Пожилые сказки

      Черт уложил в сумку газеты, остатки колбасы и сбереженные конфеты, которые давно высохли, став почти каменными.       На остановке у Черта замерз хвост, он дул на него до тех пор, пока не пришел его 549 автобус, всегда опаздывающий, зато с подогревом сидений. Этим маршрутом почти никто не ездил. За окном мелькали улицы, внезапно страшным пятном замирал пустырь, и снова виднелись старые дома, настолько старые, что у них появлялись души и лица. Их стены уже оглохли от услышанного, а новоприобретенные рты — щели и дыры — были полны такой отборнейшей правды, что казалось, они бы все высказали, если могли.       Черт молча пробежал мимо них, отыскивая нужный дом: еще не очень старый, и не такой правдивый, но уже глуховатый — со сломанным домофоном.       Черт прокрался на третий этаж мимо сторожевого кота уборщицы и четыре раза позвонил в квартиру №75. Сначала раздалось шарканье, а потом сиплый голос:       — Ну, кто там еще?       — Это я, — ответил Черт и поспешно отодвинулся, чтобы его не зашибло распахнувшейся дверью.       — Опять! Ну, входи, чего встал…       А дальше все повторялось из раза в раз, как по задуманному сценарию. Черт, которого втолкнули в гостевые тапки, спешил в сторону кухни. Тут светлее, чем в других комнатах, и пахло табачным дымом с селедкой.       — Я тебе газет принес, — рассказывал Черт, выкладывая на липкий кухонный стол гостинцы. — Колбасы, конфет… «Москвичек».       К нему вышли не сразу, глядели пристально из-под груды кофт, покрывал и пледов. Лица не видно совсем, изредка показывались сухие руки с грязными ногтями, которые дергано оправляли верхнее покрывало, постоянно сползавшее с горба на спине.       Горб был живой. Он шевелился и как будто дышал.       — Ну? Кормить тебя, поди, надо?       Черт не успел ответить, как на него стремительно замахали:       — Да ясно, что надо. Троглодит проклятый!       Загремела посуда, из-под покрывала доносилась брань вперемешку с кашлем. Черт устроился на своем месте у холодильника. Быстро пригрелся, обвившись хвостом вокруг ножки табурета, и миролюбиво потряхивал жидкой кисточкой.       — На, — с грохотом на стол опустились миска риса с той самой колбасой и стакан кофе. — Ешь и проваливай. Навязался на мою голову.       Груда кофт и пледов плюхнулась напротив гостя. Черт жевал и глядел на внезапно оголившиеся локти:       — Ты выглядишь лучше.       — Да ну? — ехидно.       — Простуда проходит?       — Ага, чай, не помру, — доставая сигареты.       — Плохо только, что ты куришь. Вредно.       Раздался сиплый смех:       — Кому плохо-то? Мне хорошо.       — Зря ты так, у меня сосед, он умный человек, ученый, сказал, что одна капля никотина убивает лошадь.       — Я, по-твоему, лошадь?       — Что ты, что ты! Ты намного лучше. Это я так, просто. Но ты все равно лучше, — и слабо улыбаясь. — А помнишь, как раньше было?       — Не помню, — хмуро, постукивая пальцами по краю стола.       — А ты вспомни: «Яко несмь достоин, ниже доволен, да под кров внидеши храма души моея…       — ...занеже весь пуст и пался есть, и не имаши во мне места достойна…». Помню, помню. Это вторая.       — А не третья? — лукаво сощурил глаза Черт.       На него тут же замахнулись:       — Я тебе дам, третья! Сказано тебе: вторая, значит, вторая. Он еще спорит…       — Не спорю, а с верного пути свожу.       — Да, ты это дело любил, — чуть помолчав. — Ты тогда больше был. Рогатый. Хвост-то как?       — Почти весь цел, — заверил Черт и снова потряс кисточкой. — Видишь?       — Вижу, — и со вздохом. — Жалко, что так уже не получится.       — Да почему не получится? Давай, как раньше!       — Не говори ерунды.       Снова смех, слетело верхнее покрывало, Черт ухватился за жилистую руку. Можно обнять, попытаться заглянуть в лицо. Оно бесполое и чумазое, но глаза все такие же осмысленные, только тусклые. Черт глядел в них с умилением, тянул дальше за край пледа и смахнул бы окончательно, если бы не горб, который и не горб вовсе, а так, ворох грязного пуха и перьев.       — Доедай живее.       Трясущиеся руки укутали горб, лицо, спрятали глаза. Черт без аппетита дожевал колбасу.       А дальше все повторялось из раза в раз. Черт ставил посуду в раковину. Сидел еще минуты две-три, потом вставал. Его провожали, в прихожей придирчиво оправляли воротник плохонького пальто.       — Я зайду еще на неделе, ладно?       На него только вздохнули, да так горько, что Черт почти вылетел на лестничную площадку, пробубнив в захлопывающуюся дверь:       — С Рождеством тебя.