Двойная луна - 5. «Лебединая верность»

      Виктор сперва не поверил своим глазам, когда увидел в зале Темперанс. Почему-то ему казалось, что выглядеть она должна была так, как он привык за двадцать пять лет. Но на него смотрела ухоженная, прилично и даже дорого одетая леди, и, наверное, единственным отличием от той Темперанс, что уезжала с ним из Кастиля, были коротко остриженные волосы. На расстоянии скрадывались тонкие морщинки и то, что волосы леди Сигнис навсегда перестали быть белыми, приобретя призрачную красоту серебряной седины. Идеальная осанка, гордо расправленные плечи, холод в черных глазах. Она посмотрела на идущего за двумя охранниками Виктора, словно на пустое место. Хуже и быть не могло…       Свое мнение он поменял почти сразу, увидев молодого оборотня, сидевшего сразу следом за Темперанс. Ее ладонь покоилась в надежной и ласковой хватке его рук. Его внешность… Виктор понял мгновенно, кто этот мужчина в темно-синей форме полиции и с нашивкой инспектора. Горячая ярость смешалась в нем с ненавистью и страхом. Он-то и думать уже забыл о птенце, которого бросил в коробке на крыльце распределительного центра. И, честно говоря, еще тогда надеялся, что птенец не сумел выжить. Он тоже знал о вреде инкубаторского высиживания и, хотя не осматривал едва вылупившегося птенца, надеялся, что тот родился калекой и скоро умрет. Но при взгляде на этого оборотня становилось ясно, что единственным его отличием от нормального лебедя из рода Сигнис была его масть. Он взглянул на Виктора так, что, будь у него умение убивать взглядом, от того осталась бы лишь кучка пепла. Если в глазах Темперанс было презрение, то взгляд ее сына пылал чистейшей, незамутненной ненавистью.       Что-то перемкнуло в разуме Виктора. Ему показалось, что все случившееся с ним — вина этого проклятого выродка Темперанс. Что это, возможно, именно он нашел свою мать и помог ей сбежать. И что если его устранить, все сразу наладится. С удивительной для оборотня его комплекции скоростью он бросился вперед, нечленораздельно вопя угрозы, но охрана не дремала. Виктора скрутили в считанные секунды, не дав даже добраться до барьера, отделяющего зал от скамьи подсудимых. Заседание суда пришлось перенести — обвиняемый явно находился в неадекватном состоянии.       И вот теперь он сидел под замком в тюремном блоке психиатрической лечебницы и пытался здраво размышлять над тем, что произошло. Но стоило только вспомнить черноволосого гаденыша, испортившего всю его жизнь, снова накатывало неконтролируемое бешенство, хотелось крушить все вокруг, добраться до горла этого оборотня и удавить своими руками. Острее всего было сожаление о том, что смалодушничал тогда, нужно было разбить яйцо — и ничего бы этого не случилось. Вся несправедливость и неправильность мира сосредоточились для Виктора в черном лебеде, имя которого он так и не узнал. Ему казалось, что вернись он на четверть века назад, сотри из мира сына Темперанс — и все стало бы иначе. Припомнились смутные слова жены брата о том, что она-де всегда знала, как там ее девочка. Неужели и Темперанс тоже? И поэтому она осталась в рассудке? Но как могла эта сука так долго притворяться и ждать, что сын ее найдет и спасет?       ***       Вердикт врачей, освидетельствовавших Виктора, был однозначен: он психически нездоров, его следует признать невменяемым. В качестве компенсации леди Сигнис, пострадавшей от его рук, было решено не накладывать штрафные санкции и арест на счета рода. Банкротство рода Сигнис, маячившее на горизонте, отодвинулось.       — Но я не умею вести дела, — огорченно вздыхала женщина. — И не знаю, кому я могу довериться в этом.       — Думаю, тебе стоит спросить совета у рыцаря фон Штее-старшего, — заметил на эту жалобу Марк. — Тем более что фрей Мадлена, кажется, всерьез заинтересована в замке Уайтперл.       — А ты? — Темперанс слегка склонила голову, с улыбкой рассматривая сына. Она так им гордилась!       — А я — полицейский, мама. И мне нравится моя работа. Я не буду ее менять, даже ради всего состояния рода Сигнис. Темперанс торопливо помахала рукой:       — Что ты, милый, я даже не думала требовать от тебя этого. Ты нашел свое призвание, и я вижу, что это действительно то, что ты любишь и чем хочешь заниматься.       Марк польщенно улыбнулся, но снова стал серьезным, отложив бумаги, которые просматривал.       — Мама, я хотел бы тебя кое о чем попросить. Это очень важно для меня, для нас с Улафом.       Темперанс мягко опустила ладонь на его кисть, невольно сжавшуюся в кулак. Видимо, это было что-то в самом деле очень важное, иначе ее сын не нервничал бы так сильно.       — Я внимательно тебя слушаю, мой хороший. И обещаю, что отнесусь со всей серьезностью.       Он перехватил ее ладонь, поднес к губам, целуя кончики пальцев. Даже за это обещание он уже был безмерно благодарен. Он вообще очень странно себя чувствовал, привыкая жить с осознанием того, что у него теперь есть не только стая и будущий муж — истинный партнер, но и родная мама, которая в самом деле его любит.       — Это касается триады. Я хотел бы отсрочить появление супруги в нашей жизни, насколько это возможно. Год, два?       Темперанс высвободила ладонь, встала и обняла его лицо уже двумя, заставляя поднять голову и посмотреть на себя.       — Никогда, Марк, никогда я не буду указывать тебе, что делать. Время, когда я могла бы это делать, прошло слишком давно, ты вырос и стал самостоятельным без меня. Тебя воспитали другие разумные, и воспитали, возможно, гораздо лучше, чем могла бы это сделать я. Ты сам решишь, когда ваши с Улафом отношения настолько укрепились, что никакая женщина, вошедшая в твою жизнь, чтобы стать матерью твоим детям, их не пошатнет. И выбирать ее ты будешь тоже сам, милый. Я могу лишь оценить со стороны, но никогда не навяжу тебе свой выбор. Возможно, то, что выбирать ты будешь от ума, а не от сердца, будет намного правильнее, чем то, что когда-то сделала я.       — Ты его любила?       Темперанс снова устроилась в кресле, задумчиво переплела пальцы и пожала плечами.       — Теперь уже и не знаю. Иногда мне кажется, что это было только заблуждение, что я приняла похоть и глупую юношескую влюбленность за то самое истинное чувство, о котором мне так много рассказывали в детстве. Сейчас, когда ты рядом, я пытаюсь вспомнить, как больно мне было от его предательства — и не чувствую осколков сердца. Оно снова целое и бьется ровно. Мне трудно вспомнить то время, так много лет прошло… Но я не считаю ошибкой то, что отдала свою невинность и чувства, какими бы они ни были, Рональду. Ведь, не сделай я этого, у меня не было бы тебя. Ты — вот самый ценный дар, то, что искупает любую боль. Я люблю тебя, а все остальное… Наверное, оно мне теперь не нужно. Детей у меня больше не будет, Виктор постарался на славу, а за мужским вниманием я никогда не гналась.       — Но ты красива, мама. Особенно сейчас.       Она рассмеялась и ласково взлохматила ему волосы:       — Мой юный льстец. Сегодня хорошая погода, хотя и холодно. Вытащи своего жениха на прогулку, он уже пять минут стоит у двери и пожирает тебя взглядом.       Марк обернулся к двери и поймал слегка смущенный взгляд Улафа, постаравшегося немедленно принять независимый вид, опираясь плечом о косяк.       — Не хотел прерывать вашу беседу, моя леди.       — Идите, идите, — Темперанс кивнула им обоим и не упустила возможности полюбоваться тем, как статный красавец-дог одновременно и собственнически, и нежно обнимает Марка за плечи. Улаф ей нравился. Она надеялась, что он станет хорошим мужем Марку, надежной опорой для него. Тем ветром, что подарит ее сыну счастье полета, пусть и не наяву, но летать можно и в любящих руках, не так ли?       ***       — Рассказывай, сын.       Радомунд тяжело вздохнул. О чем рассказывать-то? Отчет о доходах собственных мастерских и завода по переработке металлолома он отцу предоставил еще вчера, кажется, тот был им доволен. Причин вызова «на ковер» он не видел, но альфа стаи Томашевских, очевидно, так не считал.       — О чем именно, отец?       — Кто она?       Радо вскинул голову, удивленно и встревоженно посмотрел на старого волка. Откуда тот узнал? Он и себе-то признаваться не хотел, что в мыслях засела и выходить не желала, как тонкая острая заноза, эта самая «она», которую и видел-то один раз.       — Это не то, что ты думаешь, отец…       — Это то, что я вижу, сын.       Радо опустил голову. Даром прошли все его мольбы Прародителю. А может, как раз недаром, может, не стоило вовсе задумываться о том, о чем думал, приходя в святилище в истинном виде.       — Ну? — поторопил Вольфганг.       — Я не…       — Да не мямли, как щенок летошний! — рявкнул отец, всегда такой сдержанный, спокойный, заставив вздрогнуть и снова вскинуться. — Уж будто мне не видно, что поздно уже лапы грызть, коль душа в капкане!       Радомунд смотрел на свои кулаки, сжатые на коленях. Поздно, да. С первого взгляда в ее глаза поздно было.       — Об отречении не думай даже, — прорычал отец, как всегда, казалось, самые потаенные мысли сыновей читавший. — Ну?       Радо вздохнул и одними губами назвал имя. Странное, непривычное уху, но так точно отражающее суть той, что поймала его душу в капкан дикой связи.       — Нелегко тебе придется, сын.       — Знаю, отец.       — Но ты справишься. Благословляю. Иди.       Радо поднялся, поклонился своему альфе и вышел из кабинета.