по жизни — пачка дешевых сигарет. Питер сидел на крыше высотки. Он забрел сюда совершенно случайно поздним вечером, когда находиться одному в огромном пустом помещении стало совершенно невыносимо. Всегда проще сбежать от проблем, чем пытаться заполнить пустоту. Ведь проще думать, что это стены давят на тебя духотой замкнутого пространства, чем принять внутри себя факт собственного ничтожества. В очередной раз. Поэтому ноги, сами того не желая, могут привести тебя на крышу, где холодный ноябрьский ветер колюще хлещет тебя по обветренным щекам. Тебе кажется, что ты этого заслуживаешь, и ты принимаешь это как данность. Даже благодаришь, находишь успокоение в жесткости и холодности мира. Садишься на холодный бетон, прижавшись затылком к стене. Зажимаешь в зубах фильтр, что сразу же пропитывается влагой и прилипает к огрубевшей коже тонких губ. Чувствуешь такой привычный горький вкус. Ведь он — часть тебя. Твоя неотъемлемая визитная карточка, черт бы ее побрал. Ты живешь обычной, как тебе кажется, жизнью. Рано встаешь, укутываешься в одеяло, стараясь спрятаться от холода чердака, строишь планы на выходные, довольствуешься тем, что нашел. Забываешь уже, что может быть по-другому. А потом встречаешь кого-то особенного. Кого-то, «кого я недостоин». Неважно, на грязной отвратительной галдящей улице или прямо у своего порога. И прямо-таки чувствуешь, как мир оживает трепетным распустившимся бутоном, синей птицей, ласковым сердцем в твоей груди. Как он красив: безумная смесь ироничности, дерзости, доброты. Как он находит в себе силы идти, даже если напуган, сбит с ног и толку. Носит в себе силу, мужественность и гордость. Да что там носит! Кажется, состоит из них, как другие — из костей и кожи. Как он, такой восхитительный, может иметь хоть что-то общее с таким ничтожеством, как Питер? Как? Ведь юноша не может дать ничего взамен. Ни белоснежной улыбки, ни уверенных взвешенных решений, ни доброты. Лишь грустные потухшие глаза да осеннюю прохладу. В то время как он возвращает упавшие погасшие звезды туда, где они нужнее: в еле бьющиеся сердца отчаявшимся, боящимся темноты. Бережет любимых, словно цветы, от сквозняков, словами отогревает холод молчания и не столько ждет чудес, сколько учится принимать участие в их создании. И создает их самостоятельно. Потому что может. Потому что быть чьим-то чудом, провидением, подарком — его задача. Совершенно реальный, на самом деле из костей и кожи. Включающий свет, выключающий ложь. И Питер не имеет ни малейшего представления, как хотя бы на капельку не выглядеть ничтожным рядом с Тони. Как научиться соответствовать. Как не бояться сделать что-то не так в его присутствии. Как не стесняться своей собственной ничтожности. Именно поэтому он сейчас сидит один. На крыше. И курит свои ужасные сигареты. И мерзнет, но не чувствует этого, продуваемый всеми ветрами мира. Такой маленький. Такой отвратительный сам себе. Щелчок — и яркое пламя отражается во влажных темных зрачках. Ветер вышивает непрошеные слезы, от которых пушистые реснички становятся холодными и влажными. Яркое пламя на мгновение освещает вздернутый аккуратный нос, красивые веснушки и опущенные уголки губ. Печально красив. Безумно одинок. — Я думал, мы договорились. Это третий раз, когда его сердце делает кульбит. Третий чертов раз, когда хочется провалиться сквозь стену. Третий раз, когда сбивается дыхание, а пальцы начинают трястись сильнее обычного. — Добрый вечер, мистер Старк. Я думал, вас не будет до утра, — тихо отвечает Питер, переводя свой затравленный взгляд на высокого статного мужчину, который стоит, опираясь плечом о темный проем. На нем черное дорогое шерстяное пальто. Он очень устал, хотя пытается выглядеть непринужденно и расслабленно. Но Питер слишком хорошо знает эту маску. Сам слишком часто пользуется. — Ты чего тут сидишь? Хочешь заболеть и не ходить на занятия? А я ведь только устроил тебя в хорошую школу. — Но его тон не звучит укоризненно. Скорее обеспокоенно. Мужчина тихо подходит к Питеру и смотрит на мальчика сверху вниз пару мгновений. Потом присаживается на корточки и смотрит прямиком в глаза парня. Слегка наклоняет голову и, прищурившись, касается своими холодными пальцами подбородка мальчика, приподнимая его. Смотрит долго и пристально, пока зажженная сигарета тлеет в руках у подростка. Он часто и тяжело дышит носом, всеми силами старается не опустить свой взгляд на руки. — Выброси это дерьмо. Немедленно, — кажется, голос Старка прозвучал прямиком в голове Питера. Так тихо и так вкрадчиво. Так властно и правильно. Дрожащие пальцы. Мгновение — и окурок уже тлеет на сером бетоне. Его яркий рыжий огонек еще пульсирует несколько секунд, пока не потухает, оставаясь на ветру лишь прозрачной лентой дыма, не достигшего легких. Тони прислоняется своим лбом ко лбу Питера. И дышит. Просто дышит одним ноябрьским воздухом на двоих. И уже не так холодно. И даже не так одиноко. Но все так же страшно и противно от самого себя. Потому что Тони должен отдыхать после тяжелого дня. В объятиях своей любимой жены. На светлой красивой кухне. Есть вкусный ужин и непринужденно разговаривать обо всем и ни о чем. И он уж точно не должен сидеть тут. С Питером. На крыше. И молчать вместе с ним. Это ведь неинтересно. Так ведь не должно быть? — Почему ты меня не слушаешься? — Простите. — Почему мерзнешь тут один? — Не знаю. Какая разница, где сидеть одному? Тут хотя бы не тихо. — У тебя все тело ледяное. — Да так всегда, не переживайте. — Все равно буду. — Зачем? Я же… никто. Какая разница? — Питер, ты же вроде бы умный мальчик. Или все те грамоты — подделка? — улыбка в голосе. И карие глаза смотрят в карие. Только вот в одних отражаются заинтересованность, принятие и огни ночного города. А в других — паника и желание поскорее спрятаться. Если не от себя, то хотя бы подальше от глаз напротив. — Питер, мне не все равно. Попробуй услышать меня. Как только свыкнешься с этой мыслью — подай мне какой-нибудь знак, договорились? А теперь пойдем отогревать тебя. «Он точно умеет зажигать звезды. Я чувствую это».