Два обола

Комендантский час начинался в восемь, а до восьми, как сообщали часы, оставалось ровно шесть минут. Что вообще можно сделать за шесть минут? Для взрослого человека шесть минут — не срок, не время. Шесть минут занимает заваривание крепкого кофе или чистка зубов. На шесть минут можно опоздать на автобус и потом простоять на остановке лишние двадцать. Взрослый не измеряет свою жизнь в шести минутах, только если они не могут ему как-то помешать. Для ребенка это — целый мир. Небольшая, но все же отсрочка, прежде чем придется окончательно закрыться в доме на ночь — с уроками, ужином, сном и всем, что прилагается. За шесть минут можно завоевать королевство, шести минут достаточно, чтобы открыть магический портал, шести минут более чем хватит, чтобы победить армию зомби. А. Уже пять минут до сирен. В теории средство было неплохим: слышно во всем городе, да и дети пугаются и тут же разбегаются по домам. Это в теории. На практике же оказалось, что после первых же десяти сигналов все перестали воспринимать их всерьез и как-либо реагировать. Все ровно точно так же лениво ползли домой, как было до этого, когда использовали обычные городские часы. Сирены тоже можно было воспринимать как часы — очень громкие и очень настойчивые. Из окна на четвертом этаже высунулась женщина. — Быстро домой! — Еще пять минут! — Пока дойдешь! Бегом! А что бегом? До ближайшего дома — пятьдесят метров, которые медленным шагом можно пройти секунд за сорок. Непослушный малец понимал это так же хорошо, как и Дайчи, что сидел на скамейке неподалеку и потягивал апельсиновый сок. Кричи — не кричи, это бесполезно. Дети не любят криков, да и взрослые тоже. Мальчишка не пойдет домой, пока не истечет время, и не взвоют сирены. Так не лучше ли дать ему поиграть чуть дольше? Вот и они. Нет, все-таки идея с сиренами была отвратительной с самого начала: у них тут и так не самая праздничная атмосфера, а этот вой только еще больше навевает тоску. Сколько там будет — пять минут? Разумеется, по закону подлости, эти-то пять минут и будут тянуться подобно вечности. Дайчи, швырнув пакетик из-под сока в урну, поднялся, а вот мальчишка так и продолжил висеть на турнике вниз головой и отпустив руки. Не из робкого десятка. Хотя, в детстве все кажется не настолько страшным — как-то не думаешь, что можешь запросто упасть и свернуть шею. Шея вообще куда более хрупкая, чем люди имеют об этом представление — наверное, оно к лучшему. Дайчи был не в восторге, что обзавелся привычкой мысленно разбирать человека на части, анализируя возможность смерти в данный момент и просто лишний раз пересчитывая количество рук, ног, пальцев — всего, что мог увидеть. Он уже и не вспомнил бы, когда это все началось, но как началось, так заканчиваться упорно не желало: все люди были для него просто набором из определенных деталей, при удалении которых человек мог перестать существовать. Дерьмовая привычка. Курить было бы куда полезнее хотя бы для психики, но сигареты не производили уже минимум лет десять. Или двадцать? Когда он вообще заступил на службу? Когда-то тогда и приняли закон о закрытии всех заводов по производству сигарет. Табак не выращивали — он просто не рос. Как и травка. Наркотики стоили как небольшой танк — их использовали только в медицине, даже тех, кто умудрялся производить их нелегально, отлавливали и силой отправляли в лаборатории на производство. Достать алкоголь законным способом было нереально, Дайчи, как майор полиции, мог за это поручиться. Зато нелегальный черный рынок цвел пышным цветом. Пожалуй, единственное, что за столько лет не смогли задушить в корне. Убить в человеке желание напиться не смогла ни вечная ночь, ни нашествие зомби, ни живые скелеты. После пятой чашки сакэ это все казалось даже забавным. Пару раз и Дайчи приходилось участвовать в налетах на такие заведения: тухленькие клубы в каких-нибудь богом забытых бараках, куда ход знала только местная шпана. Никакой доблести — просто спокойно закрываешь последнюю дыру, куда люди приходили напиться и забыться. Несколько лет назад Дайчи принципиально раз и навсегда отказался от участия в таких рейдах. Тут и на пьяную голову не всякий выдержит, отбирать это было просто бесчеловечно. У самого же Дайчи была аллергия на алкоголь, что ставило его в откровенно бедственное положение. Запить он не мог, хотя и желал порой, сигарет этот мир не видел уже много лет. Ну и чего правительство желало этим добиться? Сохранить популяцию по максимуму здоровой? Если бы эти умники, запершиеся в своих почти неприступных башнях, соизволили выйти на улицу, их бы ждало много чего нового. Хватит. Насохранялись уже. Лучше уж не просыхать неделями, чем денно и нощно (тут вообще отдельный разговор, который Дайчи не хотел бы поднимать никогда и ни за что) видеть тела, наспех скроенные из подручных материалов. Правду говорят: великие знания — великие печали. — Пора домой, парень, — специально подойдя ближе, негромко сказал Дайчи. Мальчишка тут же завертелся, а потом, подтянувшись и ухватившись хорошенько ногами, сел на турнике и округлил глаза. — Или ты хочешь обрадовать маму заражением? — Нет, — быстро ответил мальчик. — И правильно. Дуй домой. Тот тут же спрыгнул и вприпрыжку помчался к подъезду — только его и видели. Нечисть — это нечисть, видел он их или нет, Дайчи не знал, зато знал, что пока что полицейский для детей куда более реальная угроза. Маме может рассказать и все такое. На пятом этаже в небольшом доме по правую руку от Дайчи загорелся свет — шестое окно от края. Превосходно, он уже заколел сидеть на улице, да и вой сирен слушать осточертело. Шмыгнув на освещаемую только светом луны дорожку к дому, Дайчи быстрым шагом двинулся к подъезду. Сирены стихли, на двор снова опустилась почти полная тишина. Официально комендантский час начинался в восемь, но по сути это мало кого волновало, кто был чуть старше десяти лет. Человек — удивительное существо, по праву вершина эволюции, способная приспособиться к любым условиям. У Дайчи эта схема поведения на каждый день от зубов отскакивала: как провоет восемь, все тут же спрячутся по домам, но как только исполнится девять, улицы будут забиты под завязку. Дерьмо. Нужно же еще и машину заправить. Набрав код и войдя в тамбур, Дайчи первым делом проверил на месте ли пистолет и только потом пошел к лестнице. Взлетев на четыре пролета, свернул на знакомую лестничную клетку и, остановившись у тяжелой железной двери, позвонил.  — Открыто. Дверь негромко скрипнула, когда Дайчи зашел внутрь. — Не снимайте обувь, я сейчас, — донесся из дальней комнаты голос напарника. — Пройдите пока на кухню, я приготовил чай. Попьете и поедем. — Спасибо, Акааши, — поблагодарил Дайчи, но кроссовки все же снял. Из кухни доносился приятный аромат свежеиспеченных булочек и малинового чая. Наверняка успел сбегать в пекарню по соседству. Как Дайчи, правда, пропустил его, было непонятно. Хотя, никто лучше Акааши не умел передвигаться незаметно. — Берите, там все вам. — Я, вообще-то, поел перед выходом. — Ночь долгая. Дайчи хмыкнул и услышал, как Акааши и сам фыркнул где-то в глубине квартиры. Долгая Пурпурная ночь началась больше двенадцати лет назад. Не было ни объявлений по телевизору, что к Земле движется какой-нибудь астероид, ни цунами и волны землетрясений по всему земному шару. Дайчи отчетливо помнил день, когда сам по себе день перестал им быть — называли просто по привычке и из уважения к тем, кто это время еще застал. Безумие, если вдуматься: за это время успело родиться поколение, никогда не видевшее солнечного света. Однажды Солнце просто перестало светить так ярко. Дайчи и сейчас мог его видеть, если бы выглянул в окно и буквально вывернул себе шею: точка величиной с фалангу мизинца, так и висела на небе — белая и бесконечно далекая. Зато Луну можно было увидеть не напрягаясь. Даже наоборот: сложно было ее не заметить. Пурпурная Луна была просто огромной, ее было видно со всех точек города и только ее свет и заполнял его. Под определенным углом и небоскребы по сравнению с ней казались игрушечными домиками. Появление Пурпурной Луны перевернуло мир Дайчи с ног на голову. Хотя реки не перестали течь, горы не рухнули, люди даже не умерли от голода или отсутствия света — ничего из того, что прогнозировали сразу же после этого феномена. О да, забавное было время — Дайчи помнил, как каждую ночь просыпался с мыслью, что вот эта ночь точно будет последней и сегодня Солнце, наконец, вернется. Так же, как он, жило все человечество — все еще жило, приспосабливалось, и ведь приспособилось по итогу. Сейчас уже, пожалуй, никто и не мечтал о возвращении света, многие его попросту не видели. Привычные жить в полной темноте (ничто не стоило так дорого, как электричество, поэтому возвращение к истокам и керосиновым лампам стало первым, с чего люди начали адаптацию к этому кошмару), люди уже спокойно относились и к вечным ограничениям, и к комендантскому часу. Если не заостряться на том, что происходило в первый год этого безумия, — Дайчи не хотел об этом вспоминать, никогда — то главным результатом появления Пурпурной Луны стало появление того самого комендантского часа — от восьми и до пяти. Зачем ввели комендантский час и не меняли сей режим вот уже двенадцать лет? Ответ прост. Нежить. Удивительно, как сам Дайчи быстро и просто принял этот факт. Все страшилки, ужастики, что рассказывали ему родители на ночь, глупые фильмы, рассчитанные на впечатлительную молодежь, каковой когда-то был и он сам — всё (ладно, часть, но на всякий случай он подготовился именно ко всему) оказалось правдой, и чем быстрее ты начнешь жить с этим, тем целее будешь. Многие пошли ко дну, потому что не смогли адаптироваться, измениться, сколько было самоубийств, убийств. Много было причин не помнить первое время. Дайчи был уверен, что были и те, кто стопроцентно поставили на него — с первого взгляда страшно консервативного, домашнего, степенного, — что первый же год станет его последним. Но он все еще был здесь: четыре раза в неделю заступал на дежурство, еще один день посвящал разбору рабочих дел, а после тратил два дня на отдых. А где оказались те провидцы, можно без труда догадаться. Когда Пурпурная ночь опустилась на город, многим, может, и было что терять, но только не ему. Все, что у него было — его семья и работа — и без того было в положении хуже некуда. Луна или Солнце было на небосводе — пока он мог здраво мыслить и действовать, проблемы оставались обычными людскими проблемами. Ничего больше. Дайчи был не из тех, кто сильно задумывается о смысле жизни, причинах произошедшего или задает вопросы. Он никогда их не задавал. Все вопросы можно было закончить на первом же трупе за рулем машины, которую Дайчи остановил за превышение. Проверив документы и пожелав друг другу доброй ночи, они расстались почти друзьями: тело какого-то неизвестного человека, который даже не осознавал, что он мертв, покатил дальше по своим делам, а Дайчи… Дайчи делал свою работу. Это то, что его убивало, но и то, что не давало слететь с катушек. Конечно, апокалипсис все представляли себе по-другому, но Дайчи вообще не воспринимал это как апокалипсис. Да, подобных инцидентов раньше не было, но жизнь даже несмотря на это продолжалась. Дети точно так же выбегали гулять на улицу, магазины работали до семи вечера, в домах праздновали Рождество, работали больницы, школы, патрульные. Как раз сейчас Дайчи зашел к Акааши именно за этим: сегодня их работа начиналась с девяти, а до этого договорились собраться у Акааши и обсудить план на ночь. Часы, кстати, раздражали. Часов в сутках все еще было двадцать четыре, но границы между ними стерлись. Какая разница, час ночи или час дня, когда и час ночи, и час дня выглядит абсолютно одинаково? Ладно, преувеличение: днем палили куда больше электричества, хотя основное его количество уходило на обслуживание больниц и школ. Сам Дайчи остался на старой своей работе. За двенадцать лет он преуспел едва ли не втрое больше, чем за все годы своей службы до этого. Не все соглашались связываться с мертвецами, допрашивать скелеты, заключать зомби под стражу. Это и не было безопасной работой: платили им хорошо, в доме Дайчи всегда было электричество, вода и еда, первое медицинское обслуживание: при двух случаях ранений по закону должно было бы предпочесть его любому другому пациенту слегшему, к примеру, с сердечным приступом. Хотя спасти, конечно, пытались всех. Людей все же стало намного меньше, чем было раньше. Вот теперь можно было поговорить и о насущных проблемах. Главной нежитью, наводнившей беспросветные улицы, оказались мертвяки — зомби, ходячие трупы, даже скелеты. Но Дайчи, который вспоминал сюжеты все тех же уже упомянутых боевиков, не мог сопоставить ожидания с реальностью. Нет, нельзя сказать, что никаких нападений на людей не наблюдалось — не просто так был установлен комендантский час, не просто так Дайчи никогда и никуда не выходил без хотя бы одной пули в пистолете. Магия магией — Дайчи принял ее как данность и уступил место в своем здравомыслии — но даже зомби были бессильны против пули в голове. Да и вставали далеко не все. Слава богу, если он все еще наблюдал за их несчастной планетой. С какой-то стороны, это было даже радостно. Семьи собирались вместе: сидели за одним столом маленькие дети, а через него — скелет прабабушки, которая умерла еще лет за сто до наступления Ночи, но кого это сейчас волновало? Тот же скелет прабабушки мог попытаться отгрызть вам ухо (если же вы не побоялись лишиться уха, то это максимум, что вам грозило от скелета) — тут уж каждый решал сам, впускать нежить в свой дом или же оставить за порогом. Дайчи за свою практику мог выделить всего три категории нежити, с которой имел дело. Забавный факт: все названия усопших, что он знал — скелет, труп, мертвяк, зомби, покойник — все это было не одно и то же. Впрочем, отличались все довольно просто. Самыми приятными оказались скелеты: эти милые ребята практически не нарушали закон, мирно бренча костями на манер кастаньет, ходили по улицам, они же в основном оккупировали черный рынок алкоголя, хотя дебоширили при этом несравнимо меньше двух других групп вместе взятых. Может, поэтому Дайчи и проникся к ним своеобразной симпатией. В его собственном департаменте работала парочка таких, правда, на судмедэкспертизе, но это уже дело второстепенное. Они же, кстати, с первого взгляда определяли, каким орудием был убит человек при жизни — достаточно было только увидеть кости. Но, поскольку далеко не всегда причиной смерти становились раздробленные кости, деятельность их была хоть и четкой, но часто бесполезной. Второй, чуть менее приятной для сосуществования категорией, были непокойники. Непокойниками их называли по той простой причине, что в какой-то мере того покоя они успели вкусить, но не прочувствовать до конца, и теперь те от обиды надумали лишить покоя пока еще живых. По сути, это были уже порядком, но еще не до конца разложившиеся трупы, которые всегда, без исключений, были крайне возмущены самим фактом пробуждения. Они чаще других ныли и жаловались на Луну, являлись самыми популярными клиентами скелетов, которые их терпеть не могли и готовы были терпеть облавы на свои заведения, лишь бы этих стенающих созданий выдворили оттуда. Это были надоедливые, жалкие создания, в общей своей массе безобидные, если дело не касалось доведения до белого каления и желания самому лечь в гроб. Но ложиться было нельзя. Идея зомби апокалипсиса Дайчи никогда сильно не интересовала, но зомби он всегда представлял себе совершенно безумными. Но нет — совсем недавние трупы, в которых еще не успел истлеть мозг, чьи кожные покровы были почти полностью целы (пусть и не безупречны, но кто не без изъяна), в большинстве своем прекрасно соображали, на свою же беду. И щедро делились этой бедой с остальными. Они одни приносили столько проблем, что Дайчи бы с радостью согласился оставить непокойников и скелетов на весь период существования Земли, до скончания веков, если бы это помогло истребить эту нечисть. Но увы. Отгородиться от них, как от прочих, не получалось: слишком уж у тех в памяти свежи были воспоминания, как они ходили по этой земле, радовались или горевали — жили. И мириться со своей участью пока не ушедших в мир иной они не желали. В описании категории было ясно выделено: мстительность, злобность, агрессия. А там и массовые нападения, и убийства, кровь рекой, месть, ради забавы — повод часто придумывался уже позже, когда Дайчи направлял пистолет в голову. Часто приходилось направлять ее в голову пока еще живым. И это было самым неприятным. Хоть какую-то деталь фильмы угадали практически верно. Яд проникал при укусе или ране, которая бы сопровождалась кровью. Как же мертвяки любили кусаться. Словно мстили всему окружающему миру за свою смерть и желали утащить с собой в землю больше и больше людей. И заодно хотели оттяпать от пока живого человека кусок побольше — совсем запущенные случаи не пренебрегали чистым каннибализмом, без всяких «месть должна подаваться холодной». Яд проникал — и приводил к смерти, если позволить ему добраться до сердца. Если же углубляться, то все было капельку сложнее, и остаться в живых можно было и с ядом в крови. Живые мертвецы тоже не были редкостью, их всегда можно было определить по какой-нибудь явной травме: нет ноги, пальца, куска кожи... Яд не действовал на них до конца, но определенные изменения ранение за собой все-таки влекло. Ходили слухи, что возможно от этого излечиться. Но только слухи - ни одного реального подтверждения этому не было. — Вы совсем ничего не ели. Дайчи едва не захлебнулся чаем. Акааши, бесшумно обойдя его, сел за противоположный стул и потянулся к лампе. — Акааши, я ведь просил тебя не подкрадываться. — Простите. Я правда стараюсь. Примерно к таким изменениям это и влекло. Особой нужды в свете не было: Луна светила прямо им в окно, подсвечивая силуэт Акааши со спины, отчего он мог показаться сплошной черной фигурой. И все равно, в темноте светящиеся светло-желтые белки глаз всегда его выдавали. Чиркнула спичка: лампа, пахнув горючим, засветилась. При нормальном, как раньше его называли, искусственном свете белки глаз Акааши были только чуть-чуть более желтыми, чем у обычного человека. Ему свет не был нужен совсем. Дайчи работал с ним лет шесть, и прекрасно знал, насколько плохим было его зрение раньше. Теперь же Акааши зажигал лампу просто из уважения к нему: знал, что Дайчи не любит, когда на него смотрят из темноты два горящих глаза. Грустная у них была история. Но у кого она вообще была веселой? После поражения ядом Акааши приучал себя топать, чтобы его было слышно заранее — получалось все равно плохо, и Дайчи каждый раз тянулся к пистолету — впрочем, в последние месяцы он только дергался. Переучиться было важно: Дайчи нельзя было притуплять свои инстинкты к самообороне, просто потому что рядом с ним был живой мертвец. Акааши это, как такой же охранник порядка, прекрасно понимал. Ему вообще повезло с напарником. Жаль, конечно, что все так повернулось, но все равно повезло. А вот Акааши с ним — уже не очень. Их поставили в пару в самый пик активности Пурпурной луны. Акааши, только выпустившийся из академии, не мог попасть в тарелку с двадцати шагов, зато отлично водил машину, владел холодным оружием и обладал таким же холодным умом, который не затуманивался даже когда ситуация становилась по-настоящему дерьмовой. Не сосчитать, сколько раз Акааши предотвращал крупные стычки и бойни за счет своего хладнокровия и способности мыслить стратегически, опережая противника. Он был превосходной ищейкой и детективом, мозгом их маленькой команды. За этот холодный ум Дайчи, который был прилично его старше, уважал его как равного. Ну не умеет парень стрелять, носит очки. Как старший, по-хорошему, он должен был бы не пропустить его еще в академию. Но, испытывая к парнишке какую-то родительскую слабость, пожалел и был тем самым экзаменатором, который допустил его до сдачи теории. Его ли вина, что с Акааши случилось то, что случилось? Сам Акааши был уверен, что нет, ничуть. Он был взрослым человеком, который принял решение; он такой же полицейский, как и Дайчи. Вот только у Савамуры были годы и годы опыта, а еще — пистолет с полным магазином, и был он слишком далеко от него в тот момент. У Акааши же в тот момент не было ничего. — Поешьте, — предложил Кейджи нынешний. — Вы должны поесть. Судя по всему, сейчас у нас будут проблемы, и остановиться перекусить времени не будет. — Что-то передали? Акааши покачал головой. — Чувствую, — коротко объяснил он. И этого было достаточно. Почти мертвый, серый, как… труп, Акааши оказался на удивление полезен полиции — там его приняли едва ли не с распростертыми объятиями. Акааши же на удивленные и восхищенные возгласы коллег неопределенно улыбался. Дайчи, который знал того годы до этого, эта улыбка нервировала и вызывала какой-то едва ли не первобытный страх живого человека перед мертвым. Врач еще в больнице объяснил ему, что произошла деформация мышц за счет сбитой работы лицевого нерва или что-то в таком духе. До того случая Кейджи был чуть ли не самым неэмоциональным человеком из всех, что Дайчи знал. Улыбку на его лице он видел всего однажды, когда тот поступил на службу в полицию. И та, искренняя улыбка не имела ничего общего с этой искривленной будто хитренькой гримасой, от которой еще и нельзя было избавиться. В итоге же эта чуть незаметная полуухмылка практически никогда не покидала лица Акааши с тех самых пор, постоянно придавая ему хитрый и пакостливый вид типичного мертвяка. Да-да, прямо по протоколу: мстительность, злобность, агрессия… А в полиции ему обрадовались, потому что, по крайней мере, в их отделе, впервые на работу заступил живой мертвец, который, как оказалось, может безошибочно находить свежие трупы. Настолько безошибочно, что мог учуять запах гниющего мяса ну, пусть и не на другом конце города, но на очень впечатляющем расстоянии от себя. — И как тебе приобретение? — спрашивали его коллеги, хлопая по спине. Дайчи цедил свой сок и не спускал взгляда с Акааши. Тот пожимал плечами. — Теперь всегда воняет. — А ну-ка, Акааши, а съесть ты никого тут не хочешь? — Только если не позавтракал. Смеялись все, кроме него самого и Савамуры. Чему он был действительно где-то рад, так это хорошему зрению. Ни нечеловеческая сила, ни способность ходить бесшумно, как привидение, не принесло ему никакой радости, которой от него где-то ждали. Одумайтесь, хотел закричать тогда Дайчи, где же ваша гуманность?! Но и тогда же он впервые подумал, что мысль эта появилась в его голове только и только потому, что это был Кейджи. После гибели семьи Дайчи остался совсем один. И Акааши был один. Позволял ли он опекать себя, как дитя, только чтобы Дайчи мог снова почувствовать себя нужным, или действительно не понимал, или же понимал и искал чего-то такого — какая разница? Игры в семью закончились, когда Дайчи нужно было рубить дергавшемуся и кричащему в агонии Акааши руку, чтобы яд не проник дальше. В больнице ее пришили назад, бесполезную зеленоватую культю. — Иногда вы так смотрите на меня… — сказал он как-то, когда они сидели над очередным делом. Почти застывшее его лицо было немного грустным. Савамуре пришлось научиться разбирать эти оттенки. — Как? Но Акааши тогда не ответил. Прекрасно понимавший, что теперь он буквально одной ногой на другой стороне, Кейджи старался больше шуметь, меньше говорить — стать собой прошлым. Если бы это помогало избавиться от ощущения, что Дайчи сидит на пороховой бочке. Из уважения к их дружбе и только ради него Дайчи старался не забывать одну простую вещь, забыть которую порой так хотелось. Все они были людьми. Ими и остались, даже после смерти. Лампа моргнула, и через секунду свет вновь выровнялся. Акааши тяжело вздохнул. — Много у нас работы? — уточнил Савамура, отпив ароматного чая. — Много, Дайчи-сан. Сегодня выезжаем раньше. Дайчи, отставив в сторону стакан и, более не оттягивая, просто спросил: — Куда направляемся?

***

Дорога до Асагая заняла около часа. Пока Акааши безуспешно крутил по центру, а затем искал нужный поворот (вот чем плохо ориентирование по запаху и полное незнание карты города), у Дайчи как раз было время доесть прихваченные из дома булочки, выпить кофе и как следует насмотреться на ночной город. Ничего нового он не увидел, а потому смотрел на все тот же город только потому, что иных занятий в закрытой машине не предусматривалось. — Приехали, — сообщил Акааши, останавливая машину на какой-то площади. Дайчи нахмурился. — Во-первых, тут проезжая часть. — Я не знаю, где тут парковка. А запах совсем близко. — Во-вторых, я полицейский. Акааши покосился на него, словно говорил, что вот кто-кто, а он знает цену этим словам, и дело сейчас важнее принципа. Горящие желтые глаза в сочетании с этой его полуухмылкой все же производили чертовски жуткое впечатление. Вот бы назад его обычную морду кирпичом… — Мы быстро, — вместо того, чтобы спорить, предложил Акааши и отстегнул ремень. Вздохнув, Дайчи достал пустой кофейный стаканчик, намереваясь бросить его в урну по дороге, и вылез из машины. — Потеплело как-то, — заметил он тут же, ощутив слабое дуновение теплого ветерка в лицо. Акааши согласно кивнул. — Со вчерашнего дня еще. Вы не обратили внимание? — Нет. Бабье лето, думаешь? — Я думаю, что что-то происходит, и это точно не бабье лето. Чуйка у Акааши в последнее время была отменная, и спорить с ним Савамура не решился. — Тихо, — потребовал вдруг Акааши, повысив голос. Не говоря ни слова, Дайчи деловито достал пистолет и снял с предохранителя. Кейджи двинулся в сторону широкой аллеи: две большие пешеходные дорожки позволяли с удобством развернуться, путь освещала только Луна — на время комендантского часа все освещение на улицах выключалось. Молча они дошли до самого конца аллеи, после чего Акааши взял левее, в сторону жилых кварталов. Вот это уже имело какой-то смысл: может, в этих микрорайонах заигрались какие непонятливые мертвяки, с которыми нужно было поговорить по-человечески. Кейджи-то шел за свежим запахом: кем же еще могут в итоге оказаться эти пока что просто трупы? Не живому же это понадобилось. Дайчи поежился. Нет-нет, живые уже давно не его компетенция. Они поспешно скрылись от небольшой компании непокойников, медленно бредущих по другой стороне улицы. Самого Дайчи те, может, и смогли бы унюхать, но, как рассказывал когда-то Акааши, запах мертвеца всегда перебивает любой другой. В последнее время он любил выгодно подчеркивать перед Дайчи все преимущества работы с ним, что выглядело до упаду смешно. Словно тот с минуты на минуту был готов бросить его. Фыркнув, Дайчи следом за Акааши нырнул в маленький узкий закоулок. По всему городу таких крохотных колодцев — тьма тьмущая, все и не пересчитать. В таких, как правило, очень любили тусоваться мертвяки, поэтому Дайчи первым делом вскинул пистолет, а уже потом сделал шаг. — Не стоит, — предупредил Кейджи. — Здесь никого нет. Но пистолет Дайчи все равно не убрал. Он не расставался с ним даже когда спал. Возможно, такие тесные отношения с оружием и позволяли ему спокойно выживать все эти годы. Акааши притормозил у какого-то люка или прохода вниз, чей затвор на замке был трижды перемотан тяжелой цепью. Дайчи цыкнул. — Нужна ножовка? — Бутафория, — быстро оценил Акааши, всмотревшись. — Открывается и так, — он нагнулся и, звеня цепями, принялся распутывать замок, который в итоге сорвал одним коротким движением. — Я чувствую там тела, Дайчи-сан, глубина небольшая, метр-два… Никого там больше нет, правда. — Открывай, — приказал Дайчи, даже не подумав спрятать пистолет в кобуру. Вздохнув для вида, Акааши легко открыл скрипучую дверцу. Даже стоявшему позади Дайчи в нос ударила волна отвратительного трупного запаха. Акааши снова оказался прав, как без труда можно было почувствовать. Сейчас он отступил в сторону, позволяя Савамуре подойти ближе. — На вид два или три человека. — На вид? — Посмотрите. В яме — Акааши прикинул верно — было не больше двух метров вниз, площадка же и в принципе была небольшая. Дно можно было высмотреть: оно было совсем близко, за самой грудой сваленных в кучу частей тела. Дайчи, достав из кармана куртки перчатки, натянул их и аккуратно, полностью игнорируя торчащую кость и усевшуюся на ней муху, отклонил верхнюю конечность. Действительно. Конечностей хватит на троих. — Вызывай наших, — не оборачиваясь, скомандовал он. Тут же Акааши потянулся за телефоном, проговаривая вполголоса адрес. С виду дело было чуть ли не обычным. По крайней мере раз в пару месяцев они натыкались то на какое-нибудь хранилище затейливого каннибала, то на жертв озлобленных зомби. Нет, не то… Конечности были совершенно целы, если только опустить момент, что были они по отдельности. Нахмурившись, Дайчи цыкнул языком. Ситуация ему резко перестала нравиться. Он и до этого не испытывал восторга, но из ниоткуда возникшее чувство, что его дразнят чем-то смутно знакомым не желало отступать. — Будут через пять минут. Дайчи не ответил. Голов не было видно даже на самом дне маленького колодца. Утащили их, что ли? На конечностях срезы ровные, даже кости срублены под тем же углом, будто орудовали бензопилой — нужно будет потом подойти к парням из судмеда. Дайчи практически точно так же мысленно раскраивал каждого второго, но в жизни же это воплотить было практически невозможно. Зомби же над таким обычно не заморачиваются, отрывают как есть. Живой человек? Тогда встает другой вопрос: кому это могло?.. — Акааши, фиксируй, — с крайне дурным предчувствием и комом в горле попросил Дайчи. Будто очередной порыв слабого ветра, и вот Акааши уже стоит от него по правую руку, внимательно наблюдая своими желтыми глазищами. Только не это, молил мысленно Дайчи, пальцами аккуратно и медленно откатывая рукав одежды на первой лежавшей сверху руке. Только не это, только не это, пусть это будет обычное массовое убийство, пусть это будет сбрендивший каннибал, только не это… Но — именно это. Акааши моргнул — на мгновение стало будто чуть темнее, а потом тусклый желтый отблеск вернулся. — Дайчи-сан, это что такое? Никогда такого не видел. Отпустив рукав, Дайчи поспешил отойти от колодца. Как назло, никакого ветерка не было: только теплая, даже где-то душная погода, и мерзостный запах никак не желал забываться. — Объясните. — Акааши, сколько раз мне говорить… — Извините, я забыл. Что это был за символ? Я слышал только про перевернутую пяти или шестиконечную звезду в круге. Но, чтобы лучей было четыре, вижу впервые. Счастливый ты ребенок, хотел было посмеяться Дайчи, но побоялся, что его может вырвать. Во рту скопилась слюна, комок в горле вызывал тошноту. Счастливый, еще пока такой наивный ребенок, который считает себя таким умным. Есть вещи, о которых не расскажут в академии. О которых вообще никому и никогда не следовало бы рассказывать. — Это знак веса, — помолчав и справившись с тошнотой, медленно ответил Дайчи. — Четыре конца символизируют четыре стороны света, малый круг — Луну, большой — Солнце. — Секта? — чуть округлив — будь у Акааши нормальная мимика, то вообще бы выкатив — глаза, спросил Кейджи. — Это какой-то ритуал? Дайчи, сдернув перчатки, вместо ответа помассировал переносицу. В конце улицы уже жужжали полицейские сирены. Господи пресвятой боже, он думал, что больше никогда больше не будет иметь с этим дела. Из первой машины вышел человек. — Что тут у вас? — Груда конечностей, — кивнул Дайчи в сторону все еще открытого люка. — Я посмотрел рукав, Акааши фиксировал. Алтарь, Укай-сан.  — Алтарь? Это как? — надвинув кепку почти на глаза спросил Коноха — младший помощник Укая, который сейчас больше работал как его водитель. Он мимоходом пожал руку Дайчи и поспешил к Акааши — они всегда дружили. — Так что за алтарь, Дайчи-сан? Дайчи поднял взгляд на Укая. Тот, будь это двенадцать лет назад, сейчас бы точно дымил, как паровоз, но волей неволей ему пришлось бросить эту привычку. С одной стороны, это было хорошо — меньше вреда здоровью и все такое, с другой же — и без того не сахарный характер превратился просто в дьявольский. Однако сейчас он, скрестив руки на груди, смотрел на Дайчи будто с соболезнованием. — Ты как? — негромко спросил он, так, чтобы только Дайчи мог его расслышать. Савамура недоуменно нахмурился. — А что со мной? — Да ты белей бумаги. Ноя, прекращай сигналить!.. Что, как и тогда? — Пока не знаю. Пусть Энношита заполнит доки, я присоединюсь позже. Ничего, если меня отвезет Нишиноя? — Конечно-конечно… Нет, никогда бы не думал, что снова отыщется псих, который попытается вернуть Солнце. — Это естественно, — Дайчи свой голос со стороны даже не узнал поначалу — настолько он стал глухим и безжизненным. — Люди всегда будут пытаться, пока их самих не уничтожат. — От тебя это слышать практически дико. — Почему? Укай не ответил. Побарабанив пальцами по губам (этой привычкой он обзавелся после вынужденного окончания курения), он повернулся к Акааши, Энношите и Конохе, которые обступили люк и дружно что-то обсуждали. — Ты посмотри на них, как загорелись… — Я в участок, Укай-сан. Здесь вы и без меня разберетесь, — сказав так, Дайчи развернулся к машинам. Уйти бы отсюда поскорее, но недаром Укай был его начальником. — Савамура-кун! — позвал он, даже не обернувшись. Дайчи встал на месте, глядя прямо перед собой. Ноя помахал ему из машины. — Что? — Ты знаешь, я не хочу этого делать, но, раз уж это произошло во второй раз, выбора у меня нет. Таков закон, — он почувствовал, как руки сами собой сжимаются в кулаки. — Вещдоки придется вернуть, Савамура. Он надеялся уйти до того, как ему это скажут. Словно если он не услышит это, то оно и не настигнет. — Все? — совсем севшим голосом уточнил Дайчи. — Все, — безжалостно припечатал Укай, и, помолчав, все же сжалился: — Можешь не прямо сегодня. Но чтобы к концу недели… Езжай, короче, Савамура. — Есть. Ноя жизнерадостно прыгал за водительским сиденьем, когда Дайчи безмолвно опустился рядом. Скакать Нишиноя сразу же перестал, но жизнерадостности это в нем будто не убавило. — Дай-сан, вы как призрак увидели. У нас что, в нашей мертвяцкой семье пополнение? — Нишиноя… — Да я же шучу. Куда ехать? — В управление. — Ого! Что это вы так, нашли что-то серьезное? И зачем нам в управление? — За допуском. — Куда? — Если закон не изменили, то без него меня в закрытый тюремный отсек пустят с большой неохотой. Чем раньше доедем, тем быстрее сделают, я в управлении льготник. В полной тишине Нишиноя повернулся к нему, как бы безмолвно — редкий для Нои случай — спрашивая, в своем ли он уме. Через стекло было видно, как у люка столпились полицейские, врачи. Акааши искал Дайчи глазами, а потом Энношита развернул его к себе и они снова углубились в документы. — Вот Суга обрадуется… Двигай, Ноя, — откинувшись на спинку и, наконец, успокоившись, скомандовал Дайчи. — У нас мало времени. И они двинули.