***
К моменту, когда Кай очнулся, Куроо уже успел мысленно прокрутить для себя их диалог и представить все свои аргументы как очень логичные. Не зря ведь, когда нужно было напустить туману, звали именно его. Но Кай, которому юноша сейчас поднес чашку с водой, будто был внутренне готов драться с Куроо насмерть. Ему-то что? Один встал, второй следом. Он даже вопросов не задавал: молчал зловеще, улыбался сам себе и тихо переглядывался с мертвецом. — Нам нужно поговорить, — ответственно начал Куроо. Кай кивнул. — Нужно. — Я заберу его, — Куроо указал на тут же обомлевшего парня пальцем, — домой. Ответом ему послужило молчание: мрачное — Кая, удивленное — только что поднявшегося из мертвых. — Нет, — сказал парень Каю тоном маленького ребенка, которого угрожают забрать от родителей, — не заберет. — Не заберет, — успокоил его Кай. Или себя. — Я тебя удивил? — О, если бы, Куроо, если бы… — Прежде, чем ты не согласишься, послушай… — Нет, Куроо, — начал Кай своим знаменитым тоном «Куроо в очередной раз затеял какую-то ерунду» и для пущей убедительности даже снял респиратор и очки, схватил Куроо за рукав, вытащив его в коридор. Притворил дверь и только потом заговорил снова: — Нет. Никакого «послушай». И уж тем более — никакого «домой». — Ну не здесь же его оставлять? — Куроо, — Кай посмотрел на него ласково, и Куроо понял, что счет его жизни прямо сейчас пошел на секунды, — нам. Нужно. Было. Поднять. Мертвеца. Для. Работы. — Помню, — охотно согласился Куроо. — Так они ж его запытают до смерти. — Он мертвый!.. Мертвый он, понимаешь? — Это бесчеловечно! — Ему все равно. — Сомневаюсь в этом, — протянул Куроо, заглянув в круглое окошко. Парень спокойно для недавно вставшего мертвеца (честное слово, Куроо по утрам и то более мертвый) сидел на кушетке, болтая ногами и рассматривая свои пальцы. Смирный. Но так только кажется. — Вы говорили до этого? — спросил Кай с подозрением. Куроо с опаской кивнул. Кай, конечно же, Очень Тяжело вздохнул. — Святые угодники… — Кай-кун, ты атеист. — Ты говорил с покойником. — И ты тоже! Только что! А что мне было, молчать, если он спрашивает, в порядке ли я?! Да, я тоже грохнулся в обморок. Только не говори никому. — Знаешь, в любом другом случае я бы, может, сказал «все равно не поверят». Но не в твоем случае, Тецуро. Что он сказал? — Не так много. Почистил мне вон, что Ойкава притарабанил. На мои вопросы о самочувствии отвечать отказался. Мерзкий тип. — Ты и обследовать его успел? Господи… — Кай, мы на пороге научного открытия… — Ага, именно с этих слов начинали все великие психопаты. Виктор Франкенштейн, упокой господь его душу, в девятнадцатом веке, например… — Но у нас тут не девятнадцатый век! У нас расцвет науки, и меня ужасно бесит, когда ты начинаешь это свое с «господи», не мог бы ты прекратить, спасибо… Послушай, — Куроо крепко схватил его за оба рукава. — Послушай. Этот мальчишка — это ключ к бесконечным знаниям. Нашим от него нужны только имена, если конкретнее — всего одно. Если он знает, и скажет им его — после этого они прикажут его уничтожить. Если он не знает и не сможет — тоже уничтожат. А кого уничтожат следом? — Кай побледнел. — Им не нужны мы, которые будем знать так много, нас никто не сможет вытащить, кроме нас самих. Мы так или иначе на самом дне, Кай, этот подвал не просто так называется преисподней… — Ты псих… — Я не псих, и ты это знаешь лучше всех. Скажем, что мальчишка сгнил, что я вскрыл мозг и обнаружил повреждения, его никто не хватится. Я выведу его отсюда, если сделать это прямо сейчас, никто не заметит… — Куроо, остановись. Прямо сейчас. — …Нас не поймают. Кай, клянусь тебе, не поймают. У меня дома лаборатория, я смогу нормально его обследовать, не торопясь. Что ты шипишь, что опасно? А когда было не опасно? Ну, когда было не опасно? Что теперь тревогу бить — так и так умрем, так не лучше ли попытаться не умереть, ты так не считаешь? — Ты же не собираешься…не собираешься поднимать мертвых? — Да на кой-они мне? — искренне удивился Куроо. — Мне вот этого одного много. А с его характером, так дважды много. Хотя бы с ним бы договориться, еще и время на других тратить. По ходу, кстати, попытаюсь-таки вызнать у него имя этого…инноватора. — А если он сам окажется им? — Отдам Ойкаве, — совершенно серьезно ответил Куроо и тут же добавил: — Но сначала похимичу с ним сам. — Ты же понимаешь, что сейчас прозвучал как ученый маньяк? — Я этого и хотел, спасибо, что заметил. Кай, я ведь не отказываюсь от работы. Я хочу узнать имя этого ублюдка, который пустил по ветру все мои усилия и унизил моего… коллегу. — Если ты назовешь Ойкаву другом, я почти уверен, что земля не остановится. Что скажем начальству, если не справимся в срок? А мы не справимся. Знаешь, почему? Потому что срок — послезавтра. — Заплачем, Кай. Очень натурально заплачем. Начинай тренироваться. Думаете, Куроо шутил? Забегая вперед: день спустя они, плечо к плечу, стояли под прицелами шести пулеметов в кабинете начальника, заседавшего в поднебесной — того самого, которого Куроо когда-то давно посчитал за дурня и по сей день от мнения своего не отказался. Куроо не плакал — только разводил руками, мол, чего ж вы ждали, мы тут, вообще-то, не волшебники. А вот Кай плакал. Не размазывал сопли по лицу, конечно, но… побледнел. Убедительно так побледнел, что Куроо так до конца и не понял: притворялся он или находился на той самой границе ужаса, когда каким-то образом получается выкручиваться, если родился под счастливой звездой. Они с Каем вроде как именно под ней и родились — хотя опять же, зависит от угла зрения, как обязательно бы добавил Ойкава. Им везло. Они вывели парня, никем не замеченные — вырядили в старый халат Куроо, пылившийся в его шкафу в лаборатории, нацепили шляпу, гогглы — их выпустили без проблем, потому что на ночь кордон покидал пост, а на входе никого не было. За все это время мертвец молчал, будто воды в рот набрал, а может, исчерпал свой лимит говорения за ночь, ничем им не препятствовал и вообще напоминал большую куклу, на что подозрительный Кай не переставал жаловаться. В любом случае, до квартиры Куроо они добрались без происшествий, после чего тот самый Кай, покачав головой, в последний раз призвал Тецуро остановиться, и ушел к себе домой. Но все самое хорошее — и самое плохое — в жизни ученого случалось по одной единственной причине. Когда ему говорили остановиться, он никогда этого не делал.***
И как же все это относится к голове, которую Куроо спрятал в сумке, пока спешил на станцию, чтобы добраться на работу, спросите вы. Ведь Куроо был тем самым человеком, кто стоял против пыток — сам ведь украл свое собственное исследование, довел домой, чтобы рубить ему голову? И зачем ему это делать? Но именно это он и сделал. Прежде всего, погодите обвинять в этом Куроо — он и так уже совершенно на любую фразу, от пожеланий доброго утра и до совершенно справедливых обвинений отвечал единым «я не виноват!». Он не врал, видит бог, пусть Куроо в него и не верил, да и бог в него, очевидно, тоже, но врать на этот счет Тецуро не врал. Чуть меньше двух недель его жизни стоили ему такого количества седых волос, что можно было собирать на парик. То есть, да, наказания от начальства они с Каем избежали. Они продолжали работать в лаборатории как ни в чем не бывало, и имелось только одно существенно различие — Куроо в лаборатории уже давным-давно никто не видел. Почему же, спросите вы. Счастливая звезда — понятие двоякое, и это Куроо на себе ощущал всю свою жизнь. Не бывает дыма без огня, не бывает чистой удачи без двойного дна. Так легко расплатившись за свой обман начальству, Куроо в какой-то мере ждал судьбоносного отмщения, и все указывало на то, что именно им и станет восставший мертвец. Отмщение началось, кстати, с того, что он, уже в квартире Куроо отказался снимать очки. Еще даже задолго до той самой удачи. — Я плохо вижу без них, — отрезал мертвец, присаживаясь в старое потрепанное кресло. — Ничего совсем. Куроо нахмурился. Проблем в этой, казалось бы, невинной фразе будто не крылось, но на самом же деле их было предостаточно. Во-первых, то были его любимые и очень дорогие гогглы. Справа на оправе был крохотный компас, которым Куроо никогда не пользовался, а слева — сменные маленькие увеличительные стекла, которыми он пользовался постоянно. Спросите, у него что, таких и без того не было, но не все так просто: предела на увеличение у очков просто не существовало. В них сохранялся оптимальный свет при любом освещении — будь он в полной темноте или прямо напротив Солнца. Такой технологии Тецуро никогда прежде не видел, и стоило такое стекло… точно он не знал, но, если прикинуть, продав их, он смог бы купить весь их город, включая арсенал, армию, мэрию, недвижимость, да еще и осталось бы. Поэтому с ними Куроо в буквальном смысле мог видеть подобно орлу, что бывало порой очень и очень полезно (пусть и раздражало, что он даже пыль разглядеть мог). Эти очки он надевал только на работе и делиться ни с кем не намеревался. Даже с собственным исследованием. Во-вторых, гогглы были подарены Ойкавой, который привез их из какого-то больно мудреного рейда на край страны или за ее предел, и явно были получены не самым законным путем. Такой вывод был сделан Куроо еще когда Ойкава здорово опоздал на лифт, а ввалился туда помятым и слегка дымящимся, а еще от него несло известью и порохом за версту. Он просто всунул ему гогглы в руку и на рассеянное и восхищенное «спасибо» только кивнул и хмыкнул. Больше того, подарены очки были ровнехонько на семнадцатое ноября. Это было пару лет назад, и Куроо не хотел это признавать, но и отрицать было глупо — гогглы ему были дороги, потому что… ну, потому что, наверное, Ойкава был ему не чужой. Да, это был подарок на день рождения, да, Куроо дышать на них лишний раз боялся (во многом потому, что если бы разбил их, то следом убил бы и себя), да, он был сентиментальным — не вам его осуждать. В-третьих. Парень плохо видел без очков. Совсем не видел. — У тебя проблемы со зрением? — деловито спросил Куроо, стягивая перчатки и развешивая пальто. Мертвец кивнул. — Давно? — Вы хотите спросить, с тех ли пор, как я умер, или было до? — Именно. — До. — То есть, твое зрение осталось прежним, я правильно понимаю? Хм, интересно, очень интересно. Эти очки я заберу, но дам тебе другие. Тебе бы переодеться. Убивать меня ты вроде не собираешься… — Я этого не гарантирую. — …так что можешь взять мои вещи из шкафа. Мы одинакового размера, — Куроо смерил его подозрительным взглядом и не удержался: — почти. Мертвец цыкнул. — Ты всегда такой хиленькой шваброй был или после смерти отощал? — Вам бы самому умереть не помешало, может, отучились бы грубить людям. — Ну уж нет, я свою жизнь ценю очень высоко, да и меня пока все устраивает… — пробормотал Куроо, вытаскивая из шкафа вещи. Рубашка, если заправить в штаны, вполне должна подойти. — Держи, вот. Больше по состоянию ничего не беспокоит? — Жизнь, — мрачно отозвался юноша, и Куроо хмыкнул, оценив шутку. — Меня тоже. Не твоя, но собственная порой. Разве тебя это не радует? — он подошел к парню, взял у него халат и аккуратно развесил на вешалке. — Ведь ты можешь обрадовать свою семью, которая сейчас убита горем. Ты же жив. После некоторого молчания — наверное, переодевался, — мертвец снова подал голос: — Вам ведь плевать на мою семью. Куроо повернулся к нему. — С чего ты это взял? — Вы бы все равно не отпустили меня к ним, — пожал плечами мертвец, и у Куроо холодок пробежался по позвоночнику от его тона. — Вы забрали меня сюда, чтобы спасти от какой-то своей организации, но спасали вы не меня, а свою шкуру и возможность самостоятельно исследовать меня. Даже давая мне свою одежду и говоря со мной, вы преследуете одновременно две цели, — опять этот противный голос! И тон! — не разозлить меня и успеть сделать как можно больше. Не разозлить — потому что кто знает, что я с вами сделаю. А успеть сделать и изучить — потому что вы не знаете, когда это все закончится. Делаю вывод, что вам на мои желания незабвенно все равно. И точно не в ваших интересах отпускать меня к семье. Никогда не обладавший мощным моральным компасом (с намеком был тот компас на гогглах или нет), продавший свою совесть за два золотых на пятом курсе, Куроо вдруг почувствовал себя… гадким. Просто гадким. Еще гаже было оттого, что парень сказал чистую правду. Интересно, у него давно такая реакция развилась, или это только когда мертвых поднимаешь? — Очки, — сухо сказал он, стараясь спрятать обиду. Ему вручили инструмент, Куроо взамен протянул самые обычные очки, которые иногда использовал дома. — Подошли? — Спасибо, конечно, но они слишком слабые. — Хорошо, — мстительно отозвался Куроо. — Как раз соответствует тому, какой я злодей. Что ж ты тогда остаешься здесь и ничего не пытаешься сделать со мной и со всем этим? Я-то ничего о тебе не знаю. Давай, у тебя прекрасный шанс. Кажется, такого парень не ожидал. — Что? Сам тоже ничего не знаешь? — Не знаю! — огрызнулся тот. — Я просто хочу, чтобы это все закончилось. — Видишь ли, — с удовольствием ответил ему Куроо, присаживаясь на корточки напротив мертвеца — тот после водворенных на переносицу очков окончательно стал похож на унылую серую библиотечную мышь, — какая интересная ситуация складывается. Ты не знаешь, почему ты встал из мертвых. И я тоже этого не знаю. Разница между нами в том, что я могу тебе помочь, если ты поможешь мне, а вот сам себе ты помочь вряд ли сможешь. Кем был до смерти? — Счетоводом, — со слабой ноткой отвращения отозвался парень. А Куроо говорил. Говорил, что такие противные голоса только у тех, кто работает с деньгами. — Ну и как ты, счетовод, сможешь решить эту задачку? Я не держу, — Куроо для убедительности махнул рукой в сторону двери, — я ведь сказал, понятия не имею, что ты такое, может, ты и правда прирежешь меня во сне. Но я, в отличие от тебя, всю свою жизнь посвятил науке. — Так что вы мне вроде как нужны? — Такой умный, а в счетоводах марался, — похвалил его Тецуро с сарказмом. — Твое состояние стабильно, если не считать того, что ты физически мертв. При этом же у тебя плохое зрение. При этом же, ты не проявляешь признаков агрессии — хотя нет, проявляешь — и сохраняешь ясный рассудок. Знаешь, чем это можно объяснить? — Наукой? — неуверенно протянул мертвый. Куроо покачал головой. — Да понятия не имею, в том-то и дело, очкарик! Это ты встал из мертвых. А сделали это мои опыты или этот непонятный фрукт… — Ананас. — Что? — тупо переспросил Куроо. — Этот фрукт называется ананас. Который вы варили, ученый вы человек. — А, так его не нужно было варить. А что тогда с ним нужно было делать? Парень ангельски улыбнулся. — Выбросить. — Так, очкарик, — Куроо к этому времени уже порядком устал и хотел все закончить побыстрее. — Ты вообще знаешь, зачем вас пытались поднять? — Нас? — удивился тот. — Вас, вас. У нашей организации…конторы, где я работаю, кое-кто плохой кое-что украл. В некоторой мере у меня личные счеты к этому воришке, потому что он свистнул приличный отрезок моей жизни, фигурально выражаясь. Ну и прихватил с собой наше оружие, корабли… И все это взорвалось. На месте взрыва собрали все тела — до зарезу нужно было всех ну…оживить, — мертвец вскинул бровь, и внутренне Куроо был с ним согласен, — вот мы и пытались. Но от взрыва сгорело все, что могло сгореть, более-менее целыми остались всего несколько тел, а потом ты и встал. Не помнишь? Парень сощурился. — Я не понимаю… — Вся, короче, сложность задачки для нашей конторы заключается в том, чтобы найти преступника. Вряд ли это был ты, ты слишком для этого холеный, но я бы хотел, чтобы ты рассказал все, что ты видел, а я тебе помогу взамен. — Не поможете, — вдруг с каким-то странным выражением ответил ему очкарик. — Да опять двадцать пять! Много у тебя вариантов? Тебя нашли сравнительно далеко от взрыва. Ты, может, не видишь, но у тебя вся спина обгорела, и руки. Ты пострадал меньше всех, вообще странно, что ты умер, с такими ранами живут еще долго. — Это потому, что я не от взрыва умер, — раздраженно перебил его тираду парень. — В смысле? — В прямом! — у Куроо засосало под ложечкой. Не к добру. — Я просчитал все, чтобы мне не помешали, но это… — голос парня затих. Куроо выронил гогглы, которые крутил в руке. Парень оттянул воротник, но ученый и без этого… да что тут вообще говорить? — О боже, — вырвалась у Куроо любимая приговорка Кая, но он даже не обратил на это внимание. Он бы так и сел, если бы до этого не сидел. — Не поминайте имя господа всуе. Последовав его совету, Куроо со вкусом выругался. И еще раз. И еще. Ну и еще, напоследок, для верности. Счастливая звезда — явление двоякое. Куроо действительно удалось оживить мертвеца и избежать наказания начальства. Вот только оживил он самоубийцу. Тецуро с испугом взглянул в лицо мальчишке — что за невероятный симбиоз веселья и отчаяния? Ну да, в принципе, что ему еще чувствовать. — Я не виноват, — быстро извинился он, не понимая даже перед кем. — Это сделал не я. — Не вы ли только что тут утверждали, что только вы в состоянии мне помочь? — с мерзенькой улыбочкой спросил парень. — Не вы ли тут рассказывали мне о величии науки? И надо же, какая досада, даже подняли меня не вы. — Как ты… — Куроо пытался собраться, сконцентрироваться, но мысли плыли, комната кружилась. Вы, вот, сомневались, что с ним случится именно это? Потому что Тецуро в глубине души где-то такого подвоха и ожидал. — Сделал, ну… — Покончил с собой? Повесился. — Наверное, потому и обгорела спина, — пробормотал Куроо, стараясь игнорировать, что сам бы так легко о своей смерти вряд ли бы распространялся, — но тогда почему не обгорели те же ноги? И штаны тоже, уж извини за подробности… Интересная способность, если ее сохранить, будет ли вероятность, что мы добьемся неуязвимости для живых… Ты почти не обгорел, твой мозг не поврежден, хм… — Вы не знаете, как мне помочь, — прошептал юноша пораженно, — вы ничего не знаете. Вам нужно только мое тело. — Что за пошлости, конечно, нужно, без него никуда. Я изучу вопрос, — тут же возразил Куроо, скорее из чувства противоречия. На деле же он понятия не имел, как это сделать, но в начале всегда сложно, пока не становится легко. — Это нетрудно. Я справлялся с худшим. Успокойся, эй! — Я… не понимаю, что происходит, — голос у парня так изменился, что у Тецуро волосы встали дыбом. — Я не понимаю…я… я должен был умереть, почему я? Зачем я нужен? Почему я ожил, вы знаете? — Нет, — беспомощно проговорил Куроо. В комнате повисло неловкое молчание. Какое еще могло быть молчание между ученым и ожившим мертвецом, который…очень хотел быть мертвым мертвецом. — Вы сказали, что поможете мне, Куроо-сан, — помолчав, наконец подал голос юноша так, будто что-то для себя решив. Он запомнил его имя, а ведь Кай сказал его всего однажды. — Если ты поможешь мне, — с готовностью согласился Куроо, — я приложу все силы, чтобы тебе помочь. — Что вам нужно? — Твои параметры. Твое самочувствие. Как ты двигаешься, что думаешь — блин, да всё. Еще что ты видел до своей смерти: может, было что-то очень подозрительное или вроде того. — Хорошо, — кивнул юноша. — Я согласен. — Точно? — с подозрением уточнил у него Куроо, но на лице юноши ничего нельзя было прочитать кроме смертельной усталости. — Ты был против всего этого. Или не был?.. В любом случае. Ты уверен? — Но у меня ведь нет выбора, правильно? — почесав затылок, улыбнулся парень. У Куроо от этой улыбки на душе кошки заскребли. Почему — непонятно. — Ладно, — протянул он все еще с сомнением. — Завтра начнем опыты. Сегодня отдыхай. Квартира у Куроо была примечательная с одной стороны и совершенно непримечательная с другой — зависело от того, осматривали вы ее изнутри или же просто видели окна снаружи. Он жил в самом обычном фабричном районе, где от постоянного пара небо чаще было серым или белым, чем синим, неподалеку гудела станция, куда прибывали паровозы, и все это в квартирке Куроо было прекрасно слышно. Он не был знаком со своими соседями: то ли боялся повторения случая с Кенмой, то ли ему было просто некогда — и тут Куроо с чистой совестью сказал бы, что куда больше именно второе. Словом, самая обычная квартира — если не заходить внутрь. Первое, что бросалось в глаза — практически полное отсутствие мебели, зато бессчетное количество всевозможных машин, инструментов, приборов, склянок и канистр. Это была собственная, личная лаборатория Куроо, которую он собирал годами, можно сказать, снимал сливки, долго размышляя, нужно ли ему что-то новое или все же нет. У него было несколько двигателей, счетных машин, баллоны — пустые, с газом, с кислотами и прочим, что-то из этого «прочего» прожгло его лабораторный стол насквозь, и он просто накрыл дыру дощечкой. Практически все шкафчики всегда были открыты, чтобы было удобно что-нибудь срочно достать, отовсюду торчала бумага или бутылочки, гудели лампы. У него даже была возможность самостоятельно получать электричество, и одних часов у него было штук двадцать, и все показывали разное время. Конечно, неспроста. Его стол был завален пергаментами и книгами, коих было очень много, и Куроо заметил, что парень частенько переводит взгляд на шкаф справа от него. Своей библиотекой Куроо тоже гордился, хотя читать не очень любил, пусть ему и приходилось. Но шкаф был полон редких книг и рукописей, которые так просто — или легально — не достанешь. Все было в его квартире. Кроме нормальной кровати — она вечно была закидана бумагами и книгами - обеденного стола, стульев и хотя бы небольшого дивана. Но у него было кресло-качалка, на которое он неуверенно и указал юноше. Тот никак не выказал недовольства, неловко устроился в кресле (уж больно высокий) и, кажется, через несколько минут уснул. Едва удержавшись от желания проверить, правда ли это и может ли мертвый спать, Куроо полез в шкаф за пледом, которым укрыл парня. На сегодня с него хватит. Ему нужно было передохнуть, и он, сдвинув бумаги на сторону, как есть, в одежде упал на кровать и тут же уснул. Спалось ему крепко и без сновидений. Утром он по старой привычке встал в семь утра, даже не продрав глаза двинулся на кухню — к холодной воде и мыши, что повесилась в им придуманной охладительной камере. Но дойти до кухни без приключений в то утро ему было не суждено, поскольку еще в узком коридоре он врезался во что-то… то ли твердое, то ли… — Эй! — сказали ему сверху. Сон как рукой сняло. — Не мешаю? — почти ласково, скрывая шок, спросил Куроо. — Я вот только сейчас обойду, минуточку… — Благодарю. — Не стоит, не стоит, висите, сколько хотите… Он молча заварил себе кружку крепкого чая. Заварил так крепко, что он стал цветом похож на кофе. Так же молча его выпил, слушая, как скрипит балка. Потом заварил вторую кружку. Балка все так же скрипела, пока в коридоре не раздался грохот и чей-то сдавленный (вероятно, той самой балкой) стон. Тогда Куроо заварил третью.***
— Куро-чан, что ты… Ого. Это все, что сказал Ойкава, увидев Куроо на пороге. Кроме капитана никто его не заметил: гремели и кипели паровые машины, что-то звенело — наверное, механики готовили цеппель к запуску. Ах да, точно, кажется, сегодня они должны были снова пойти в рейд. Тецуро в молчании прошел к Ойкаве, взял за рукав, и, потянув, вывел на взлетную площадку. Тот не дергался, позволяя себя вести, но когда вышли на улицу осторожно расцепил его ладонь и встал рядом. Куроо вдохнул полной грудью. Они стояли так высоко, что Куроо казалось, что он может потрогать ватные облака, что висели прямо над ними. Мир с высоты казался таким…крошечным, мелким, недостойным внимания, что дух перехватило, и Куроо порадовался, что не подошел к самому краю. Он уже не раз бывал у Ойкавы на площадке — бегал по цехам, высматривал чертежи и помогал с заправкой, ползал по дирижаблям, но, признаться, никогда не стоял с ним рядом просто так. Вот просто так, плечо к плечу, наблюдая за движением облаков на пронзительно-синем небе. — Здесь очень хорошо, — искренне сказал Куроо. Ойкава легко кивнул. — Я знаю, — просто ответил он. Помолчал. Ученый весь внутренне сжался, ожидая вопроса, и он, конечно, был озвучен: — Ну и? — Ну и что? — Что с тобой случилось? Я не говорю о том, что я неделю как дурак торчу у лифта, а потом… — Ты-то выглядишь одиноким, — усмехнулся Куроо, но получилось как-то зло. — Куро-чан, у нас не те отношения, чтобы жаловаться на одиночество, — парировал Ойкава и продолжил: — Но ты просто ужасно выглядишь, с тобой все хорошо? — О, со мной — со мной все замечательно. Просто волшебно. Потрясающе. — Куро-чан?.. — голос Ойкавы стал обманчиво веселее, как всегда, когда он внутренне собирался с чем-то сражаться и стоять насмерть. Это хорошо. У Кая уже не было сил, он шарахался от него по всем углам, и Куроо не имел права его больше заставлять, не мог снова просто ввалиться к нему и попросить решить все его проблемы. Ойкава — что ж, если Ойкаве удастся победить внутренних демонов Куроо, он будет должен ему всю жизнь. И его прорвало. Он говорил быстро, захлебываясь и оговариваясь, словно боясь, что его остановят, его выпроводят, скажут заткнуться, имея на то все причины — он скрывал слишком много всего важного, что сейчас нельзя было утаить, но никто его не остановил, пока Куроо сам не замолчал, больше не в состоянии выдавить из себя ни слова. Время текло словно совершенно иначе — ему казалось, он говорил с минуту, а на деле… На деле Ойкава молчал добрых пятнадцать. Куроо жил в аду уже больше недели, и его терпение закончилось. Все. Конец. Край света. После первого же утра в компании повесившегося мертвеца Куроо даже для себя, истинного гения, пришел к поистине гениальному выводу, который находил подтверждение каждый божий день после. Мертвеца убить нельзя. Даже если очень захотеть. Они обговорили ситуацию спокойно: Куроо, истому трезвеннику, понадобилось четыре полных бокала виски, чтобы проникнуться на том уровне, где он вроде как не при делах, а потому мыслит здраво, и вместе с этим способен на какие никакие, а все же чувства. С этими же чувствами он попытался объяснить мальчишке: нет, не выйдет умереть, ровно пока я не закончу исследования, ты уже заочно мертв, твое сердце, дружок, не бьется. Хочешь умереть — не раньше, чем я тебе позволю, и не потому что я такой злой, потому что я очень, очень добрый, а потому что ты не сможешь, дубина. Парень кивнул и вроде бы, судя по честным глазам, даже понял. Тем же вечером, когда Куроо выскочил в магазин за алкоголем, в коем у него появилась острая нужда, во всем квартале внезапно отключилось электричество, которое и так было не ахти каким и далеко не у всех. С тяжелым сердцем Куроо помчался назад и почти не удивился, увидев этого недотепу в ванной со своей же электромашиной, который выглядел так потерянно, будто у него свистнули новогодний подарок. Куроо откупорил бутылку прямо на месте. — Так, — решил он, — мы займемся исследованиями немедленно, и ты будешь отвечать на каждый из моих вопросов. Он проработал всю ночь и весь день, не спуская с мальчишки глаз: измерял температуру, проверял рефлексы и реакции, отпаивал микстурами и слабо — слабо! — проверял на реакцию на ток. — Можете не церемониться, — поощрил его парень с ехидной улыбкой, и у Куроо язык зачесался ответить, что будь его воля аки божия, он бы устроил проверку совершенно иного характера, которая что живому, что мертвому одинакова будет, но он смолчал и только увеличил силу тока. Так и планировал до этого, вы не думайте. Парню не требовалась пища и сон — вот, что он выяснил и подтвердил научно к концу нового дня. Чего Куроо не учел — точнее, учел, но не до конца, — так это что его собственное тело в упомянутом все еще остро нуждается, а потому, несмотря на все свои выпитые настойки, Куроо все равно в какой-то момент отключился, судя по всему, прямо за работой. Когда он открыл глаза, парень сидел на прежнем — удивительно! — месте и, закусив бинт, усердно заматывал руки. — Не вышло? — сиплым спросонья, но все же очень ядовитым голоском спросил Куроо. На него злобно зыркнули исподлобья. — Ну не всем же просыпаться в радость. Тем более, когда тебя будят, — тут он очевидно сделал намек на Куроо. Тот сладко улыбнулся, пряча бешенство. — Не спорю. Приятно видеть, как ты упорствуешь в своей глупости. Мальчишка отложил бинт и протянул ему руки, располосованные аж до локтей. Порезы глубокие, кости видно, а вот крови, как и предполагал Куроо, не было. Зачем он продолжал упорствовать, Куроо не понимал. На этот раз он решил не рисковать: несмотря на то, что ему активно пытались помешать, Куроо все же удалось привязать мальчишку к тяжелой канистре. Тецуро лично попробовал — нет, ее не сдвинуть, привязан надежно, и те же честные глаза смотрят на него с неприкрытой злобой. Для него по сей день оставалось загадкой, как, пока они с Каем вешали лапшу начальству на уши, желая спасти свои жизни, парень смог дотянуться до баллона с газом и открыть его. Куроо вернулся очень рано, до обеда. Возможно, это спасло не только шкуру этого идиота, но также и совершенно живых людей, которые в то время, по счастливой случайности, были на работе. Одна зажженная спичка, пусть и на другом этаже — и все взлетело бы к чертям. У Куроо от ужаса, что по его вине едва не устроили массовое убийство, задергался глаз, и, судя по всему, именно тогда и появился первый седой волос. Целый клок. — Ты просто идиот, — ошалело дергая на себе волосы, бормотал он, — и-ди-от. Счетовод проклятый. Самоубийца, мать его. — Я не думал… — в какой-то момент рассерженно ответил парень, попытавшись защититься. Но выбрал неверные слова. И время. И все сразу. — Я вижу! — рявкнул Куроо взбешенно. В руке что-то хрустнуло — он сломал дверную ручку. Очкарик дернулся и впервые за все время посмотрел на него с настоящим страхом. — Свою жизнь не ценишь — твое дело, но подвергать жизнь других опасности права не имеешь! — А, так только вам можно чужими жизнями распоряжаться?! — разгневанно вскинулся мертвец. — могли бы привязать за горло: тогда и вам, и мне! — Ни один из моих опытов, — прошипел Куроо в ярости, — не закончился ничьей смертью. Как бы ни было опасно. Пока не появился ты! — Ах, так я у вас первый, — умиленно протянул мертвец. — Какая честь для меня! У Куроо от бешенства мир заискрил, готовясь взорваться. Он втянул воздух через нос. — Шуточки ниже пояса шутить вздумал, значит… Знаешь, что, свободолюбивый ты птенчик, — Тецуро накрутил веревку на локоть, — а мне плевать. Меня расстреляют, вероятно, но я раньше застрелюсь сам, — кинув веревку на кресло, он указал на проход. — Можешь проваливать. Прямо сейчас. — Что? — переспросил очкарик, будто не поняв. Как забавно было видеть, как мгновенно слетела с его лица вся смелость и затихла бравада. — Ты меня слышал. Хотел свободы? Не держу. Лети на все четыре стороны, птица низкого, мать твою, полета. Что застыл? Выметайся, — Куроо, схватив его за плечо, рывком поднял и пихнул к выходу из комнаты. На его удивление, парень оказался не таким уж слабым: уперся пятками и обеими руками вцепился в проем. — Ну! — Нет! — возразил парень громко, и по голосу Куроо понял, что тот сам, видно, в шоке от своих слов. — Кто все это натворил? Куда мне идти теперь?! — К господу богу! — Куроо толкнул его плечом, но тот не поддался. — Передашь от меня привет и… — он снова пихнул его, парень зашипел, но не сдвинулся, — соболезнования… Ты все равно… к нему… собирался. Чтоб тебя, уйдешь ты отсюда или нет! У очкарика пальцы побелели от напряжения, но проема он не отпустил. — Это мой дом! — почти жалобно воскликнул ученый. — Мой! — И ваша ответственность! — послышался голос очкарика. — Вы мне помогать должны, а не выгонять! — Да ты сам сбежать норовишь. На тот свет. Что тебе я? Что я скачу с этими градусниками, что нет — в итоге ты все равно пустишь газ. Идиот. Парень цыкнул, но ничего не сказал. — Я видел, как какой-то мужчина шнырял по лесу, — внезапно переключился он, Куроо даже не понял, о чем тот. — Ко мне он не подходил, и я был далеко, но он ходил кругами, и кругами, и кругами… — О чем ты? — спросил Куроо недоуменно. — Это что? — Аванс, — ответил мальчишка и, медленно отпустив руки, будто весь сжался. Куроо, зная, что его не видят, скривился в беззвучном крике, замахал руками, трижды прыгнул, со всей силы приземлившись на пятки, подошел ближе, чтобы вцепиться в шею этого тупого, эгоистичного, наглого… И, до крови прикусив руку, спешно ушел в кабинет. Это было очень короткое, но все же затишье. Кай пришел на следующий день, а все это время Куроо потратил на дальнейшие исследования и разговоры. Он пытался выпытать по максимуму, потому что ему казалось, словно время гонит его в шею — стоит отвернуться, и мальчишка снова что-нибудь сотворит. Наверное, слегка прибалдев от того, что едва не отправил на тот свет кучу людей и не был выгнан сам, парень был почти разговорчивым, подпускал к себе, разрешал делать надрезы и поить всякой гадостью. — Я этого все равно не чувствую, — пояснил он Куроо. Тот с интересом посмотрел на юношу. — А так? — он провел скальпелем чуть сильнее — у живого человека бы уже вовсю текла кровь. Но парень только головой покачал. — Ничего. — Расскажи мне больше о том, что ты видел, — попросил Куроо, отходя к шкафчику с инструментами. — Ты что-то видел еще до взрыва? Юноша слегка нахмурился, отчего очки у него сползли на кончик носа. — Я нарочно выбирал место, где меня никто не сможет побеспокоить, и в лесу поначалу было тихо. Но потом я заметил чей-то… силуэт? Правильно закрепить веревку довольно трудно и долго, чтобы ничто не сорвалось, да и дерево я не сразу нашел, поэтому я эту тень видел порядочное количество раз. — Маньяк какой-то, что ли? — буркнул себе под нос Куроо. Позади него хмыкнули. — Я бы обрадовался. — Эй! — Что? — очкарику будто доставляло удовольствие раздражать Куроо своим равнодушным отношением к смерти. — Все было бы намного проще. — Это была твоя первая попытка? — спросил Куроо деловито. Молчание. — Шестая, — ответил парень, уже когда Куроо успел закрыть шкафчик и повернуться к нему. — Ты упорный, — оценил Тецуро. — Твое бы упорство в другое русло, цены б тебе не было. — Я сам хочу выбирать, спасибо. — Пожалуйста, — Куроо выкрутил электромашинку на максимум, но в выражении лица мальчишки не изменилось совершенно ничего, даже бровь не дернулась. Только та же бесконечная смертельная усталость. — Не больно? — Нет. Куроо так и записал: «Устойчивость к электричеству». Забегая наперед, Куроо мог бы, конечно, сразу предположить, что парень совершенно неубиваем и на него не действует ничего, но выдвигать такие аксиомы он права не имел. Во-первых, что-то подняло этого очкарика из мертвых, совершенно реально подняло, а значит, должен был быть способ уложить его обратно. Во-вторых, чтобы выявить этот способ он, в принципе, должен был научиться философски относиться к постоянному стремлению умереть и использовать это себе на благо, а именно, получить максимум за минимальное время. Конечно, в конечном итоге он надеялся не допустить опыт до его логичного завершения. Никаких смертей у него на руках, и на полном серьезе помогать парню убить себя он никогда не собирался. Он усвоил урок, поняв, что мальчишку нельзя ни на секунду оставлять без присмотра. Кай, конечно же, стал первым, кто начал помогать: когда он пришел, Куроо счастливо сбагрил на него все свои заметки, дал краткий экскурс на общение, объяснил ситуацию, а сам бессильно упал на кровать, мысленно сетуя, как бесполезен человеческий организм и что он с удовольствием поменялся бы с мальчишкой местами. Пробуждение было не из приятных. — Поезд! — Что?..- Куроо чуть разлепил глаза, когда его плечи сильно сжали и самого прижали к подушке. — Он бросился под поезд! Куроо, вставай! Куроо хотелось спрятаться в домик из одеял и никогда оттуда не вылезать. На откуп полицейским и возможность забрать тело ушли две трети его зарплаты. Когда они с Каем свалили переломанный труп с кушетки прямо на холодный пол, а мальчишка все не открывал глаза, он почти испугался, что все получилось. Он не был готов. Где-то внутри он был уверен, что не выйдет, но что если… — Я надеялся, что это другой мир, — донесся голос с пола. Хрустнула кость, кисть зашевелилась, как в рассказах ужастиках. Кай упал в кресло и закрыл лицо рукой. — Добро пожаловать на новый уровень, — улыбнулся ему Куроо, понимая, что выглядит сейчас как самый настоящий безумный ученый. Если парень чего и добился, так это того, что теперь их желания совпадали: теперь Куроо сам хотел убить его почти так же сильно, как тот — умереть, вот только убийцей становиться еще не был готов и только от злости скрежетал зубами. Проснувшись на следующее утро, Куроо сразу заметил, что одна из его бутылей с кислотой совершенно пуста. Очкарик сидел на подоконнике, поджав ноги к груди, и смотрел на улицу. — Не прокатило? — почти сочувственно спросил Куроо, подходя к нему. Губы у парня были черными, он покачал головой. — Досадно. — Согласен. — А изжоги нет? Мне для науки!.. В него бросили часы. Куроо проверял его на все, что только можно было, чуть ли не к потолку подвешивал — все напрасно. То есть что-то он узнавал, разумеется, но в конечную картину паззлы никак не хотели собираться, и очкарик, который как партизан, хранил молчание, ничем не помогал. Тецуро ничего не понимал — настолько запутался, что уже толком не знал, что именно он ищет. Как его оживить? Как его умертвить? Узнать, что случилось в тот день? Что ему вообще нужно? После кислоты рассчитывать на передоз таблетками было как-то даже глупо, и Куроо явно бы не с этого начинал окончание недели совместного проживания. Но он, усталый донельзя, ничего не сказал, только вышел в соседнюю аптеку, чтобы пополнить запас лекарств — и заодно самостоятельно накачаться чем-нибудь потяжелее. Что-нибудь потяжелее у него вытянули из кармана еще даже до утра, и Куроо бы так и не догадался о целых двух попытках в один день, если бы не полез доставать наркотики из карманов. Карманы были пустыми — совсем, парень — флегматичным и мирным донельзя, и Куроо тогда подумал — что ж. Что ж, тяжелая артиллерия — так тяжелая артиллерия. Ойкава выслушал все это не перебивая, даже не смеясь, за что Куроо был ему благодарен, и потом долго молчал после. — Я пришел к тебе не сразу, — отдышавшись после своего бурного рассказа, снова нормальным голосом заговорил Куроо — спокойно и размеренно. — Пошел к своей старой квартире. Ну, которая далеко на окраине. Стоял там, как дурак. Смотрел. Знаешь, Ойкава, я в первый раз за всю жизнь не знаю, что я должен делать, и это чувство… дерьмовое это чувство, в общем. Надеялся, что он мне подскажет, но ведь его тоже нет. — Кого? Куроо повернулся к Ойкаве. — Забудь, — Тецуро надавил пальцами на переносицу. — Самое главное сейчас — очкарик и его тяга к самоубийству. — И где этот очкарик сейчас? — спросил Ойкава. — Не дома же ты его оставил. Куроо пожал плечами. — В машинерии с твоими. Может, залезет в котел и попробует свариться, кто его разберет. А может, бросится под молоты. Хотя пока он не отличался бурной фантазией. — Надеюсь, что нет, — со слабой улыбкой возразил Ойкава. — Мне не нужны проблемы, даже если он уже мертв и ему ничего не станет. — Он, вроде как, не очень стремится причинять вред другим людям, хотя, конечно, с газом было весело, да и с поездом… Он ничем от нас не отличается внешне, я ручаюсь. Только руки все еще черные. — Следы ожогов не прошли? — Как же они тебе пройдут? У него, по сути, ничего не прошло, ему просто не особо мешает, да и я там помог кое-чему срастись…не самым естественным путем. Ойкава округлил глаза. — Мне стоит это знать? — с опаской спросил он. — М, лучше не стоит, — подумав, решил Куроо. — Хочешь знать, что я в этом всем не понимаю? Почему встал именно он? У нас было четыре нормальных — ну да, наверное, нормальных, трупа. Условия у всех совершенно одинаковые. Только потому, что этот дурень — самоубийца — он и встал? Теперь он, оттого что умер таким образом, подсознательно стремится к смерти первого рода? Или если бы встал кто-то другой, все было бы иначе? В какую сторону мне идти, что думать? — А почему он так хочет умереть? — М? — Почему он хочет умереть? — повторил Ойкава. — Почему он покончил с собой — тогда, в первый раз? В помещении за стеной что-то грохнуло. Судя по тому, что криков не последовало, никто не умер, и Куроо так и остался стоять, пригвожденным к месту простым вопросом. — Я не… я не знаю. Ойкава как-то странно фыркнул, будто подавился. — Ты что, не спросил его? — Нет. Я спросил «как». — Сама тактичность, Куро-чан. Ты говорил с его семьей? — Нет. — Ты знаешь, где они? — Нет. — Я могу разузнать. Дай имя, я быстро найду. — Я… я не знаю как его зовут. Боже. Боже, Куроо даже не подозревал, что Ойкава умеет так смотреть. Вгоняя одним только взглядом в самую преисподнюю. — Знаешь, Куро-чан, — медленно произнес он, — при таком отношении, я очень удивлен, что убить он пытался себя, а не тебя. — Я не подумал об этом… — А о чем ты думал? О чем Куроо думал? Сказать сходу все же довольно сложно. У него на руках был мертвец-самоубийца, одержимый идеей ухода из жизни, и думать Куроо было тяжело, поэтому его мысли витали где-то далеко. Где премия за научные открытия и деньги и… возможно, повернутое вспять время. И, возможно, он бы не устроился на работу в университет, прислушавшись к Кенме, хотя тот ему, честно, ни слова не сказал. Куроо хотел всего: хотел этот мир и чуточку больше, хотел, чтобы его заметили, уважали, хотел иметь в своем распоряжении все — если подумать, разве это плохое желание? Разве он сделал что-то плохо? Из него не вышло хорошего друга, что ж, он мог вложить все свои силы в то, чтобы стать блестящим ученым. Но блестяще он умел только лажать. Черт с ней, с наукой. Он бы добился желаемого другими путями, он всегда знал, как это можно сделать, но как найти того, кто растворился, словно дым, столько лет назад, он не знал. Его не было рядом, когда Кенма пропал. Как это вообще было: мгновенно, как по щелчку, или же его, к тому времени, как Куроо все же с кровью вырвал минутку навестить его, уже не было? Куроо мог научиться поднимать мертвых, но, боже, был ли Кенма вообще мертв? Однажды его просто не стало, и Куроо ничего не успел сделать, ни-че-го. Он считал свое время по секундам, зная, что однажды, возможно, это станет его спасением. Вернуться назад, но… Это были только его желания. — Куро-чан, ты гений и ошибки лепишь себе под стать, — усмехнулся Ойкава.– Просто поговори с ним. — Он не станет мне отвечать, — покачал головой Куроо. — Ты не спрашивал. — Поверь, он скорее с крыши прыгнет, чем ответит мне внятно хотя бы на один вопрос. — Ты не пробовал. Начни хотя бы с этого, может, будет хотя бы один день без самоубийства… О, а вот и он! На платформе действительно показался очкарик: одетый в потертый плащ Куроо и его же котелок, с очками на носу, он выглядел довольно забавно и вместе с тем — достаточно забавно, чтобы полностью вписываться в общий антураж и не вызвать подозрений на постах охраны. Сейчас он, озираясь, медленно подошел к ним. Ойкава чуть скривился, а Куроо, не удержавшись, хмыкнул. Да, еще один человек выше него, как все-таки неприятно. — Вы еще долго? — спросил Куроо очкарик. — Да нет, я все сказал, — Тецуро одновременно пытался отвечать и незаметно отпихивать руку Ойкавы, чтобы тот не щипался. — Нам пора. — Куроо-сан взял тебя на площадку, очень щедро с его стороны, — протянул Ойкава, и если бы Куроо видел его впервые, подумал бы, наверное, что без умысла. — Знаешь, здесь бывает далеко не каждый. — Не каждый его опыт? — со своей фирменной улыбочкой осведомился очкарик. Ойкаву же таким было не смутить. — Так у него их много? С мертвецом они скривились совершенно одинаково, о чем не замедлил умиленно сообщить Ойкава. Ограждение так и манило, Куроо полуосознанно подошел к нему вплотную, очкарик, как щенок, следующий за хозяином, потянулся следом. — Как тебя зовут? — спросил его Куроо, не оборачиваясь. — Зачем вам мое имя? — Тецуро спиной чувствовал ядовитую улыбку, а еще понимал, что Ойкава наверняка закатил глаза. — Для простого опыта оно не требуется, правильно? Вы называете свои исследования как-то? — Таких исследований у меня еще не было. — Вы намеренно хотели прозвучать вульгарно? Если да, вы превосходно справились. — Хватит тянуть одеяло на себя, — пробормотал Куроо, опираясь на холодный металл. — Я погорячился с тем, что не слышал тебя и даже не задумывался об этом… — А сейчас вдруг начали. — Он всегда долго раскачивается, дальше не такой глупый, правда, — вставил Ойкава и развел руками: — Что? Я правду говорю! — …да, начал. Ошибки не совершают только глупые. — Куроо обернулся, облокотившись об ограждение. — А я себя дураком не считаю. И даже тебя, хотя порой ты очень стараешься. Очкарик опять цыкнул, но, кажется, смутился?.. Неужели. — Ну? Мы будем что-то с этим делать или продолжим прятаться по углам и шипеть друг на друга? Разгулялся ветер. Сколько там до отправления цеппеля? Наверное, им пора идти, а Ойкаве пора в небо. Куроо потянулся за часами. — Цукишима. — Что? — Меня зовут Цукишима. Если бы еще Ойкава не выглядел таким довольным и торжественным… — Приятно познакомиться, — наконец, искренне сказал Куроо и протянул очкарику — Цукишиме — руку для рукопожатия. И в этот момент случилось разом несколько вещей. Первая: и без того не самое надежное ограждение, стоящее на площадке только потому, что убрать и заменить его было некогда, потому что все и так знали, что подходить к нему нельзя, с оглушительным лязгом треснуло и часть его улетела в город — вниз на сотни и сотни метров. Вторая: Куроо, который до этого правилами безопасности не пренебрегал, вспомнил об их важности очень резко, когда рука его вдруг оперлась по сути ни на что, но подумать на этот счет уже ничего не успел. В поле зрении мелькнуло нежно-голубое небо и вечно торчащий, как у петушка, хохолок Ойкавы. Третья: кто-то с силой схватил его за руку и потянул на себя. На мгновение Куроо столкнулся взглядом с Цукишимой, после чего тот будто пронесся мимо него. Ладонь, сжимавшая его предплечье, разжалась, а Тецуро рухнул на гладкий камень площадки. Четвертая: Ойкава, все-таки, оказался неправ. Даже этот день закончился самоубийством.***
— Как ты себя чувствуешь? Они шли по парку, пока стоял солнечный теплый осенний денек. Для Куроо это наконец был шанс надеть парадный котелок и примерить новое пальто, а для Цукишимы — для Цукишимы, возможно, найти что-то поважнее в этом мире, чем смерть. Таких глобальных целей Куроо, на самом деле, не ставил. Он попытался начать с малого: принарядить этого изрядно помятого после падения с площадки оболтуса и вывести в город, а по пути выведать что-нибудь о нем самом. Атмосфера дома заметно разрядилась, пусть и прошло с происшествия меньше суток. Цукишима даже с некоторым воодушевлением вырядился в переданный ему фрак, сам выбрал себе шляпу и полез в шкафчик за пенсне. У Куроо сердце екнуло, когда он повернулся, держа в руке револьвер. — Он не заряжен, — быстро сказал он, но Цукишима, судя по всему, не был заинтересован в смерти на данную секунду. — Красивый, — проговорил он, задумчиво проведя пальцем по вручную вырезанной вязи, огладив деревянную рукоять. Куроо слегка расслабился. — Сам сделал, — не без гордости сказал он. Цукишима заинтересованно поднял на него взгляд. — Вы? Вы ведь не оружейник. — Подрабатывал когда-то давно, вот и срезал себе на память один. Никогда его, правда, не использовал, хотя хотел, но что им стрелять? По бутылкам, разве что. — Это хорошее оружие, — оценил Цукишима, взвешивая револьвер в руках, — сбалансированное. У него и отдача, наверное, такая, что руку не оторвет. Конечно, не для охоты и прочего, но для работы в охране или как солдату — отличное. Не знал, что вы так умеете. — Ты сам счетовод, тебе откуда знать? — усмехнулся Куроо. Он не заметил, как Цукишима потупил взгляд. И вот сейчас они мирно шли по аллее, шурша опавшими листьями. На них никто не обращал внимания: день был на редкость замечательный, каждый был занят своим делом. Мимо них проходили семейные пары, пробегали дети. Куроо, лавируя скорее интуитивно, строчил в блокноте ответы на вопросы Цукишиме, Цукишима — отвечал, если хотел, чтобы Куроо заткнулся. — Нормально, — ответил он, — в сотый раз говорю. Нормально. — Но оно не может быть нормальным, понимаешь? Ты пролетел столько метров, сколько…я даже не знаю, сколько их там, и мне стоило больших трудов собрать тебя, между прочим. Ты мог бы и не очнуться. Он тут же пожалел, что это брякнул. — Думаете? — и как Куроо мог забыть, что у этого уникума стремления с желаниями нормального человека идут вразрез и на таран? — Хотите сказать, я был близок? — Хочу сказать, что ты так и не рассказал мне ничего о том, что ты видел в лесу до этого. — Только давайте купим клубничное мороженое. Куроо даже не стал говорить ему, что желудок у него не работает, если вообще сохранился, после кислоты-то — только вручил деньги. Вернувшийся с вафельным рожком и двумя шариками мороженого, Цукишима сел на скамейку, прямо под теплое солнце. Куроо опустился рядом. — Спрашивайте, — милостиво разрешил Цукишима. Может, следовало почаще кормить его чем-нибудь клубничным? Разговорились бы раньше. — Понимаю, прозвучит глупо, но… почему ты встал? Я имею в виду, — Куроо попытался подобрать слова, пока Цукишима следил, чтобы на перчатки не упала розовая капля, — в какой момент ты осознал, что больше не мертв? Ты понимаешь? — Когда ананасами завоняло, — Цукишима откусил огромный кусок мороженого и сразу же проглотил. — Терпеть их не могу. — Примерно тогда же ты ощутил тягу к смерти… Извини. — Да нет, хорошая шутка. — Спасибо. — Пожалуйста. — Что еще не любишь? Цукишима помолчал. — Яблоки, — сказал он, доев мороженое. Остатки вафельного рожка полетели в урну вместе с салфеткой. — М? — Шумных людей. Острую пищу. Бессмысленные разговоры. Математику. Вставать рано утром. Физкультуру. — Ого. Много. — А вы? — Когда денег нет, — даже не задумавшись, выпалил Куроо. — И когда не дают работать. — И все? А из еды? — Студенчество привило мне всеядность. Я в твоем возрасте ел все, что видел. Выражение лица Цукишимы отражало всю потерянность ситуации с Куроо. — Откуда вы знаете, сколько мне вообще лет? — А сколько тебе лет? — Двадцать пять. Куроо поперхнулся воздухом. — Работал же я как-то счетоводом, — насмешливо продолжил Цукишима. — Что вас так удивило? — Я думал, подработка… Все равно я старше, — не пожелал отступиться Куроо. — Возраст и зрелость — разные вещи. — И ты у нас, в свои двадцать пять, уже созрел для смерти? Ох, это Куроо зря, он почувствовал это сразу же. Довольно миролюбивое настроение Цукишимы мгновенно испортилось. — Что-то еще? — сухо спросил он, глядя прямо перед собой. — Что ты видел в лесу до этого? — быстро переменил тему ученый. — Опиши все подробно. — Лес, деревья, траву, поляну, зайца, — тут же отозвался Цукишима, вынудив Куроо закатить глаза. Все же было нормально. — Двух воронов, сломанную большую еловую ветку, заброшенный дом… — Прекрати, — перебил Куроо, но Цукишима, осклабившись, продолжил: — …танки, пушки, баллоны, дирижабль в небе, два метра веревки, клейкую ленту… — Зачем ты это делаешь? — прошипел Куроо, поднимая его, дернув за рукав. Цукишима продолжал улыбаться, хотя говорить, слава богу, перестал. — А? Это был просто вопрос, что ты развел? — Извините, просто из головы как-то вылетело, что вы все на свете знаете. — Чтоб тебя!.. Цукишима, я вот чего понять не могу: вместо того, чтобы помогать, тебе вечно зачем-то надо все портить. — Это точно, — согласился Цукишима, все так же пространно улыбаясь, и Куроо почувствовал уже знакомую за эти дни злость на него, когда ни черта не понимал. — Вечно я все порчу. — Какой бедный несчастный, пожалейте его все, неужели вы не видите, как он старается все исправить! — Куроо почувствовал, как его опасно несет не в ту сторону, капитально не в ту, совершенно не в ту, но не мог остановиться. — Ой, так ведь он не старается! Может, для разнообразия, стоит попытаться? — Вы перегибаете палку, — Цукишима так перекосился, словно Куроо действительно удалось его ужалить. И он немедленно почувствовал за это вину. — Почему ты покончил с собой? — спросил он, уже спокойнее. Не ответив, Цукишима молча развернулся и пошел дальше по аллее. Куроо не стал его останавливать. Поймает полиция — черт с ним, попробует достать Кай — скажет, что тот его вырубил. Плевать. Куроо вернулся домой и до самого вечера торчал над своими заметками, пытаясь сообразить. Что-нибудь. Как-нибудь. Доходя вплоть до того, чтобы сдать мальчишку властям — да, им всем крышка, но Куроо, как уже говорилось, в тот день было плевать. Он просматривал цифры, сравнивал, сравнивал с имеющимися текстами, снова проверял, но чернила оставались неумолимы. Цукишима вернулся поздно вечером, когда за окном уже была темень. Не сворачивая, подошел к шкафчику, достал из него револьвер и ушел с ним в ванную комнату. — Плитку не расколоти, — процедил сквозь зубы Тецуро. Через несколько секунд в ванной раздался громкий выстрел. Но Куроо от бумаг так и не оторвался.***
Физическое состояние Цукишимы ухудшалось. Вчера он все понял верно. Куроо назвал бы это медленным угасанием. Ему удалось заделать дыру в его черепе (по сути — просто залепить бинтами с обеих сторон), но она не могла не повлиять на его состояние. Последние его попытки были, как бы это сказать… более травматичны для его тела, чем предыдущие, если, разве что, не считать поезда. Но бросился он под него в принципе удачно для Куроо, и крайне неудачно для себя — переломал ноги, ребра, только и всего. Кислота, падение с высоты и пробитый висок сделали его медлительным и неуклюжим. Конечно, это еще мало для того, что могло с ним произойти, но вот, что еще заметил Куроо — на его спине, вокруг и без того черного пятна, кожа существенно потемнела. Хотя он и молчал, но Куроо понимал, что тот не слепой — на руках было все то же самое. Вот тогда Куроо и перепугался. Не так, как было до этого, а… скорее того, что время уходило, а они все так же стояли на месте. И у Цукишимы это время заканчивалось, он не вечен. Что с ним случится? Он просто истлеет заживо? Будет вот так вот гнить и… Что вообще может быть хуже этого? — Куроо-сан, ужин, — позвал его Цукишима. — А? Иду. Они не говорили о вчерашнем инциденте: Куроо просто совершил свой привычный осмотр утром, а потом через два часа и еще через два. Конечно, Цукишима что-то понял. На столе стояла обычная яичница, которая у самого Куроо выходила какой-то водянистой, чего от яичницы вообще ожидать нельзя, но у него любая готовка, Цукишима был прав, способна поднимать мертвых. Вот он готовить не очень-то любил, но умел. Вообще-то, это был второй раз, когда он готовил ему. Первый был вчера, до ссоры. — Что ты хотел мне сказать? — спросил Куроо, беря хлеб. Не может быть, чтобы Цукишима так просто расщедрился ни с того ни с сего. — Я умираю, — это не было вопросом. — Ты уже умер, — поправил Куроо, прожевав кусочек. Вкусно. — Так что технически, нет. — Мое тело разлагается. — А ты еще с высоток попрыгай, вернешься домой мясной жижей. Что ты кривишься? Ем здесь, вообще-то, только я. — Но мое тело разлагается. — А соображаешь ты по-прежнему резво, — возразил Куроо. — Активность мозга никак не нарушена. С учетом того, что ее не было… То есть, реакции твоего тела заторможены, да, но человек умирает, когда наступает смерть мозга. — Он у меня тоже мертв. Я весь мертв. — Звучит жутко, конечно, согласен, но да. Твоя голова будто работает вне зависимости от смерти или… жизни мозга. Словом, она выдержала каким-то невероятным образом даже пулю. Все счастье в ней. — То есть, именно от головы зависит, умру я или нет? — уточнил Цукишима. — Вроде того. Пока она у тебя соображает, ты будешь жив, я полагаю. Опять же, не могу утверждать наверняка. — Тогда ее нужно отрубить, — выдал Цукишима. Куроо хмыкнул. — Ага, удачи. Даже я такие повреждения не заделаю. — Я вообще не просил, чтобы меня заделывали, — резко ответил Цукишима, даже не дав Куроо возможности подколоть его по поводу «заделывания». — В этом-то и суть. Я позволял вам изучать себя, но взамен не получил ничего. Где ваши исследования? Что я такое? Как это объяснить? Вы все еще ничего не знаете, так какая разница? Вы неспособны это объяснить. Когда вы говорили, что мне поможете, я думал, вы мне поможете закончить начатое. Исправить все это. — Ты же смеешься сейчас, — улыбнулся Куроо неуверенно, но… О нет. Он серьезно. — Ты с ума сошел… — Это же вы в этом виноваты. Я должен был быть мертв. Это… — Цукишима посмотрел в сторону, руки нервно задергались, — неестественно, я не должен был жить. Убейте меня и дело с концом. — Нет. — Прошу вас. Проявите же хоть немного сострадания. Это кто к кому его еще проявлять должен, разъяренно подумал Тецуро, вскакивая из-за стола. — Нет! — Куроо отшатнулся, когда очкарик попытался подойти к нему. Тот тоже спешно отскочил в противоположную сторону, сглотнул и сжал руки в кулаки. — Я не стану этого делать! О чем ты просишь вообще! — Я не могу сам, я бы попытался сам, но нужны несколько пил, — попытался объяснить Цукишима, а Куроо захотелось заткнуть уши и начать прыгать, как ребенку, крича «ла-ла-ла, ничего не слышу». — Тогда будет вероятность лечь между. А у вас нет таких, я не хочу в это никого втягивать, а вам не так страшно… — Т-ты… Ты подумай, что ты несешь! — от шока и испуга Куроо заикался и бесполезно дергал руками, будто не зная, куда их пристроить. — Ты просишь меня тебя убить! Почему меня? Почему мне не страшно?! — У вас достаточно данных на всю вашу жизнь. Вас не волновало, что вы живете рядом с мертвецом, вы не боялись его исследовать, изучать — вы привыкли… — Как к этому можно привыкнуть?! — вскрикнул Куроо, чуть ли не схватившись за голову. — К-как вообще к этому можно привыкнуть?! — Я привык, — ответил Цукишима, не дрогнув. — Я всеми силами пытался исключить других из этого уравнения, но, видимо, мне не умереть без посторонней помощи. Кроме вас мне некого попросить. — У меня для тебя новости, — перебил его Куроо, даже не сдерживая сарказм. — Ты мертв. Так же, как те парни, что могли бы встать вместе с тобой. Я не знаю, какого черта тут произошло, я пытался это понять, пока ты мешал мне всеми силами, но знаешь, что я понял? Нельзя убить то, что мертво. Не выйдет, просто живи с этим дальше, вернись к своей семье, заведи новую, найди друзей, смысл — смирись! Или дай мне делать свою работу! И моя работа — не убивать людей! Выскочив на улицу в спешно накинутом плаще, он побрел куда глаза глядят. На улицах было темно, редкие прохожие обходили его стороной — видок у него был тот еще, точно вылезший из ада демон. Он шел, куда несли его ноги, не особо разбирая, по улице идет или же по пустырям, пролескам. Шел долго, изредка дотягиваясь до фляжки, делая глоток, чтобы согреться. Тикали в кармане часы, потом на весь город загремели городские. Куроо не останавливался, пока не обнаружил себя у небольшого прудика. Деревянная детская площадка, стоявшая неподалеку, развалилась, в окнах домов не было света. Куроо прошел дальше, до тротуара и после — прямо по нему. Здесь дома были ничуть не лучше — такие же пустые, обветшалые, но явно более богатые когда-то давно. Зацепив взглядом дом с красной черепичной крышей и многочисленными рыжими трубами, из которых даже пар не валил, Куроо отвернулся и пошел дальше. Куда он шел? Черт его знает. Главное, что, пока шел, он думал. Или даже не так — позволял мыслям течь в своем направлении, никак не опровергая их. Отрубить голову не дико — пусть, это не дико, потому что… потому что куда более бессердечно оставить парня гнить заживо. Но был ли Куроо уверен в том, что все будет именно так? И не все ли ему равно на чувства очкарика — тот ведь все равно о них не распространялся, даже не говорил, почему он не был из тех, кто обрадовался бы воскрешению. А Куроо по жизни ненавязчивый, в душу не лезет. Если же на пути не стояла заинтересованность в чувствах мальчишки, почему мысль согласиться с ним вообще пришла к нему в голову? Первое — для Куроо, как для ученого, этот опыт будет, наверное, самым серьезным. Второе — он может настоять на своих условиях. Поскольку Цукишима готовится к тому, что, по стечению обстоятельств, в этот раз ему точно удастся уйти из жизни — он угасает, и отрубленная голова точно не поспособствует его очередному воскрешению, — он явно даст согласие, уверенный, что отвечать ему не придется. Третье — Куроо все же был уверен, что воскрешение состоится. На девяносто девять процентов. Мертвые не умирают. С его ослиным упрямством он бы уже давно отбросил копыта, значит, дело не в этом. Дело может быть в чем угодно: от ананаса, который поднял Цукишиму, и до его собственных воспоминаний. Если он поднимется, а Бокуто будет свободен, у Тецуро будет шанс разузнать об этом больше — другого пути просто нет. Куроо бы прищелкнул пальцами, но… в таких ситуациях пальцами не щелкают. Если. Если Цукишима поднимется. Мертвый не умрет, бормотал себе под нос Куроо, поднимая воротник плаща и натягивая перчатки, мертвый не может умереть, не может умереть, значит, все будет нормально. На почту он успел в самый последний момент, и только благодаря его обаянию ему позволили быстро набрать телеграмму. Значит, уже завтра Бокуто получит задание и справится с ним, в этом Куроо не сомневался, за пару дней. Зря он, что ли, крал дирижабль, вот, пусть пользуется… Тецуро медленно пошел назад, мысленно уговаривая себя, что это единственный выход. Они перепробовали все, и это не помогло. Значит, должны были переключиться на другое — Куроо-то всегда готов, но мысли Цукишимы ходили по кругу. Значит, Куроо нужно было принимать в расчет не только себя. Цукишима был даже почти дома: сидел на ступеньке у входа. Встрепанный, дрожащий от холода и почему-то очень мокрый. А дождя точно не было. Ученый вздохнул — так устало, что никаких слов бы не хватило, чтобы описать этот вздох полностью. — У канала тебя, надеюсь, не видели? — только уточнил он, уже не удивляясь своей черствости. А может, Цукишима все же был прав? Может, ему действительно просто все равно? Тот покачал головой. — Простите. — За что извиняешься? — Я знал, что не выйдет, но должен был попробовать. Извините за причиненные неудобства. — Не извиняйся, тебе же все равно, — махнул рукой Куроо, присаживаясь рядом. От Цукишимы ощутимо несло тиной, мусором, а еще холодом. — От тебя теперь несет. — Сильно? — Не представляешь, как. Ты испортил мой плащ. Цукишима, вместо ответа, принялся по одному вытаскивать камни из карманов. Куроо устало закатил глаза. Он бы сам сейчас не отказался с булыжником на шее пойти ко дну. — Ты не хочешь даже попытаться, — проговорил Куроо, и тут же подумал — а что попытаться? Собственно, что? Цукишима, видимо, был того же мнения. — Не хочу, — признал он спокойно. — Ладно. Со места Куроо было видно, как Цукишима неверяще нахмурился, а потом повернулся к нему. — Ладно? — Ладно, — повторил Куроо, с трудом удерживаясь, чтобы не достать флягу. — Не хочешь — дело твое. Хватит на меня так смотреть. Тебе не показалось. Цукишима сглотнул. — Вы поможете мне? До этого дня Куроо даже не знал, что у него есть такие жесткие моральные принципы. Он вообще считал их чем-то рудиментарным, что сковывает научный процесс. И ключевое слово здесь — «научный». Поэтому он стал ученым, а не военным, не врачом, не пилотом, не механиком. Он бы… не смог распоряжаться чужой жизнью так, словно она принадлежала ему, но сейчас, в эту самую минуту, ему срочно нужно было научиться это делать. Ему нужно было убить мальчишку, чтобы сделать его живым — понимайте, как хотите. Если поймете — сообщите Куроо, потому что он не понимал уже совершенно ничего, только кивнул и поднял руку. — Без объятий. — За кого вы меня принимаете? — спросил его Цукишима весело и…как-то благодарно что ли. Что за идиот. — Цукишима. Если не выйдет. — Выйдет. — Если не выйдет. Дай мне обещание. Поклянись, что мы сделаем по-моему, — Куроо всеми силами старался говорить четко, чтобы язык не заплетался, а руки не дрожали. Боже, что он делает, что он только делает… — Иначе я пальцем не пошевелю. — Если не выйдет, — серьезно ответил Цукишима, взяв его ладонь и крепко сжал в своей, прекращая дрожь, — я сделаю так, как вы скажете. — Молодец. Пошли. У него до сих пор хранился ключ от цеха, где он работал когда-то давно. Порой ему нужно было что-то сделать для лаборатории, а в цеху были отличные машины, каких не найти было во всем городе. И, хотя цех был по изготовлению пушек, Куроо точно видел, что в дальнем отсеке у самого края участка стоит древняя машина с шестью металлическими дисками, которые крутились в разных направлениях — как задашь, в общем. Использовалась эта махина для отрезки металла. Что ж, если она справлялась с металлом, то с человеком… У Куроо желудок скрутило в морской узел, но он не остановился. Сейчас здесь было совершенно тихо, и они с Цукишимой без приключений добрались до аппарата. Куроо проверил дрова, залил воды в бак и сел на скамью — подождать, а заодно и успокоиться. Цукишима, теребя руками, оглядывался первое время, а потом, шурша ботинками, подошел к нему. — Если ты сейчас поблагодаришь меня, я тебя ударю, — предупредил Тецуро, не поднимая головы. Цукишима неловко кашлянул. — Вообще-то я хотел спросить. Почему вы так добры ко мне? — Что ты имеешь в виду? — Даже когда я проснулся, я ничего не понимал, и…думал, может, мне удастся вас напугать, чтобы вы не сварили меня в котле, потому что нашли что-то новое… — Ты бы обрадовался. — Нет, — покачал головой Цукишима. — Убийство и рабство — разные вещи. Первое омерзительно, но мне на руку, а второе… — Я не был добр к тебе, ты же сам это понимаешь, — продолжил за него Куроо. — Я про сейчас. Вода закипела, и машина, фыркнув, выпустила длинный столб пара и затарахтела. Вжикнули синхронно лезвия. Рубашка у Куроо прилипла к телу от холодного пота. Колени затряслись, если бы он и так не сидел, то точно бы упал. — Сам, — хриплым голосом приказал он, поднимаясь, опершись рукой о стену, — я привел тебя сюда, этого довольно. Я не буду на это смотреть. Он не стал прощаться. На улице было темно и тихо, не было слышно работы машины из цеха. Спокойно. Где-то стрекотали сверчки, пока Куроо бездумно смотрел, как ночное небо раскрашивают белые и синие клубы дыма с фабрик и домов. Холодало, поэтому Куроо потянулся за фляжкой, спрятанной в нагрудном кармане. Будь, что будет. Кажется, стало еще тише. Он не следил за временем, поэтому, когда рядом с ним почти бесшумно сели рядом, он слегка дернулся, обернувшись. Разумеется, там, где должна была быть голова, ее не было, поэтому Куроо, хоть где-то селезенкой и чувствовал что-то такое, все равно на секунду был сбит с толку. — Вы знали? — спросила его голова Цукишимы, которую держали его же руки, устроив на коленях. Куроо хотел бы посмотреть в глаза тем людям, которые говорили, что видели все на свете — вот он, например, даже бровью не повел, а кто-то бы наверняка хлопнулся в обморок. — Что не получится? — Логично было это ожидать, — не стал отрицать Куроо, не без внутреннего содрогания. Он все же оказался прав. Наконец-то счастливая звезда не перевернулась. — Вы просто содрали с меня обещание. — Содрал. Но я мог и ошибиться. И сейчас я чувствую себя очень некомфортно, говоря с головой, которую ты держишь в своих же руках. — Поделом вам, — с наслаждением пригвоздила голова. — Рано радуешься, очкарик, — мстительно отозвался Куроо. — У меня нет возможности приклеить твою глупую бошку обратно, так что носить ее тебе в руках, пока я не отведу нас в лабораторию. Так что собирайся. Весь. Цукишима фыркнул, всем своим видом показывая, как мало он озабочен фактом отсутствия у себя на плечах головы. С кем не бывает, философски подумал Куроо. Так они и побрели домой, в полной темноте, изредка переругиваясь: Цукишима то и дело менял руку, потому что голова — вещь нелегкая во всех смыслах, а Куроо не мог оставить это непрокоментированным, пусть и подколы его были с ноткой нервозности и недавно пережитого облегчения. Даже если их и видел на улице какой пьянчуга — ну кто, скажите, поверит, что по улице гулял достопочтенный гражданин, известный ученый (пусть и в узких кругах) вместе с безголовым спутником, который держал в руках упомянутую? Смех да и только. …Ну, а что было дальше, вы уже знаете.