Два обола

— Знаком. Приятно видеть тебя живым. — Взаимно, — склонил голову Кагеяма. Было бы приятнее не видеть, подумал Иваизуми, рассматривая Кагеяму, ничего личного. Вымахал он порядочно: на полголовы выше Дайчи будет, а значит, и Иваизуми тоже. Новое поколение было просто возмутительно развитым. С высоты своих почти двух метров (ладно, два там наверняка не набралось бы, но метр девяносто — вполне) Кагеяма недолго взирал на него, а потом опустился на стул по соседству. — Значит, представлять вас друг другу не надо, — если бы Иваизуми не знал его так хорошо, то и не расслышал бы нотки облегчения в голосе; ну да, что у него, что у Кагеямы, судя по этому полупрозрачному вздоху Савамуры, характеры как были и остались прежними — дерьмовыми. — Уже хорошо. Иваизуми, что хочешь за работу? Зло зыркнув на Дайчи, Иваизуми вперился глазами в кружку. Ну вот и что ответить? Отказаться нельзя — Дайчи — не какой-нибудь левый прохожий, которого можно было послать к черту и забыл. Услуга за услугу у них работало безотказно, а это значило, что в этот раз отказать он действительно не мог. Не мог и все. На дело идти страшно не хотелось. С предыдущего прошло всего ничего, а оно было, наверное, самым сложным за последние пару лет. По утрам он просыпался загнанный, весь в холодном поту, рубашка противно липла к спине там, где ее не касались холодные влажные пальцы. Бесполезно было оборачиваться от того, что ему кто-то дышал в спину, что он чувствовал прикосновение ледяных рук к своим щекам — это все мороки. Он знал, как бороться с таким, не в первый же раз в конце-то концов — напиться, надраться, как перед смертью. И последнее, чего ему хотелось — новая нелегкая сделка. Легкой она быть просто не могла. Если в ней был замешан Кагеяма, она точно не могла ей быть, а это означало, что цену Иваизуми может задрать аж до небес — и ему заплатят. Только вот ничего не хотелось, кроме как залечь в спячку хотя бы на недельку. А вместо этого его будят и вынуждают рассуждать здраво. Что ж: золота теперь хватит на полгода — благо, что оно золото, за мертвую девчонку. На еду хватит, на комнату тоже наскребет. Значит, пора собирать оружие. — Смотря куда двинем. Ежели помимо этой псины, что будет следовать за нами по пятам, обнаружится что толковое — возьмем с собой. Мне бы новые ружья, — подумав, ответил он. — Хотя бы парочку, остальные сам разберешь, кому сбагрить… И ножи пригодились. Не как когда ты отправлял меня в горы, а нормальные, охотничьи ножи, Савамура. На этот раз понятно? У него по сей день были подозрения, что Дайчи просто надул его и те мудреные ножи с резными ручками в оберегах, за которыми Иваизуми носился по всему краю, прикарманил себе. А ему скинул мясницкий тесак и топор, с которым Иваизуми не расставался из чистого упрямства, а особенно любил мелькать с ним перед глазами Савамуры. — Ты найдешь там много оружия. Это поселок стрелков, от отсутствия пушек они не страдают. Аркебузы, карабины, свирели, хотя они-то, тебе наверное, даром не сдались… В общем, все, что захочешь. Пошастаешь по окрестностям, еще, может, удастся стянуть добротные секиры, алебарды, да, Кагеяма? Если довезешь, покупатели сразу найдутся, хотя ты на этом деньги не любишь делать. — Деньги есть деньги, — сухо ответил Иваизуми. — И я от их отсутствия не страдаю, как и те, кто те пушки клепает. Лучше уж пусть будут у тех, кому они правда нужны. К тому же, если я притащу тебе секиру, ты вернешь мне ножи. — Это какие такие ножи? — притворился дураком Савамура. Даже убедительно. — Те самые, что ты себе прихватил. Мне секира не сдалась, мне ножи нужны. Дайчи вздохнул. Тяжко-тяжко. Кагеяма, не обращая на них внимание, цедил молоко. — Блин, жалко… — У пчелки жалко, Савамура, а мне нужен хороший охотничий нож, иначе сам его поведешь, — отрезал Иваизуми, с наслаждением наблюдая, как Дайчи уже признал поражение. — Да шут с тобой, договорились. — И ножи вперед! — Фигу тебе на постном масле, а не вперед, — огрызнулся Савамура. — Я еще не договорил, а ты уже за ножи хвататься. Верну я тебе твои овощерезки, не бесись. — А с чего мне беситься? Ты мне деревню не назвал, кстати. Куда шагаем, Кагеяма? — тот промолчал, внимательно рассматривая край кружки. Дайчи тоже голоса не подавал. — Савамура? — Тебе не понравится, — предупредил он. Та-ак. — И куда же мы все-таки идем? — уже жестче, убрав шутливые нотки из голоса, осведомился Иваизуми. Судя по тому, как Дайчи не хотел говорить, место это нарушало все внутренние правила Иваизуми, которым тот безукоризненно следовал. Место было знакомое. Место называлось… — Деревня за Северной рекой, — ответил ему Кагеяма, подняв, наконец, взгляд. Иваизуми поставил кружку на стол. — Нанимай другого. Всего хорошего. — Хаджиме! — вскочил с места Дайчи, бросаясь за ним следом. Холодный ветер дул прямо в лицо, но злость разогнать все равно не мог. Почему ветер холодный? Еще вчера на улице стояло пекло — конец лета. Начало осени. Хуже придумать было просто нельзя. Что-то такое он подозревал, но даже у него не хватало наглости в своих мыслях зайти так далеко. Еще когда появился Кагеяма — Кагеяма вообще отлично работал плохим знамением, пусть и последний раз, когда Иваизуми его видел, был больше десятка лет назад. Зато ясно было, что с годами он своей проклятой силы практически не утратил. Где Кагеяма Тобио, там обязательно много проблем. Вот не бывает иначе. И за что такое предательство? Ладно бы тот, кто не знал — но Савамура-то все прекрасно знал. Так же хорошо, будто он сам с ним везде ходил. Или Иваизуми мало ему рассказывал о доме, в котором родился, о семье — матери с отцом, которые растили из него воина, а получилось черт те что. Про трех маленьких братьев? И что теперь прикажете, с парадом и Кагеямой Тобио под мышкой торжественно войти в ворота единственной деревни, куда его пустят сразу — без уловок, без хитростей? Возвращаться в этот ад на земле, видеть, что жизнь продолжается, пока сам он безуспешно гонялся за призраками — да как он посмел просить его об этом? — Хаджиме, стой! — Савамура, догнав его, успел ухватить его за плечо, прежде чем Иваизуми нырнул в какой-нибудь переулок. — Выслушай! — Э, нет, — смеясь, отказался Иваизуми, — пошел бы ты. На все четыре стороны. — Пойду, как доведешь. — Доведу, как рак на горе свистнет. Ноги моей там больше не будет. И ты!.. Ты, черт побери, просто… у меня нет слов. — Я куплю тебе всю выпивку в таверне. Каждую неделю буду привозить столько, сколько скажешь. — Савамура, отстань, пока не довел до греха. Иначе, богом клянусь, пристрелю. Мне не впервой. — Мне некого больше попросить, — словно не услышав его — а может, так оно и было — быстро продолжил Дайчи, будто боялся, что не успеет убедить. — Ты что думаешь, я сам не хотел? Нас обоих прирежут, ступи мы за шаг от деревни. Он один не дойдет. — Не моя проблема. — Твоя! — у Иваизуми волосы на загривке дыбом встали от ярости: хватка у Дайчи была словно каменной, а еще ему очень хотелось врезать. Шестое чувство подсказывало, что сейчас это было бы все равно, что мутузить стену. — Он хотел увидеться с тобой. — А сейчас ты начинаешь мной манипулировать… — Если потребуется, я поведу тебя хоть под трибунал, но Кагеяму ты доведешь до места, Хаджиме. Дерьмо. Дерьмо, дерьмо, дерьмо! В бессилии скрипнув зубами, Иваизуми, наконец, соизволил повернуться к Дайчи. О. Так он и правда боится, что Иваизуми откажет — вот это вот затравленное выражение, как ни прячь, его всегда можно разглядеть. Хотя Дайчи говорил, что он вот в этом ничего не смыслит, а у Иваизуми получалось с первого же взгляда. — У меня за поясом пистолет. — Да не станешь ты стрелять, — ослабив хватку, расслабленно вздохнул Дайчи и отошел на шаг. — Ни в меня, ни, тем более, в себя. — Нет, вот откуда ты знаешь? — Знаю. Подавился бы ты своим «знаю»!.. — Туда ходу три полных дня по главной дороге, если петлять — три с половиной. Ты и сам лучше меня это знаешь. Если выйти на рассвете, всего через три дня он будет в безопасности. Суга даст тебе коней на обратный путь. Мне все равно — хочешь, деньги, оружие — кради столько, сколько сможешь увезти. Все твое, никто искать не будет, ручаюсь. — Ты не отстанешь, верно? — Не имею права, — покачал головой Дайчи. — Я должен доставить его в безопасное место, любой ценой. Суга был прав, нужно было оставить его с остальными у него, но этот парень… Ты его знаешь. — Спрятался в заднем ящике кареты? — Хуже. Как узнал точно, где я и мои парни, так нанялся кучером и доехал. До этого отдали его в академию… — И? — Сбежал оттуда к чертям. «Я ничего не запоминаю, настоящим мужчинам наука не сдалась», — передразнил Савамура, и до того похоже, что Иваизуми, не выдержав, хмыкнул — о да, такие настроения у Кагеямы были не редкостью. — Идиот. Дай ему стрелять и все. Иваизуми кивнул сам себе. — Да, стрелок бы из него получился отличный. — Без знаний его самого пристрелят раньше, чем пикнет, — мрачно предрек Дайчи. — А ты и рад печься о нем, как о родном сыне, — не удержался и съязвил Иваизуми. — Давно в отцы записался? Савамура, к его удивлению, смутился. — Все не так, как ты думаешь. — Ух ты. А как я думаю, ну-ка, расскажи мне. На улицу медленно вываливал народ из своих домишек: приближались сумерки, темный и холодный вечер вынуждал спускаться за дровами, бежать бегом в таверну или к соседям, у которых потеплее. Иваизуми пожалел, что надел тонкий плащ вместо тяжелой меховой куртки, хотя мерзляком никогда в жизни не был. Вот же. Лето. Как по щелчку. — У Суги было что-то вроде…дома? Для сирот. Ты же знаешь, что случилось с Кагеямой, и ему повезло натолкнуться на Сугу. Много детей было, выросли уже, а с ним остались четверо в итоге. И назвать их просто… Я не знаю, Иваизуми, это сложно, — Дайчи почесал затылок, — это его семья. А он вроде как моя семья. — Суга так любит детей? — Да не то чтобы очень. Он все улыбается-улыбается, а потом как скажет, и неделю стоит гробовая тишина, и все по стенкам ходят. Это меня этот оболтус не слушает, а Суге достаточно было слово сказать, чтобы он по струнке пошел, но он-то далеко, черт побери… Честно говоря, никогда до конца не понимал, что у него на уме, но он помогал им, и ему тоже нужна была помощь. Ну, знаешь, привезти что или прикрыть малых — когда Кагеяма младше был, это вообще была катастрофа. И как-то так получилось… — Что они стали и твоими. — Вроде того. По крайней мере, бросить его я не могу, оставить здесь тоже не могу, и Суга, вероятно, шкуру с меня сдерет, если я не отправлю его к нему немедленно. — Хорошо, ладно, допустим, — кусая губы, чтобы не улыбаться от злости — была в нем такая привычка, — возразил Иваизуми. — Мне нужно довести Кагеяму до Суги. Вопрос: почему я должен этому Суге доверять? Ну, что ты на меня так удивленно смотришь? Ты ведь давил на меня только что своей трогательной семейной историей, вот во мне и проснулись родительские чувства. — У тебя нет детей, Иваизуми, — с некоторым сомнением протянул Савамура. — Вот видишь. У меня даже детей нет, а чувства есть. Так проникся. — Прекрати уже издеваться! — Ну, извини. Но ты так и не ответил на вопрос. С чего вдруг мне знать, что я веду Кагеяму в безопасное место? Северная река, конечно, чиста от волков, ее непросто перейти, но кто знает. Что скажешь? Кажется, он сломал Дайчи этим вопросом: тот хлопал глазами и открывал рот, как выброшенная на берег рыба. Потом собрался. — Я знаю Сугавару с детства. — Я Ойкаву — тоже, — Иваизуми не удержался от гаденькой улыбочки, — ты его здесь видишь? — Все не так!.. — Все так, Савамура. Если волк не захочет, чтобы его обнаружили, ты его не обнаружишь. Это не какая-то абстрактная тварь, это… это твой лучший друг, которого ты знал с пеленок, с кем в лес бегал, у кого ночевал, ты… Ты на мать раньше подумаешь, чем на него — потому что, а хрен его знает, что там было до твоего рождения, но вот что было после, ты-то в курсе. И если бы не Кровавая луна тогда, я бы, может, и сейчас стоял рядом с ним, ни о чем не подозревая. — Но он не волк! — рявкнул Савамура зло — ого, довел, чего обычно с ним не случалось. — Северная река двенадцать лет без единого трупа, если только не от естественной смерти! Господи боже, откуда в тебе вообще совесть проснулась?! — Она всегда была, просто сонная, — огрызнулся Иваизуми и сложил руки на груди. Глупо это всё. На них уже начали поглядывать. Ну конечно: глава охраны и главный местный пьяница недогерой. Иваизуми мог тут остаться еще на пару месяцев, не больше, хотя, конечно, хотелось бы пережить зиму там, где потеплее. Он планировал отправиться на юг, а не на север. И не прямо сегодня. А Хитоэ была права. Для шапок наступает самое время. — Ладно, — после долгого молчания сказал Иваизуми. — Это на твоей совести. Я не хочу иметь с этим ничего общего. У меня и так порядком грехов, не хочу брать на душу еще один, да и Кагеяма вроде как не чужой совсем. Если ты ошибаешься… — Если я ошибаюсь, и Суга — волк… Пожалуйста, не убивай его. — Жалко его? — усмехнулся Иваизуми, хотя усмешка, конечно, была насквозь гнилая. Не ему его винить. — Это проходит. Но Савамура покачал головой. — Не его. А тебя, дурак.

***

Кагеяма практически не изменился. Он шел чуть впереди: Иваизуми настоял, потому что терпеть не мог быть в роли наблюдаемого, а не наблюдать, а со своей позиции Кагеяму ему было отлично держать всегда на виду. И себе, и людям. Конечно, он уже совсем не тот ребенок — когда он видел его в последний раз, лет в тринадцать, кажется? Мелкий был совсем, щуплый. Только и было, что глазищи огромные синие в пол-лица, и этими своими глазищами он вечно следил то за ним, то за Ойкавой. За последним, разумеется, не в пример больше, но что тут добавишь? За Ойкавой все бегали толпами, а этот бежал впереди всех. Забавно все-таки как жизнь складывается. По самому Кагеяме, которым он стал сейчас, и не скажешь, что он всегда таскался хвостиком за теми, кого считал примерами для подражания. Пугал этим, нужно признать, до ужаса — не каждый спокойно отреагирует, когда его будут провожать до дома, да не в открытую, а прячась по углам, за бочками. Иваизуми хмыкнул, вспомнив, как сам богу душу чуть не отдал, когда увидел, как тот буквально выскочил из-за угла со своим «Иваизуми-сан, Ойкава-сан опять мне отказал, сходите со мной пострелять». Долго он потом от любого шороха дергался… Интересно, он остался внутренне таким же, каким и был? Иваизуми помнил его восторженным ребенком, но и такими были многие. Чего жизнь с людьми не делает. Было любопытно, что она сделала с ним. — Мы ночью тоже будем идти? — повернулся к нему Кагеяма. — Не все время. Без привала не обойдется. Но все равно советую поспать, когда мы скоро остановимся. — Солнце скоро сядет. — Скоро, да. До заката оставалось около часа-двух: он уже с трудом видел чуть дальше пары метров от себя, в лесу появилась знакомая лиловая дымка сумерек. Еще немного, и будет так туманно, что им придется остановиться: Кагеяма как раз передохнет, хотя он не выглядел уставшим. Впрочем, если он правильно помнит, Кагеяма вообще не любил показывать, что хоть в чем-то слаб, даже когда это было необходимо. Шли они быстро. Куда быстрее, чем Иваизуми ходил с обычными своими попутчиками. Тем обязательно нужно было смотреть на окружающую природу, скакать от дерева к дереву или постоянно озираться в поисках чудовища. Иваизуми обстановку даже не думал нагнетать — а зачем? Дураки сами справятся. Ну не слышат, что волки приходят только ночью — редкий оборотень может вернуть себе волчье обличье днем, если таковой был, Иваизуми знал об этом заранее. Так и ходили: Иваизуми насвистывал какую-нибудь мелодию, а спутник его трясся в ужасе или же был нарочито беспечен. Кагеяма же пер вперед, словно не видел никаких препятствий. Первое, что отметил Иваизуми: тот дорогу знает явно не хуже его самого. Ага, вот, значит, как он Дайчи обдурил — тот, наверное, устроил ему такую головомойку, что на всю жизнь хватило. Вон молчаливый какой. Когда был помладше, его было не заткнуть. Вечно его уносит в прошлое. Иваизуми и сам тогда таким не был, но на то человек и меняется, что сталкивается с…разным. И накапливает опыт. — Побереги силы, — только и говорил он ему время от времени. Тогда Кагеяма останавливался, ждал его, а потом все равно убегал дальше — без разницы, главное, чтобы Иваизуми мог его видеть даже в тени деревьев. — А сейчас не отходи от меня далеко. Темнеет. — Если вы дадите мне ружье, я буду более полезен, — вдруг ответил Кагеяма, который практически всю дорогу хранил молчание. И это он-то хотел с ним поговорить? Ох, Савамура, ох хитрец. Или дурак. — Шуруй давай. — Я умею стрелять, — продолжил настаивать Кагеяма. — Правда. Очень хорошо. — Не сомневаюсь. Вперед. И чтоб я тебя видел. — Иваизуми-сан, мне надоело быть бесполезным. Дайте мне ружье, толку будет больше. От такой наглости Иваизуми почти понял Ойкаву. — Толку будет больше, если ты будешь вести себя тихо и слушаться меня. А не разводить шум и воевать со мной за оружие. Тебе лет-то сколько, мелкий? — Я всего на два года младше вас, — напомнил Кагеяма. Иваизуми аж встал. А ведь верно. Но он так привык смотреть на него свысока, что теперь не мог по другому. Да и кто бы сказал, что между ними разница всего в два года? Ладно, пусть он с Савамурой спорил о чем угодно, этот Суга явно не морил детей голодом и смотрел за ними как не смотрели многие родители. У него была аккуратная одежда — явно хорошая и недешевая, расшитая вручную, рубашка, добротные сапоги, куртка почти как у самого Иваизуми. Нет, он совсем не выглядел бедняком на его фоне — не зря ведь ему платили так, что на работу ему, при желании, можно было бы заступать раз в полгода. Дело было в лице. Кагеяма в свои… сколько ему там? Двадцать четыре? Двадцать пять? И выглядел на них — не старше, не младше. Незнакомцы же редко давали Иваизуми меньше хотя бы тридцати. Он все в толк взять не мог, почему — волосы у него были черные-черные, как и у отца — тот так и не успел поседеть, а ведь Иваизуми родился довольно поздно. И лицо у него было обычное, не стариковское — вот когда хмурился да, мог напугать, но не все же ему хмуриться? Даже ему самому казалось, что он ровесник Савамуры, он почти привык так думать — общались они на равных, хотя на деле уже между ними было не меньше десятка лет. Тот же Савамура и сказал ему как-то, что Иваизуми будто застрял не в своем теле — слишком молодом, не подходящем его духу. И таких речей он наслушался за свою жизнь порядком. Иваизуми смирился, да и все равно где-то было — ну думают и думают, какая ему разница? А Кагеяма ему напомнил. И все вдруг встало на свои места. — Ты на два года младше меня и стрелял ты только по мишеням, — возразил Иваизуми и без удивления отметил, что Кагеяма стушевался. — А живое существо — не мишень. — Какая разница? Иваизуми вновь всмотрелся в него. Какая разница? Такая же, как между ними. Опять эти оленьи глаза. Рассматривающие этот мир, как будто это рождественская закрытая коробка, а внутри — сладости. Сами глаза — просто часть тела, карие, зеленые, синие, раскосые, большие — это значения не имеет. А вот взгляд… Взгляд у них с Кагеямой был разный. Кагеяма смотрел ребенком, сколько бы ему ни было, каким бы грубым он ни выглядел — все, у кого была голова на плечах, понимали, что он способен только лаять, но никак не кусать. Не дошел он еще до такого, не так сильно его приложило — а может, он сам оказался сильнее, чтобы позволить этому случиться. Он не перерезал никому горла, не получал нож в спину, ему не приходилось душить в ночи своего соседа по комнате, потому что иначе он бы придушил тебя на рассвете. А вот Иваизуми перестал быть ребенком в пятнадцать лет. С тех пор на него из зеркала смотрел загнанный в угол зверь: всегда готовый перегрызть глотку, никогда не предупреждает, если готовится напасть. Который дает себя гладить, но не позволяет посадить на цепь. И то, что Иваизуми вообще мог его в себе контролировать, тоже утверждение спорное. Проще говоря, Кагеяма не был убийцей, и это положительно сказалось и на его здоровье, и на внешнем виде. Иваизуми таким похвастать не мог. — Никакой, — отозвался он, и первым двинулся дальше по дороге, — поэтому нечего тебе и начинать. — Раньше вы не были против, чтобы я стал стрелком. — Раньше трава была зеленее. Как тебя занесло к Савамуре? — Суга-сан с ним всегда дружил, он подолгу жил у нас. — Савамура? Жил на одном месте? Вот паскудник, ни намекнул даже ни разу. — Что ж, а к Суге-сану тебя как занесло? Расскажи мне о нем, все равно пересечемся. Кагеяма замялся. С описаниями людей у него по жизни было плохо. — Ну, он… добрый? — Добрый? — Да. Наверное. Я тогда уехал, как вы мне и сказали. Не помню, где останавливался, странные были места… работал какое-то время, скопил немного денег и решил вернуться, как прослышал, что волка больше…нет. Там. Но дома моего не было, вы сами помните, сгорело все. Я опять начал искать работу. Ну и туда уже пришел Суга-сан. Он мне помогал поначалу: я у него убирался, он просил меня отвезти кому-нибудь или мешки с пшеницей, или вроде того… — У вас была пшеница? — Была. Все было. Он и предложил мне потом оставаться у него. Хотя у него много кого было, не я один там голодный рот был. Ну, он старался никому не отказывать. — Прямо дева Мария какая-то. — Не знаю, — тут Кагеяма явно имел в виду саму деву Марию. — мне было не до этого. — Ну конечно. — В общем, в конце я остался жить у него. Больше даже не знаю, что вам о нем сказать, — окончательно смешался Кагеяма. Вот и солнце село. — С тобой все в порядке? — спросил его Иваизуми негромко, надеясь, что тот его поймет верно. Удивительно, но он понял. — Да, — подумав, ответил Кагеяма. — Думаю, все наладилось. — Ну и славно. Раскладывай вещи, пока еще есть время поспать — спим. Подъем в десять. За годы Иваизуми выработал себе привычку спать наполовину. Оставлять напарника караулить — задача неблагодарная и опасная. Первое — кто гарантирует, что напарник вас не прикончит? Второе — кто гарантирует, что не прикончат напарника, а вас следом? Лучше уж прикорнуть самому, в то же время стараясь не заснуть настолько крепко, чтобы совсем выпасть из мира настоящего. Как у него получалось находить этот баланс, он сам не знал, но спал он чутко, просыпался от малейшего шороха и всегда безупречно вовремя. Кагеяма уже вовсю храпел, когда на небе появились первые звезды. Они остановились на опушке: что творится в небе, было видно хорошо. Кровавая луна горела своим диким алым светом. Пугала. Больше ведь ей пугать было нечем — разве что детскими сказками. Нет, это точно один из волков и придумал. Если убить волка в год Кровавой луны, сам им станешь. Как и говорил Дайчи: если бы этот неизвестный Суга оказался оборотнем, жалеть бы пришлось не его, а Иваизуми. Если бы все это еще оказалось правдой. Ойкава тоже что-то такое говорил. Будто думал, что это его спасет. В небе сверкнули искры. Потянуло черным дымом. Точно, в полузабытьи вспомнил Иваизуми, тут же неподалеку поселение. Они и так прошли мимо десятка, но ближнее от них лежит меньше чем в миле. Что ж, так даже лучше. Безопаснее. А проснулся от острого запаха дыма, бьющего в нос. Пожар. Кагеямы рядом не было. Даже трава не примята. — Твою мать! — ругнувшись, Иваизуми подскочил на ноги и бросился к дороге. — Кагеяма! Кагеяма, где ты?! — он бежал со всех ног, почти не чувствуя веса тяжелой сумки за своей спиной. На ходу достал ружье, второй рукой потянулся за топором. Что-то влетело в него сбоку. — Иваизуми-сан! — закашлялся Кагеяма, вид у него был ошалелый. — Господи, я-то думал… — Шмотки в руки и бегом отсюда! Им чертовски повезло: оба были привычны к бегу, да и выносливые. Убегая все дальше и дальше от пылающего поселения, они бежали медленнее и медленнее, а крики местных жителей все еще стояли у них в ушах. С двумя они даже пересеклись на дороге: те выскочили из леса, перепуганные, все в саже и крови. Иваизуми выстрелил в воздух — и хорошо, что только этим все и обошлось. Колени у Кагеямы подгибались, и когда Иваизуми сказал, что все, хватит, оторвались, он просто рухнул на землю. Настиг таки. Эта тварь все же смогла их настигнуть. Что тут гадать: кто еще мог сотворить такое меньше чем за… сколько они вообще спали? С чего вообще Савамуре стукнуло в голову, что он сможет противостоять этому бесу? Отправил на заклание и его, и парня. Кагеяма и вправду был плохим талисманом. А может, сам Иваизуми по себе просто не имел дела ни с чем хорошим. Они останавливались мало: старались идти столько, сколько позволяли их силы, без остановки. Но хотя бы раз привал нужно было сделать. После них осталось еще два пепелища, и к этому Иваизуми отнесся уже с выработанным хладнокровием. Не сейчас, значит. Просто не сейчас, но однажды он посмотрит в глаза этому демону — не в волчьи глаза, в человечьи, — а потом вспорет брюхо и из шкуры сделает коврик. Неважно, что человеческой. Важен сам процесс. Он уже привык, что оставлял за собой кровавый след всюду, где бы ни появлялся. У каждого охотника есть свой ручной зверь. Карманный демон, с которым он вечно будет иметь дело, пока это не закончится смертью или одного, или обоих. И Кагеяма хотел стать частью этого мира? Его было не разговорить два дня — и это Иваизуми-то, который сам не из болтливых, старался изо всех сил и злился, что столкнулся со стеной. Парень шел, глядя только на дорогу, не поднимая голову, и вот этот вид скорбного смирения Иваизуми коробил. Не ему было мириться с этим. Он ничего не сделал. — Давайте не будем останавливаться больше? — предложил Кагеяма, когда они медленно плелись по ночной дороге в свете красной луны. — Осталось совсем немного. Пожалуйста. — Слушай, это не твоя вина, — оборвал его Иваизуми в который раз. Кагеяма потупился. — Этот волк мстит мне. — Вам? — Ну не тебе же. Я пересекаюсь с ним не первый раз. Знаешь, Кагеяма… Даже Ойкава не был таким чудовищем, иначе я бы, наверное, подумал, что это он. Пересеклись бы в последний раз. Кагеяма, нахмурившись, обернулся на него, но ничего не сказал. — Может, мне выйти навстречу? На живца? — предложил он. — Совсем сдурел? Помереть хочешь? Иваизуми не понял почему, но Кагеяма странно фыркнул, будто сдерживая смех. — Не, это не ко мне, — туманно отозвался он и вновь посерьезнел. — Просто… Я ничего не делаю. Я ничем не могу вам помочь. Каждый раз я смотрю назад, думаю, что там стоит волк, но там пусто. Я не знаю, с чем мы воюем. — Не так, как раньше, да? — усмехнулся Иваизуми. — Не так, — согласился Кагеяма. — Ойкава-сан не был таким чудовищем. Ойкава-сан был чудовищем куда худшим, но это субъективная оценка Иваизуми, наверное. Что ж, позволил себе подумать он, раз уж мы все равно направляемся туда, где все началось, почему бы и не вернуться к этому началу полностью? Вдруг, ну, а вдруг Ойкава будет там, и он сможет поговорить с ним. Если задуматься, Иваизуми просто привык, потому и проглядел. В Ойкаве всегда было что-то хищное. С самого детства, когда они, совсем мальчишки — лет пяти, не больше — бегали на реку ловить рыбу, или в лес, ставить силки и ловить зайцев. Силки у Ойкавы были больно мудреные: отец у него был охотник (тогда — еще не на волков, а самый обычный охотник, коих было полно в любом поселке), и научил Ойкаву ставить ловушки так, чтобы жертва в конце оказывалась обездвижена. Они выпутывали их из сетей вместе, Иваизуми сжимал бока трясущегося в страхе животного, смотрел внимательно, как тот рвется на волю, дергая лапками. Горло зайцу всегда перерезал Ойкава — Иваизуми вида крови не выносил, да и Ойкава говорил, что заляпает все вокруг. Обойдя все свои силки и поделив честно добычу, они возвращались домой. В ту пору их семьи были из тех счастливчиков, что никогда не голодали. В семь лет они оба увлеклись оружием и охотой всерьез. Первым, конечно, все затеял Ойкава: сначала таскался с луком и стрелами, но быстро понял, что не его. А потом отец соорудил ему пистолет на взрослый манер, только стрелял он специально слабо и деревянными шариками. К десяти годам ему доверили первое в его жизни ружье: Иваизуми как-то проснулся от того, что этот дурень палил по курицам в своем же дворе. Ох и таскала же его сестра за уши… Иваизуми все слышал. Даже то, что было вообще не для его ушей. Сам он к огнестрелу был куда более равнодушен, пусть стрелять тоже научился. Отец сказал, что все равно рано или поздно придется, да и для братьев пример. Стрелял Иваизуми… неплохо, как снисходительно хвалил его Ойкава. Из вежливости. А Иваизуми отвешивал ему подзатыльник за подзатыльником. Зато холодное оружие — совсем другое дело. Хрупкий худощавый Ойкава пусть нянчится со своими пушками, у него, Иваизуми, были кинжалы, топоры и кирки — отец дал свою старую, а топор, не без внутреннего содрогания, вручила мать. И то только после того, как увидела, что Иваизуми тайком таскает его из подвала и показушничает перед младшими. Строго-настрого запретила с ним даже подходить к братьям, а тренировать его взялся отец, и только в его присутствии ему дозволялось тем топором махать. По сей день Иваизуми предпочитал хороший топор даже самому лучшему, новому ружью — это их он за бесценок раздавал парням Савамуры, а себе оставлял алебарды, копья, секиры. Со львиной долей все равно приходилось расставаться, когда переезжал, но сам вид их будто успокаивал. Отец Ойкавы был отличным стрелком и хорошим учителем. Очень скоро Ойкава сам мог ходить на охоту вместо него, полностью взвалив на свои плечи заботы о семье. То ли прирожденный талант, то ли личные его качества — никто не брался рассуждать, да и толку, когда это не делало его хоть в чем-то хуже. Пятнадцати лет от роду он был самым известным человеком в деревне — и Иваизуми не уставал подкалывать его по этому поводу, но Ойкава и не думал обижаться. Он никогда на него не обижался, если подумать. Когда они строили совместные планы на будущее, они всегда учитывали друг друга. Но с каждым годом в Иваизуми все больше росла уверенность, что со временем Ойкава его оставит и забудет. Потеря Ойкавы для него была равносильна потере всей семьи. — Никогда не думай об этом, Ива-чан, — очень холодно потребовал от него Ойкава, когда Иваизуми как-то проболтался об этом. — Глупости говоришь. Что значит «забуду»? Никогда этого не будет, пока я жив. Если Ойкава и был зверем, то очень ласковым и преданным. Хотя бы поначалу. Как щенки или котята. Их всегда почему-то больше любят, чем взрослых. Поэтому Иваизуми и не любил вспоминать свое детство. Не юность, а именно детство. Ойкава в нем был хороший. Такой хороший, родной, кровь от крови — ближе собственных братьев, ближе семьи, двое против всего мира. Улыбчивый, настырный, липучий, как репей, шумный, открытый, как книга, которую Иваизуми знал наизусть. Этот Ойкава из недр его памяти делал ему так больно, что у него голова шла кругом: словно забывал, сколько ему самому лет, жив ли он, мертв, будто опускалась алая пелена. Прямо как свет Кровавой луны. Иваизуми никогда не винил Кагеяму в том, что это случилось. Не он сделал Ойкаву волком, не он вынуждал того обманывать, выкручиваться, скрывая свои преступления. Он вывел его на чистую воду, а тех, кто так поступает, принято недолюбливать. Впрочем, вряд ли сам Кагеяма был в восторге от своего неожиданного открытия, просто шел и шел за ним следом, не желая отставать. Хотя потом, как он рассказал Иваизуми, Ойкава не раз велел ему отправляться домой, сам при этом двигался все дальше и дальше в лес. Не оставлять же его там было? Сам бы Иваизуми давно плюнул — у Ойкавы была дурная привычка уходить на ночь охотиться, унаследованная от отца, в то время как сам он шел на реку рыбачить. Но Кагеяма — не Иваизуми, привычки Ойкавы ему были неизвестны. Он восхищался им больше всех и никак не знал, что вспышка ярости превратится в сокрушительный пожар. Иваизуми еще по силкам с кроликами помнил, что у Ойкавы не было привычки играть с жертвой, он сразу приступал к делу. Как при этом Кагеяме удалось скрыться от него, тот и сам не знал, наверное, его что-то отвлекло. И повело в деревню. За ночь Ойкава убил две четверти жителей Северной реки, а за утро, когда Кровавая луна уже превратилась в бледный розовый призрак, отправил на тот свет еще четверть. Огромный коричневый волк стоял там, где когда-то была торговая площадь, а сейчас просто тлели не сгоревшие до конца доски да угольки, в дыму и розоватом тумане, что подсвечивало рассветное солнце. И у Иваизуми, когда он прибежал в уже опустошенную деревню, от ужаса впервые в его жизни кровь застыла в жилах, и сердце скакнуло в горло. Прошло столько лет, и по сей день не нашлось ничего в его жизни, что бы напугало его сильнее. Выпустив из пасти чью-то ногу, волк быстро побежал в сторону Иваизуми. Все, подумал он тогда, мне конец. Даже не догадался потянуться за кинжалом. Но чудовище пробежало мимо, словно не заметив его. Иваизуми почувствовал только удивительно мягкую шерсть у себя на щеке, когда зверь его слегка задел. Как шелк, отрешенно подумалось ему, не как у настоящего волка. От дома осталось пепелище. Не нужно было быть гением, чтобы понять, чьи кости он нашел на месте своего жилища. Иваизуми так и сел там, не обращая внимания, что солнце поднимается выше и выше, свет Кровавой луны все светлеет и светлеет. Только царапал пальцем еще горячий скелет и, обхватив рукой колени, качался взад-вперед. Честно говоря, этот эпизод Иваизуми помнил плохо. Все, что запомнилось отчетливо — злость на оборотня, что тот не прикончил его. Когда Иваизуми, наконец, отмер и на шатающихся ногах двинулся на поиски волка, на другом конце деревни, у речного берега Ойкава нашел Кагеяму, а после Иваизуми нашел его. Почему Иваизуми уверен, что сказки про Кровавую луну — только сказки? Ойкава лепетал о ней без перерыва. Будто не замечал десятка рваных ран, которые Иваизуми продолжал наносить: замах — удар, замах — удар. Он даже не понимал, попадал ли — только иногда отчетливо чувствовал, как сталь вспарывает землю или ткань. — Ива-чан, щекотно, Ива-чан! Ой, не могу, перестань! — тогда, кажется, Иваизуми выпустил кинжал из скользких от крови рук и положил их Ойкаве на шею, давя изо всех сил. Ойкава, хохотнув, легко сбросил его с себя. — Ива-чан, перестань! Волком станешь! Иваизуми нащупал выпавший кинжал, ухватился покрепче и замахнулся снова. Он ничего не видел, кроме того, что лицо Ойкавы по-прежнему красиво — слишком красиво для того, кто оказался чудовищем. Но ударить по лицу почему-то не мог. — Ива-чан, если я умру, ты… ты станешь как я, — в какой-то момент, когда Иваизуми на мгновение обрел сознание, он и услышал эти слова. — Перестань… прекрати… Остановись! Почти ослепший от крови, что заливала лицо, Иваизуми замер с поднятыми руками, в которых был зажат нож. — Однажды мы еще встретимся, Ива-чан, — растянул в улыбке губы Ойкава. Говорить громко он больше не мог, раны больше не затягивались, даже медленно. Иваизуми выронил кинжал из внезапно начавших дрожать рук. — Я…приду за тобой. Где бы ты… ни был. Обещаю. С неба исчезла луна, но никто из них этого не заметил. — Буду ждать с нетерпением. …Иваизуми нашли у реки, выхаживали несколько дней. За это время он узнал, что вся семья Ойкавы как растворилась — тела не нашли, скорее всего, они дружно сбежали. Кагеяма, успевший убраться до их с Ойкавой драки, уже медленно приходил в себя — его тот будто пощадил, даже сам Иваизуми был поцарапан сильнее. Обороняться и одновременно не навредить нападавшему у Ойкавы не вышло. Он исчез. Волк Северной долины пропал, наконец, наступил мир, исчез голод. Это было едва ли не самое спокойное место во всем крае — двенадцать лет без единого трупа. В том же году Иваизуми уехал из Северной реки и зарекся когда-либо туда возвращаться. Зарекся оставаться на одном месте долго, возвращаться, прощать, вестись на слово и упускать свою цель. Он всегда просил описать местного волка, описывал Ойкаву сам — как он мог выглядеть сейчас по его представлениям, искал его в каждой деревне, буквально за каждым камнем, но он будто дразнил его и исчезал за секунду до того, как Иваизуми появлялся. Никаких следов. Об Ойкаве никто и никогда ничего не слышал. Иногда Иваизуми вообще казалось, что он его выдумал — но вот по крайней мере один человек помнил его, и Иваизуми успокаивался. Савамура же не мог всерьез просить его упустить шанс закончить начатое, если представится случай? Да ни за что на свете. — Ну что, — пробормотал Иваизуми, когда они вышли на морозный берег. Уже в сентябре здесь по утрам покрывалась инеем трава, над медленной речкой стоял сизый туман. Ни дуновения ветерка: высокая трава даже не колыхалась. А вон и ворота. — Добро пожаловать домой, Кагеяма.