Двойная луна - 5. «Лебединая верность»

      Сколь бы наивна ни была Темперанс, двойное предательство словно сорвало с ее души и разума розовый флер детской веры в близких, которые всегда помогут. Вопреки мыслям Виктора, она не сошла с ума. Он был мужчиной, откуда ему знать, что мать всегда чувствует, живо ее дитя или нет? Она знала, что ее птенчик жив. Это давало силы притворяться. Сперва Темперанс рассчитывала, что усыпит бдительность дяди и сбежит, доберется до дома и все расскажет отцу. Он князь, несмотря на все свои ошибки, пусть решает, как быть с братом. С этими планами пришлось расстаться буквально два года спустя.       Каких душевных усилий Темперанс стоило сдержаться, не подать виду, что слышит и понимает, когда Виктор явился и сообщил, что Виллема Сигнис, ее мать, умерла, пытаясь снести очередное яйцо, знала только она сама. На памяти Темперанс, это была пятая попытка матери дать мужу наследника. А ведь семейный доктор предупреждал, что здоровье у княгини слабое, и каждая такая попытка будет приближать ее смерть. Обычно, в семьях лебедей рождалось не более двух детей, чаще всего только одна попытка снести яйцо оказывалась удачной. Виллему вдохновлял пример ее свекрови, сумевшей все-таки подарить своему мужу второго сына. Тем больше вдохновлял, чем старше становился Виктор, которого женщина не любила, и которому, если бы у Темперанс родилась дочь, отошел бы титул. Виллема подсознательно чувствовала исходящую от деверя угрозу, потому и запрещала Темперанс общаться с ним, устраивала сцены. Вот только понимала это девушка лишь сейчас, впрямую столкнувшись с проявлением натуры дяди. И понимала, что Виллема, при всей ее проницательности и интуиции, была слишком слаба, чтобы повлиять на что-то.       Темперанс была уверена: отец ненадолго переживет мать, их все-таки связывала не только супружеская клятва, но и метка, и глубокое, сильное чувство. В игорном азарте отец пытался утопить разочарование от рождения дочери, а не сына, сбрасывал напряжение, не желая срываться на любимую женщину. Она оказалась права: Доминик Сигнис ушел вслед за женой через две недели. Надежды на семью, да и семьи как таковой, у Темперанс не осталось. Только знание, что где-то в мире жив ее сын, давало ей силы выживать. Ради него Темперанс, получившая пусть и незаконченное, но разностороннее академическое образование, мысленно повторяла все, что помнила и знала. Детские стихи и поэмы классиков, таблицу умножения и высшую математику, названия звезд и сложные алгоритмы вычисления влияния солнца на движение лун планеты.       ***       В следующие три года Темперанс совершила четыре попытки побега. Ей невыносима была мысль, что ее сын растет где-то там, один, несчастный и брошенный всеми. Она знала, что он вылупился особенным, ведь его яйцо согревало не тепло ее тела, но не была уверена, в чем именно эта особенность заключается. Он мог родиться калекой, глухим или слепым, с недоразвитыми конечностями или внутренними органами. Ей больно было думать, что это могло с ним случиться, и вина за то, что не уберегла, камнем лежала на сердце. Но она любила его, любого, каким бы он ни был. Ради него она рвалась на волю так, словно была не лебедицей, а орлицей.       Конец ее попыткам положил Виктор, раздобывший где-то запрещенный препарат, нарушающий ход оборота. Вообще-то, его применение было опасно для жизни многосущных, накапливаясь в организме, он, даже после отмены, продолжал влиять на оборот, замедляя его и делая мучительно-болезненным. Ей кололи дозу раз в две недели первые три месяца. Потом — раз в месяц, но самостоятельно обернуться Темперанс теперь могла с огромным трудом.       Чтобы не свихнуться на самом деле, девушка продолжала повторять все, что знала, но теперь так, словно обучала этому сына. Мысленно разговаривая с ним, она рассказывала сказки, заставляла себя вспоминать все прочитанные книги, просмотренные фильмы и спектакли. В мечтах она брала сына за руку и путешествовала с ним по тем местам, где побывала сама, рассказывая все, что могла вспомнить из истории от древнейших времен до современности.       ***       Еще одним тяжелым ударом по ее психике стало насилие. Виктору был необходим наследник, но он не торопился сближаться с кем-либо из лебедей других родов. Темперанс догадывалась, что для всех она либо путешествует, либо учится, он не мог объявить о ее смерти, не предоставив тело, а убивать ее в его планы не входило. Виктор был помешан на ней, влюблен в нее с их общего детства, считал ее своей собственностью. Возможно, именно это стало причиной того, что он сделал — ревность и задетое чувство собственника. Если бы она снесла для него яйцо, ее мучения могли бы закончиться. А могли и не закончиться, ведь всегда оставалась опасность, что она «вспомнит» о первом ребенке и пожелает его найти.       Раз в год, появляясь в особняке с очередной проверкой, Виктор приказывал подготовить ее, это значило, что ее выведут в ванную, вымоют, наведут в ее комнате относительный порядок. Застелют кровать чистым бельем и привяжут ее. Виктор, пользуясь тем, что он — единственный старший родич, вынуждал ее пройти полный оборот в истинную форму. Сопротивляться ему у девушки не хватало сил: как лебедь, он был крупнее, тяжелее. С каждым годом его туша все больше расплывалась, в любом виде. Да и собственная "легенда" не позволяла даже изображать сопротивление. Темперанс, мысленно содрогаясь и моля Прародителя, чтобы Виктор даже не вздумал пометить ее, внешне равнодушно терпела его ерзанье, благо, длилось это всегда недолго, больше чем на пять минут его не хватало.       Иногда Темперанс думала, что могла бы в самом деле сойти с ума, возымей усилия Виктора закономерный результат. Потери еще одного птенца она бы не перенесла. И без того она подозревала, что ее рассудку нанесен невосполнимый урон. С течением времени она стала забывать что-то, все чаще становилось тяжело сосредоточиться на чем-то одном, а говорить она и вовсе разучилась, забыла, как звучал ее голос. Мечта о побеге стала навязчивым желанием, все ее естество было подчинено одной только этой мысли: сбежать и найти сына, попросить прощения за то, что не уберегла, что не была рядом. Он все еще жив, это она знала точно.       Настоящее       Темперанс не была уверена в том, сколько лет прошло. В какой-то момент она прекратила отмечать смену времен года, они перестали быть вехами в ее беспросветном существовании. Разум погружался в апатию, а это значило для нее реальное сумасшествие. Что заставило ее очнуться, Темперанс не знала, только чувствовала — это что-то очень важное. Это «что-то» происходило не с ней, а с ее птенцом. Словно сдернули с сознания плотную кисею, протерли запылившееся стекло. Она заставила себя снова мыслить четко, снова начать планировать побег. Даже если для этого придется кого-то убить — она это сделает.       У нее был только один шанс.       Очередную дозу препарата ей не вкололи. Через полторы недели ее организм очистится достаточно, чтобы оборот стал возможен. Она терпеливо выжидала, заставляя себя не сидеть в «гнезде», а двигаться, хотя бы по комнате, преодолевая боль ослабевшего тела, апатию и периодически накатывающее состояние беспомощности. Хвала Богу, поставить камеру в ее тюрьму Виктор не догадался, а его сообщник ленился присматривать за ней в последние годы. Сидит себе в тряпках, лелеет свое пластиковое яйцо — и пусть сидит дальше. Пищу он приносил всегда в одно и то же время, Темперанс отслеживала теперь эти промежутки по солнцу, осторожничая в пасмурные дни, когда не было такой возможности.       Горячее желание сбежать, наверное, помогло ее телу быстрее очиститься. Ну, или движение, этого она не могла знать. Боль начавшегося оборота пришла к ней на восьмой день после визита Виктора. Зажимая клювом вонючие тряпки в гнезде, она молча корчилась, пока мучительная трансформация выламывала и рвала каждую жилку и косточку ее тела. Сколько это длилось, она сказать не могла, но явно не один час, и хорошо, что все случилось ночью. Позволив себе передохнуть не больше нескольких минут в истинном облике, Темперанс начала обратную трансформацию, заставив себя отслеживать ее степень и остановиться на привычном полуобороте. Следующая попытка была уже чуть быстрее, но не менее мучительна, ее Темперанс тоже предприняла ночью. Отдохнуть она смогла чуть дольше, почти два часа в истинном виде были благом для ослабленного тела. К тому дню, когда ее надзиратель должен был вывести ее в душ, она была готова.       Он всегда запихивал ее в душевую кабинку, под поставленный на максимальный напор душ, и уходил на полчаса, давая ей отмокнуть под горячей водой. И только потом возвращался, чтобы грубо растереть ее кожу мочалкой и вычистить перья специальной щеткой. Темперанс дождалась, пока щелкнет замок на двери. Горячая вода была благом: под ударами упругих струй боль трансформации была не столь сильна. Темперанс с радостью бы поблаженствовала в душе, смывая с себя годичную грязь, но у нее было мало времени. Человеческий облик чувствовался как чужой, плохо слушались руки, норовили подогнуться ноги. Она стиснула зубы и наскоро вымылась, выбралась из кабинки, не выключая воду, мысленно завопила от радости, увидев в углу грубую деревянную швабру. Чтобы ее сломать, понадобилось изрядное усилие, но она справилась. Обломок рукоятки с острым, словно копье, концом она примотала к руке полотенцем, боясь, что непослушные пальцы разожмутся в неподходящий момент.       «У тебя только один шанс, Темперанс».       Импровизированное копье воткнулось в горло человека, не ожидающего нападения, пугающе легко — она вложила в этот удар все свои силы и всю свою ненависть. Чувствовала, как острая деревяшка преодолевает сопротивление кожи и мышц, плотных хрящей гортани, утыкается в позвоночник. Смотрела, как умирает человек, имени которого она так и не узнала за все эти годы, как брызжет кровь, когда он, отшатнувшись и вырвав все-таки из ее рук обломок рукоятки, выдернул его, не понимая от шока, что этим только приближает свой конец. Сообразила выбить из его руки телефон, хотя вряд ли он смог бы что-то пробулькать. Когда конвульсии упавшего тела стихли, в крови были пол и стены коридора, часть ванной комнаты, двери и сама Темперанс.       Она помнила расположение кухни. Пришлось вымыться еще раз, уже потщательнее, а потом аккуратно выйти, чтобы не вляпаться в кровь. На кухне нашлись мусорные мешки и скотч. Замотать в них тело, замыть кровь и угвазданный в ней сверток, замотать еще одним слоем мешков… Потом она сообразила: все равно что-то да останется. А ей было нужно, чтобы не осталось следов вообще. Она снова спустилась на кухню, потом в подвал. Там располагался бойлер и отопительный котел, там же находился топливный бункер. Она знала, что нельзя сливать воду из работающего котла, потому что это чревато взрывом и пожаром. Но именно это ей и требовалось. Но сперва — одежда, деньги, документы, пища и транспорт. Далеко она не уедет, конечно, навыки вождения наверняка потеряны за столько лет. Но ей нужно было сделать так, чтобы виновным в пожаре сочли человека.       Темперанс безжалостно обрезала свои волосы, за столько лет они превратились невесть во что, а выглядеть бездомной бродяжкой, чтобы ее первым же делом загребли в полицию, она не хотела. Нормальной стрижки, естественно, не вышло, но хотя бы на голове не болталась седая свалявшаяся мочалка. Ей очень повезло отыскать в кладовке собственные вещи. Почему их не выкинули за столько лет, она не знала, но там было все, с чем она когда-то в ночь уехала из Кастиля. Вплоть до косметики и документов! Было ли это просто улыбкой удачи, свидетельством благорасположения Прародителя, глупостью Виктора или жадностью человека, она не знала и не хотела знать. Одежда за столько лет, конечно, вышла из моды, да и она больше не юная девушка, чтобы одеваться в молодежные тряпки, но все же это была ее одежда и обувь, и они были ей по размеру, а что пропитаны пылью, слежались и выглядят не очень — не беда.       Бросив вещи в машину, Темперанс проверила уровень топлива в баке, выгнала старый «чериот-континенталь» из гаража и вернулась в подвал. Слить воду, вынуть крохотную колбочку предохранителя, которую однажды показал отец — как это было давно… Словно не в этой жизни. Выставить максимальный нагрев. Сигнальные реле котла угрожающе запищали, замигал тревожный алый светодиод на панели управления. Темперанс усмехнулась и похлопала по уже горячей боковине ладонью: «Давай, рвани как следует, когда я отъеду».       Взрыв прогремел, когда ее машина выруливала на ночную трассу. До Темперанс донеслись только слабые отголоски: коттедж располагался в самой глухой части лесного массива, туда вела только одна дорога. Она не выбирала направления, положившись на судьбу, удачу и чутье. Мимо промелькнул щит-указатель:

«Хай-сити — 175 км Лоу-таун — 225 км Джерси-таун — 370 км»

      Темперанс вдавила педаль газа в пол и крепко вцепилась в руль. Она отправлялась искать сына.