Двойная луна - 5. «Лебединая верность»

      В храмах-святилищах Прародителя, принадлежавших оборотням, никогда не было священнослужителей. Это люди в свое время зачем-то придумали культ, попытавшись отделить своего Бога от единого для всех живших в мире разумных, настроили монастырей и молельных домов. Когда власть прочно утвердилась в руках оборотней, в эпоху расцвета феодализма и удельных княжеств, эта ересь была жестко искоренена, монастыри остались лишь в качестве домов утешения страждущих духом. Они и сейчас были, туда можно было приехать, чтобы помолиться в тишине, трудом в общине очистить душу, ну, или совесть. Но священников и какого-то единого свода правил для совершения ритуалов не было. Все ритуалы и традиционные обряды совершали те, кто был облечен властью: князь, староста, глава клана или рода. Сейчас существовал социальный институт передачи полномочий специальным распорядителям. Именно они регистрировали браки, рождение, смерть. Но совершенно отдельной категорией стояли такие ритуалы, как передача власти в княжеском или королевском роду. Здесь были свои нюансы.       Оборотнями правили сотни неписаных законов. Собрать их воедино пытались этнографы всех стран, но это было, пожалуй, почти нескончаемым трудом: в каждом роду могли существовать свои негласные правила, да что там в роду — каждая отдельная ячейка общества, будь то семья, стая, община или род, вырабатывала свой собственный кодекс поведения. Ученого, который совершил бы подвиг на ниве документирования этого всего, сочли бы, пожалуй, земным воплощением Прародителя.       Темперанс, являясь наследницей рода Сигнис, обязана была принять княжеский венец или из рук отца, или же, после определенного церемониала, возложить его на себя самостоятельно, если оставалась единственной из рода. Но у нее был сын, и, считаясь теперь княгиней-матерью, она имела право передать венец Марку, пропуская его перед собой и отрекаясь тем самым от притязаний на власть над родом. При этом она могла оставаться рядом с ним в качестве советника, помощника и правой руки, но не имела права самостоятельно принимать решения. Подобная передача власти практиковалась очень редко, только в тех случаях, когда наследник рода был совсем уж никуда не годным, а вот его дитя подавало признаки ясного ума и поддавалось правильному обучению. Темперанс искренне считала себя не способной на управление делами рода Сигнис. В принципе, это было оправдано: она еще не оправилась полностью от длительного заключения, не восстановила психику. Ей и сейчас было очень неуютно стоять перед огромной толпой зевак, собравшихся посмотреть на «представление», хотя от них ее отделяли близкие и друзья.       По широкой пологой лестнице, ведущей в центральную часть замка, расстелили затканный цветами лилий ковер. На самом верху, перед широко распахнутыми сводчатыми дверями, установили резной постамент, на котором, на бархатной белой подушке с золотыми кистями, покоился княжеский венец — простой, даже несколько грубоватый золотой обод с вычеканенными на нем теми же лилиями и со слегка потускневшими крупными жемчужинами в сердцевинах цветков. Марк, пока что ждавший своего выхода в тени, за дверями, вспомнил, что этот венец был изображен на всех парадных портретах его предков, кроме первого. Видимо, на тот момент у основателя рода не было такой регалии. Или же она бы смотрелась неуместно на том портрете.       Марк смотрел сейчас на мать, такую величественную и красивую в традиционных одеяниях. Ее белое бархатное платье мягкими складками спускалось с плеч до пола, сверкая золотой вышивкой по подолу, широкие разрезные рукава открывали узкие темно-синие шелковые рукава нижнего платья, а голову, скрывая короткую стрижку, покрывал темно-синий намет, прихваченный золотым шнуром с височными кистями из мелкого жемчуга.       Он и сам сейчас был облачен в такую же одежду по моде двухвековой давности: узкие шерстяные штаны, заправленные в высокие сапоги, и нижняя рубаха с одним рукавом — темно-синие, бархатный дублет без рукавов — белый с золотой расшивкой, пристегнутый через плечо, прикрывая обнаженную руку, короткий плащ — тоже белый, подбитый настоящим лебединым пухом. Плащ, кстати, был бережно сохраненной и не менее бережно отреставрированной реликвией рода, как и кожаная перевязь, и узкие ножны с легким коротким мечом. Тем самым, что был изображен на портрете основателя рода.       Остальные гости, придерживаясь легенды, тоже принарядились в аутентичные одежды. Особенно внушительно выглядели мужчины, а от дам вообще было нереально отвести взгляд. Все-таки, знали предки, как выделить праздник из череды серых будней, наполненных делами и заботами. Два герольда в сюрко с вышитыми гербами рода подняли сигнальные рожки и протрубили что-то торжественное и, несомненно, тоже соответствующее моменту и времени. Княгиня подняла руку, и все затихли, даже туристы затаили дыхание.       — Разумные, живущие под лилейным стягом! Гости замка Уайтперл! — негромкий голос Темперанс звучал внушительно и гордо. — Благословением Прародителя я, княгиня Темперанс Сигнис, наследница рода, представляю сына моего, Марка Дарко из стаи Тимвиц-Виндов!       Глубоко вдохнув, Марк вышел на площадку лестницы, чеканя шаг. Спустился на две ступени ниже и замер, чувствуя сотни направленных на него взглядов.       — Свидетельствуйте — се сын мой!       Голоса — леди Дарквуд, Лорейна Грея, миссис Найс, Тимвицов-старших, Вольфа Томашевского и фон Штее-старших — прозвучали в унисон:       — Свидетельствуем!       — Благословением Прародителя и властью, дарованной мне им, нарекаю тебя, Марк, князем рода Сигнис.       Увесистый обруч примял волосы, обжег льдом лоб.       — Да не посрамишь ты чести и памяти предков. Да будет воля твоя крепка, как сталь меча твоего, и дух твой тверд, как камни гнезда твоего, и помыслы чисты, как чисты лилии на стяге твоем! Клянись!       Марк набрал в грудь воздуха, молясь, чтобы не сорвался голос.       — Я, Марк Дарко из стаи Тимвиц-Виндов, князь Сигнис волей Прародителя, клянусь быть опорой и защитой разумным, живущим под лилейным стягом! Клянусь не посрамить чести и памяти предков! Клянусь приумножать славу и достояние рода!       И снова слаженным хором прозвучало в морозном воздухе:       — Свидетельствуем!       ***       Я возвращаюсь на верхнюю ступень, украдкой переводя дух. Так, первый церемониал закончен, сейчас будет второй. Соберись, Марк Дарко, ты лебедь, а не медуза, выброшенная на камни! Но все равно стылым киселем дрожит все внутри, пока я не поворачиваюсь снова лицом к народу. Откинуть плащ за спину, обнажая руку. Холодно, но ничего, это ненадолго, я потерплю. Вдох — и:       — Радомунд Томашевский, сын славного рода!       Волчара вскидывает на меня горящие золотыми огнями глаза, вышагивает из толпы и поднимается к началу покрытой ковром лестницы.       — Род Сигнис признает долг жизни перед тобой. В уплату долга я, князь рода Сигнис, дарую тебе и потомкам твоим право носить звание рыцарей. Преклони колено.       Кажется, он так до самого конца и не верит в то, что все, сегодня происходящее, на самом деле. Сглатывает — я вижу, как дергается кадык на его горле — и опускается на одно колено на первой ступени. Меч с легким, словно бы даже торжествующим звоном выскальзывает из ножен, и я опускаю его плашмя на плечо Радомунда.       — Да будет девиз твоего рода «Милосердием прославлен».       Меч в ножны. Выдохнуть. И — то, за что можно схлопотать очень строго по закону Республики. Но для всех тут присутствующих, исключая мой род, мою стаю и Томашевских, ну и, наверное, леди Дарквуд еще, это всего лишь историческая игровая постановка. А для нас это реальность, это те прочные, как сталь, нити, что свяжут наши семьи отныне и навсегда.       — Князь Марк, — Радо, не поднимаясь, достает из-за отворота своего праздничного дублета чеканный золотой браслет с неизменными незабудками, правда, не эмалевыми, а выложенными голубыми топазами. Надо думать, тот самый, что некогда принадлежал старшей ветви рыцарского рода Томашевских. — Я прошу принять меня под руку и стяг рода Сигнис.       Из замка степенно выходит Джонатан Ред, дворецкий. Мама была так рада, когда узнала, что он все еще служит нам, что Виктор его не уволил. На бархатной подушечке у него в руках покоится широкая кожаная перевязь — абсолютно новая, — и ножны с увесистым прямым мечом-бастардом, выкованным местными умельцами под руку Радомунда. Никаких украшений на них нет, кроме чеканной пряжки на перевязи, узор — все те же лилии, как на гербе Сигнис. Я протягиваю руку, и створки браслета смыкаются на моем запястье выше браслета рода фон Штее. Взамен опоясываю поднявшегося рыцаря перевязью.       — Нарекаю тебя, рыцарь Радомунд Томашевский, хранителем княгини Темперанс.       — Клянусь служить с честью, мой князь.       Все. Можно выдыхать и возвращаться в тепло. Нас ждет праздничный завтрак, вернее, уже почти обед. Свадебная церемония — вечером, на закате. Еще пока не приехал из Лоу-тауна распорядитель, который выдаст нам с Улафом официальные свидетельства о браке. Но проводить церемонию будет мама.       В замок загоняют сперва малышню под конвоем воспитателей и директрисы, в это время вокруг нас толпятся туристы, сыплются просьбы сфотографироваться вместе с актерами. Дамы смеются, прикрывая веерами лица: нет, ну что за позорище — не узнать представителей княжеских родов?! Куда катится этот мир… Получив объяснения, что актеров тут, вообще-то, нет, если не считать людей из городка, люди слегка тушуются, но быстро отбрасывают смущение и накидываются на «массовку». Но горожане, вообще-то, тоже не аниматоры, хотя им и платят за то, что они живут в условиях реального феодального хозяйства. Большинство из них просто энтузиасты-реконструкторы, сделавшие хобби своей профессией и жизнью. Впрочем, им как раз не привыкать к таким просьбам, хотя обычно за фото они получают деньги, у каждого на калитке висит прайс. Тут вроде как прайса нет, но кто-то из горожан, сообразив, оповещает о стоимости фотографий и организует стихийную кассу. А мы, наконец, можем уйти.       Впереди меня идет мама и ее «хранитель». Оба немного удивлены, вернее, удивлена мама, и я понимаю, чем именно: она, наконец, ощутила связь со своим истинным, но пока еще не понимает, что это такое. Надеюсь, Радо не станет торопиться. Он мне кажется умным волком, способным на эмпатию, понимающим, что мама пережила. Уж в этом его просветили. Потом всей стаей держали, пока он бесился. Обещал убить Виктора, пока я не сказал, что это было бы слишком легкое наказание для этой твари. Что-то мне подсказывает, что теперь Виктор проживет весь отмеренный ему срок, но будет ему за решеткой палаты совсем не сладко.       ***       Утренняя церемония Марка вымотала — совсем не физически, скорее, напряжением всех нервов и пониманием серьезности происходящего для их семьи, рода и стаи. Пусть туристы, которые в большинстве своем, были людьми, считали это лишь постановкой, оборотни знали, что к чему. Тоже не все, только те, кто не забыл историю и не считал древние традиции пережитком феодализма. Нельзя было списывать в утиль то, чем жили тысячи поколений до них и что все так же продолжает управлять жизнью многосущных и по сей день, незримо, но властно.       Люди не понимали такого понятия, как «альфа стаи». Они могли ошибиться и часто ошибались в своем выборе человека, способного руководить. Нельзя было сказать, что оборотни никогда не ошибались, да и альфы бывали разные, но все же инстинкты зверя обмануть было труднее. Объяснить людям, что рыцарство — это не просто дарованный титул, это огромное количество обязанностей и ответственности, тоже было бы непросто. Ну а понятие вассалитета люди и вовсе трактовали как-то чрезвычайно однобоко.       Вот, к примеру, вассалитет Томашевских. Это не просто способ поднять Радо на несколько ступеней выше в до сих пор сословном обществе оборотней. Конечно, его титул рыцаря и хранителя княгини откроет ему двери в дома княжеских родов, даст возможность новых инвестиций, участия в проектах, куда прежде Томашевских бы просто не пустили. Его и его потомков больше никто не посмеет назвать нуворишами и разбойным волчьим кланом. Будут рассматривать все: от герба и девиза до малейших нюансов в одежде и манерах. Да, это загоняет прежде вольного волка в строгие рамки. Но это же возвращает их роду былой высокий статус, а те Томашевские, что служили верой и правдой своим полесским князьям, не просто так пришли под их руку. Посвятить в рыцари можно и без предварительного согласия посвящаемого, просто по совокупности поступков. Но «загнать в ярмо вассалитета» нельзя, категорически нельзя! Это сугубо добровольный, осознанный и взвешенный выбор, который делает сам рыцарь. И взвешен он должен быть хотя бы потому, что он приносит присягу не только за себя, но и за все последующие поколения своего рода. Радо Томашевский знал, на что идет, знал, что сейчас для него настанет горячая пора: придется очень многому научиться сверх того, что передавалось в их клане из поколения в поколение. Все-таки, в час лишений что-то было утрачено безвозвратно, какие-то нюансы, которые, несомненно, были важны, но забылись в борьбе за выживание. И пускай никто из людей и не облеченных властью и силой старой крови оборотней не узнает о принесенной присяге, для аристократии статус Радо не станет тайной. Это, как и метка, как и связь истинных, изменит что-то трудноуловимое в его ауре, запахе. Марк порылся в ассоциациях и хмыкнул: это будет как те невидимые для невооруженного глаза звездные метки, что отличают группу захвата от преступников на экранах сканеров ведения.       — Устал? — Улаф коснулся его ладони.       — Немного.       — Мы нужны для чего-нибудь еще? — чуть повысил голос дог, спрашивая у тех, кто занимался организацией всего сегодняшнего действа.       — Можете отдохнуть, мальчики, — снисходительно улыбнулась леди Дарквуд. — Когда придет время готовиться к церемонии бракосочетания, мы вам сообщим.       — А мы присмотрим, чтобы отдых был в рамках благопристойности, — Эрик, Ролан и трое зятьев Улафа поднялись из-за стола разом.       Улаф слегка сморщил нос, но больше ничем не показал своей досады. Он бы хотел побыть с Марком наедине, но — традиции, будь они неладны! Марк, впрочем, успокоил его одним пожатием ладони. Да, традиции. Здесь и сейчас они обязаны им подчиняться, и пусть будет так.       Строгий, но воздушно-белоснежный снаружи, внутри замок Уайтперл сохранял дух тех древних времен, когда был построен. Кажется, в нем не менялось ничего, вплоть до гобеленов на стенах и кованых чаш для масла в виде все тех же лилий. Хотя, конечно, это было обманчивое впечатление. За века много раз реставрировалось все: и резные дубовые панели, обшивающие стены комнат, и рамы окон, и двери. К тому же, как рассказывала леди Темперанс, примерно через четыре века после постройки замок пострадал во время пожара, и центральную часть перестраивали, расширив окна и изменив планировку некоторых комнат. Естественно, менялось и внутреннее убранство, ветшающие гобелены заменялись копиями, если они имели историческое значение или несли информацию о наследии рода, как, к примеру, тот, что украшал собой главный зал замка. На нем, кроме родового древа Сигнис, были вытканы гербы вассалов рядом с портретными медальонами глав рода. Эту реликвию, конечно же, не удалось бы сохранять все семь веков, гобелен не раз и не два ткали заново, дополняя рисунок.       Марк привел своих сопровождающих в этот зал не просто так. Он хотел рассмотреть гербы тех двоих рыцарей, что когда-то стали «двумя лебедиными крыльями», поднявшими род Сигнис. Пока мужчины рассматривали все остальное, он подошел к стене и опустился на колени, чтобы рассмотреть рисунок. Плотное переплетение нитей было таким мелким, что позволяло прочесть даже слова девизов, вытканные под гербами. Их в самом деле было два: серебряный вздыбленный конь на зеленом поле, девиз под ним гласил «Вернее руки», и черный зверь неизвестной породы, похожий на ласку, на золотом поле, его девиз был «Отрицаю неправду». Марк решил, что обязательно поищет информацию о том, чьи это гербы. Рыцарские девизы не давались просто так, они всегда несли глубокое значение и отражали событие, ставшее причиной посвящения в рыцари. Эти два — не на шутку интриговали.       — Говорящие девизы, — рядом с ним на колени опустился и Улаф, словно услышав мысли жениха. — Но я не помню таких гербов, хотя учил геральдику. Правда, я был не слишком хорош в запоминании этого всего, — он чуть заметно улыбнулся, словно смущаясь признаваться в том, что в чем-то не идеален.       — Поищем в библиотеке. У нас было всего десять занятий по основным геральдическим символам, сам понимаешь, приютским такое знать не особенно важно. Хотя в этикете нас натаскивала сама миссис Найс, — Марк коснулся браслетов на запястье, уже давно согревшихся от тепла его тела. Удивительно, но эти регалии, как и венец, почти сразу же перестали ощущаться чем-то чужеродным, словно всегда были на нем. Словно подтверждали искренность сказанных слов, символами которых являлись.       — Идем в жилое крыло, Перышко. Здесь холодно.       — В самом деле, парни, у меня уже хвост отмерз, — смешливо заметил Ролан.       — Но ты не в полуобороте!       — Но это не мешает мне мерзнуть. Я вообще-то теплолюбивый кошачий.       Перешучиваясь, втянув в легкий разговор и суровых догов, они вернулись в жилое крыло замка, перестроенное около сорока лет назад дедом Темперанс, чтобы можно было проводить время в замке с детьми и не страдать от неудобств. Изменения были минимальны: проведено скрытое отопление, электропроводка, водопровод и канализация, на первом уровне подземелий установлены котлы, насосы и все прочее оборудование. Жилым в этом крыле был только второй и частично первый этаж, где располагались кухня и прачечная. На втором этаже были гостевые комнаты, их как раз хватило впритык, чтобы разместить всех гостей замка, и хозяйские — пять небольших комнат, объединенных уютной гостиной. Туда Марк и повел своих «дуэний» и жениха.       ***       Время до вечера пролетает незаметно. Удивительно, но в компании моей стаи строгие и такие же холодно-закрытые доги, каким изначально я видел Улафа, преображаются в довольно веселых мужчин, с отличным чувством юмора, уравновешенным тактичностью. Никто не использует «сортирные» шуточки, даже рассказывая истории из армейской службы. Все трое — капитаны, правда, в разных войсках. Альфред — летчик-испытатель, Рихард — каперанг, Ханс — капитан спецназа и бывший командир Улафа. Вот последний периодически вздыхает о том, что Уль ушел из армии в полицию. О втором бывшем подчиненном оба молчат, что и понятно: вспоминать о Зигфриде неприятно обоим. Трибунал был к нему отнюдь не снисходителен. Род фон Шварц потерял рыцарский титул, а для рейнцев это несмываемый позор. Но я не чувствую ни капельки жалости. В отступничестве Зигфрида виновен не только он сам, но и те, кто его воспитывал, гниль никогда не зарождается в разумном сама по себе, так же как жестокость в ребенке не проявляется от рождения.       Отбрасываю мысли о всяких там преступниках. Сегодня у меня очень важный день, и портить себе настроение воспоминаниями я не хочу, так же как не хочу портить его Улафу, а он с каждым днем все яснее ощущает мое настроение. Так что…       — Господа, кто-нибудь желает вина? Здесь, оказывается, отличный погреб, его еще мой прадед заполнял.       В резном, инкрустированном перламутром, погребке* нарочно для такого случая лежат в гнездах пыльные бутылки из темного стекла с залитыми сургучом пробками. Пожелтевшие этикетки привлекают внимание названиями известнейших торговых марок и годами изготовления. Кажется, вину, которое тут собрано, никак не меньше семидесяти, а вот этой бутылке белого «Шато Маргарет» вообще сотня**. Похоже, это вообще раритет, сохранившийся аж с Реформации. Ничего себе! Я, вообще-то, не люблю алкоголь, но это вино я бы попробовал.       Доги, глядя на этикетку, оживляются и кивают, кажется, этот год считается чрезвычайно удачным именно для этого вина? Улаф забирает у меня бутылку и аккуратно обстукивает сургуч, вынимает пробку и дает вину «подышать». Я достаю хрустальные бокалы с вырезанными на стенках гербами рода Сигнис. Уль, наконец, разливает золотистое, с чуть заметным зеленоватым оттенком, вино. Рихард, как самый старший в нашей компании, поднимает руку с бокалом:       — За князя Марка!       — Долгие лета! — звучит слаженно и раскатисто.       Это смущает и одновременно так греет…       Вкус вина — как квинтэссенция лета: сладость солнечного винограда, легкий привкус чернослива и вишни, дымная нотка обожженных дубовых бочек, прохладная кислинка в начале и бархатное горьковато-сладкое послевкусие***.       — Божественный нектар, — мечтательно прикрывает глаза Ханс.       С ним согласны все, и я — тоже. Первый бокал — за себя — приходится выпить до дна. Но второй я растягиваю, только пригубливая вино, потому что первого хватает, чтобы зашумело в голове. Я все-таки не умею пить, а на церемонии мне нужно быть трезвым. Улаф делает то же самое, и в течение следующих двух часов у нас с ним почти полные бокалы, и мы переглядываемся поверх хрусталя, улыбаясь друг другу.       Наши уютные посиделки прерывает Йохан фон Штее. Кажется, нам с Улафом предстоит готовиться. Ну и с какой стати мои колени внезапно становятся ватными? Улаф крепко сжимает мою ладонь и наклоняется к уху:       — Я буду ждать тебя в храме, Перышко. С огромным нетерпением.       У-у-у, собака страшная! Чувствую, как жар заливает уши и щеки, и поспешно ухожу в свою комнату. Переодеваться мне не надо, а вот умыться холодной водой не помешает. Волосы расчесать, проверить, чтобы ничего не сбилось, протереть мягкой щеткой сапоги.       — Сынок, готов? — в комнату стучится мама, и я открываю дверь, обнимаю ее и замираю на пару минут, уткнувшись в ее плечо носом. Ее тепло и ласковый голос, ее мягкие руки успокаивают.       — Готов, мама. Идем?