Двойная луна - 5. «Лебединая верность»

      Что я там говорил про месяц? Дурак был, каюсь. Не потому что срок завысил, а потому что давно надо было разобраться, что с Улафом происходит. Потому что эта собака страшная, получив стимул, готова из жил рваться, но встать на ноги как можно скорее. И это, я вам скажу, даже немного пугает. Ну… потому что я обещал, что он меня получит, как только выздоровеет, а до него у меня все-таки никого не было. Смешно сказать, но я, наверное, последний девственник Лоу-тауна такого возраста. Нет, а с кем мне было трахаться? Оборотней моего вида тут нет, я не эталон красоты, ложиться под кого-то, лишь бы попробовать? Не мое это. Идти в бордель, чтобы самому кого-то поиметь? Тоже нет, да и денег на это было, честно признаюсь, жалко. Одна надежда — что в мой первый раз Улаф будет достаточно осторожен. Хотелось бы получить от процесса сугубо положительные эмоции.       Между тем стимул к выздоровлению Улафа — не только желание меня трахнуть, но и жгучее желание набить морду одному гаду, который с завидным упорством пытается прогнуть под себя его ребят. Мне их уже жалко, честно. Молчаливое противостояние боевой группы и ее нынешнего командира заставляет нервничать всех, даже тех, кто в принципе с ними не связан. И какое счастье, что в разработке оперативных заданий участвует вся группа. А во время оных Зигфрид не пытается подставить кого-то под огонь. Хвост ему маленько поприжали, причем, вполне официально: парни собрали весь компромат, который удалось нарыть, сложили в папку и отнесли своему капитану. Попросили, правда, пока не передавать в ОВР, если фон Шварц не будет зарываться. Потому что Лакосту вряд ли поставят и.о командира, не любит его капитан оперативников, уж и не знаю, за что, а у остальных нет настолько обширного опыта. Идти под руку какого-нибудь чужака они тоже не хотят. Играет роль то, что собираются такие группы бойцов долго, притираются друг к другу, так что впоследствии действуют как единый организм. Тогда, на захвате склада, Зигфрид сломал схему беспрекословного подчинения, рванув к Улафу вместо тех, кому тот приказал. Такого быть не должно. Даже если бойца подстрелили, замену выбирает командир, он же координирует все действия группы с помощью операторов ведения.       Все эти тонкости мне объясняет Уль, сам бы я вряд ли дошел до понимания. Но вечерами мы с ним сидим и разговариваем обо всем подряд. Я делюсь с ним своими успехами и проблемами, выспрашиваю о его работе то, что он имеет право рассказать. Мне такие вечера безумно нравятся. В основном, располагаемся на пляже или на террасе с обратной стороны дома, она выходит в небольшой фруктовый сад. Там сейчас одуряюще пахнет поспевающими яблоками какого-то раннего сорта. Раскладываю мат, помогаю Улафу перебраться на него, устраиваюсь у него на коленях, придерживая его ноги — и он начинает тренировку. Спокойствия мне это не приносит, попробуй-ка тут быть спокойным, наблюдая за тем, как движутся литые мускулы под слегка тронутой загаром кожей? Вот-вот. Сны мне потом снятся-а-а… Как подростку в гормональный бум. Правда, и это идет в плюс: утром Улаф провожает меня такими взглядами, что еще чуть-чуть, и будет из меня жареный гусь. Фрей Драу говорит, что он потом тренируется с натуральным остервенением.       Чувствительность к нижней части его тела возвращается потихоньку. Результаты анализов говорят, что регенерация внутренних органов полностью завершилась, а нервные ткани спинного мозга восстановились уже на девяносто процентов. Оборот Улаф проходит раз в сутки. Сутки пес, сутки человек. В истинном виде он уже может слегка шевелить хвостом. Значит, скоро будет здоров.       С родителями он помирился, слава Богу. Я понял это, когда они снова приехали. И не одни — привезли маленького Вальда. Щенок — сплошное умиление, плюшевая игрушка с во-о-от таким шилом в попе! Ему сейчас пять месяцев, и оборачиваться он пока не умеет, а уследить за юрким малышом, которому нужно все облазить, везде понюхать, сунуть свой мокрый черный нос во все щелки, пометить все кусты и деревья, фрей Лена не успевает. Поэтому в очередной их приезд в Зеерос, когда это мелкое чудо сбегает от бабушки и оказывается на узких мостках, ведущих почти на середину озера, а потом, прыгая за чем-то — то ли стрекозой, то ли жуком — в воде, первым реагирую все-таки я. А потом — Улаф, рывком поднимающийся на ноги. Правда, к моменту, когда я выбираюсь на берег с перепуганным, кашляющим щенком, он уже сидит у самой кромки воды и подняться пока не может — ноги не держат.       — Уль, мы сойдем с ума, пока он вырастет, — говорю я, и голос у меня очень далек от нормального.       — Ничего, справимся, — хрипло отвечает он, кутая сына в полотенце и прижимая к груди. — Справимся. Ты же поможешь мне, мин херц?       Колени у меня тоже слабеют, правда, я пока не понимаю, то ли от адреналинового отката, то ли от вопроса. Плюхаюсь на песок рядом с ним, всей кожей чувствуя внимательный и требовательный взгляд. Бр-р-р-р, мурашки по коже. Правда, больше потому, что одежда мокрая, а у озера ощутимый ветерок.       — Куда я от вас денусь-то?       — Правильно, никуда. Да, Вальд? Мы нашу прекрасную птицу никуда больше не отпустим.       Поднимаю глаза и с головой топлюсь в бездонной теплой лазури.       ***       Если оборотень поставил себе какую-то цель, он ее добьется. Хотя встречались и среди них ленивые, несобранные, тупые, как и среди людей. Разумные этих двух рас вообще не слишком сильно отличались, если не брать во внимание способность оборотней к мимикрии. Улаф поставил себе цель встать на ноги и вернуть форму за полтора месяца. И первого сентября умудрился пройти медкомиссию, которая признала его полностью здоровым.       Марк частенько говорил, что у его пары тараканы в голове размером с самого Улафа в истинной ипостаси. Тот и не спорил, к чему сотрясать воздух, если так оно и есть? Правда, сам он называл это принципами и знал, что нарушать их ему весьма нелегко. Взять хоть то же отношение к разновидовым парам — сколько нервов ушло на то, чтобы поверить, разложить для себя все по полочкам, смириться и понять. Он дал себе слово, что больше не будет морщить нос при виде офицеров Науро и Граннока, а со стаей Марка попробует подружиться, это ведь стая, семья его пары.       Одним из таких «загонов», как называл это Марк, был запрет самому себе трогать лебедя. Хотелось — не передать как! Чистый осенний запах будоражил и заставлял скулить ночами в подушку, стирать член до ссадин. Но Улаф хотел не просто взять обещанное. Он хотел сделать это красиво и в кои-то веки правильно. Не наломав дров, по своему обыкновению, поспешив. Сделать так, чтобы ни одна шавка, ни одна кошка не смогли поднять хвост на Марка. Жаль было только того, что лебедя все равно вызовут на беседу с психологом, это в Уставе прописано, и тут уж ничего не поделать.       О, Улафу не была чужда любовь к показухе. Почему бы и нет, если есть чем похвастаться, будь то мышцы, выправка или что-то еще? Он намеревался устроить феерическую показуху на весь участок, пусть потом перемоют им кости до блеска, но заявление о намерениях будет сделано. А чтобы феерия была полной, сперва он обязан был вернуть свои позиции, свой статус. Вот этим он и занимался, истязая себя в спортзале, на озере, терпеливо поглощая все прописанные лекарства. И день, когда он спокойно, без костылей или трости, прошелся сперва по лестнице, потом и по берегу озера, был для него ярче яркого, хоть в реальности и выдался пасмурным. Потом была комиссия, и гоняли его в хвост и в гриву. Он справился.       А сегодня настал его час. Провернуть встречу с капитаном так, чтобы в участке даже запахом не наследить, стоило усилий. Папочка с компроматом на бывшего друга и любовника ушла наверх, и Улаф, прочитавший ее от корки до корки, был зол, как гризли, подстреленный мелкой дробью в задницу. Потому что Марк и ребята, оказывается, не все ему рассказывали, далеко не все. И того, что не рассказывали, хватало на немедленный арест Зигфрида и инициирование служебного расследования.       — А если будет сопротивляться? — Улаф очень внимательно посмотрел на своего шефа.       — Разрешаю подправить хохотальник. Все равно до дачи показаний заживет.       Улыбка командира группы захвата была совсем привычной — холоднее арктического льда.       ***       Первое сентября выпадает на субботу. И только это спасает меня от участи быть погребенным под тоннами личных дел, докладных записок и отчетов по моим детям. Зато в понедельник, боюсь, я в офисе и заночую, и не на одну ночь. Вот Улаф побесится…       Кстати, о птичках, точнее, о собачках. Время к девяти утра, и где этого кобеля Луны носят? Сам ведь просил не пропустить его триумфальное возвращение в участок. Пернатая моя задница чует странное, уж больно сдержанным был Улаф в последнюю пару дней, словно прятал от меня что-то. Я не пессимист, но и не настолько оптимист, чтоб на угрозу «Я тебя утоплю» радостно заявить «Ура, мы идем нырять!».* Что-то Улаф задумал, и плохо, что я не знаю, что именно, но на всякий случай морально собираюсь.       В отделах заканчиваются утренние «летучки», и я понимаю, что именно этого момента офицер фон Штее ждал, чтобы собрать побольше аудитории. Показушник! С-с-собака с-с-страшная! Да еще и сговорился со своими парнями явно: боевики выходят из своего офиса и «незаметно» рассредоточиваются в холле участка, делая вид, что пришли всей командой за кофе, пончиками и по каким-то еще делам. Дверь участка распахивается, и по коридору чеканит шаг их командир. Айсберг-мод включен на всю катушку, форма почему-то парадная, наградные планки на кителе сияют нестерпимо, как задница у светлячка. Подстрижен привычно, выбрит до атласной гладкости, перчатки белые… Мать моя пернатая, что сейчас будет?       Зигфрид фон Шварц у дальнего конца холла силится улыбнуться, выходит у него кисло. Правда, видно это только тому, кто привык внимательно смотреть не только на лица, но и в глаза. Улаф выдает ему короткую, но ослепительную улыбку, похожую на вспышку световой гранаты. Хм, встреча старых друзей? Если бы я не изучил за это время Улафа так хорошо, я бы поверил. Тем более что я буквально захлебываюсь в клокочущем восторге, который дог распространяет вокруг. Залипаю на нем, снова, словно два года назад, залипаю на каждом движении, на каждом жесте. И по той же давней привычке не провожаю глазами, стоит ему пройти мимо моего окна. И потому не сразу понимаю, почему все коллеги вокруг резко бросают все, чем занимались, и смотрят на вход в наш опенспейс. А когда понимаю…       Твою мать! Твою, в Бога, в душу, мать!