Пожилые сказки

      Людоед со вздохом посмотрел в окно: снова дождь. Даже обидно. Хорошо бы заболеть, тогда можно пропустить работу, остаться дома, в тепле. Но это так — мечты, кроме того, нечестные, дикие. Это в нем говорила кровь предков. Согласно книгам, они были те еще мерзавцы. Снова стало стыдно, третий раз за утро.       Людоед поспешно влез в галоши, накинул плащ с капюшоном и выскочил на улицу. В дождь, к людям. Среди них он сразу делался до неприличного заметен: рост под три метра, широкая спина, громадные конечности, ну и лицо, почти морда. Харя. Все это — тоже плохая наследственность. На Людоеда охотно оборачивались, пусть и не открыто, но тыкали пальцами и перешептывались. Хорошие зрение и слух у него тоже с рождения. Но любопытство зевак и тяжелые взгляды пожилых людей — еще ладно. Хуже всего — заботливые мамы и папы, пугающие им своих детей.       Стыд не давал ему покоя. И все, что Людоед мог, это раз за разом объяснять себе, что ему стыдно:       а) за предков, их извращенные предпочтения в еде, грубость и т.д.;       б) за свой внешний вид, который не располагал к приятному знакомству;       в) за то, что при всем желании ему категорически чего-то не хватало, чтобы измениться. Времени, смелости, сил. Не физических, этой дряни хватало на все и всегда. А каких-то других. Добрых.       Работал Людоед санитаром в психлечебнице. Тут-то были полезны его здоровенные руки и упорство. Он один справлялся с буйными графами, герцогами и баронами, которые окончательно обезумели от горя, потеряв свои земли и привилегии, когда сказочные акции рухнули, а кредиты волшебного доверия перестали выдавать. Людоед запихивал пациентов в смирительные рубашки, если надо, привязывал к кроватям. Правда, после этого он преисполнялся мрачных мыслей, уходил на задний двор и в одиночестве жевал овощной салат.       Радовался присутствию на работе Людоеда только один старый-старый Герой (со старческим маразмом, так что имени своего он сам не помнил). Он ласково пожимал санитару руку и лукаво подмигивал:       — Здравствуй, здравствуй, ты, никак, опять подрос. Славно, славно, — он часто повторял одни и те же слова по многу раз, но Людоед с удовольствием его слушал, пока водил на прогулки. — Эх, будь я моложе, у нас была бы славная битва. Славная, славная…       — Я — пацифист.       — Ты расти, расти, не стесняйся. Тебе еще можно, можно…       Иногда, когда Герой был в относительно ясном состоянии рассудка, он рассказывал Людоеду сказки. Настоящие! Конечно, он иногда привирал, порой так, что сам путался. Но Людоед ему помогал, верил и ослаблял узлы на рубашке, чтобы дать старым рукам отдохнуть.       Людоед не любил дожди. Но сегодня пятница, уже вечер, он повеселел. Заторопился вон из лечебницы, чтобы успеть к закрытию цветочного магазина. Там ждал его заказ: букет полевых цветов.       Уже с месяц людоедская жизнь была озарена маленькими, но поистине упоительными радостями: каждую пятницу его ждала Дюймовочка. Праправнучка той самой Дюймовочки, про которую писали все газеты тех сказочных времен. Но эта, по правде сказать, Людоеду нравилась больше. Маленькая, аккуратная и нежная она выходила к нему из своего дома (старого почтового ящика), кланялась и садилась на широкое плечо. Ей было легко угодить.       Она, еще стесняясь, трогала его маленькими руками, но уже совсем не боялась.       С ней Людоед забывал о стыде. Он, конечно, и краснел, и прятал взгляд. Но это — не стыд, это — стеснение, оно намного приятнее.       Ужинали они в маленьком кафе друг напротив друга. Людоед изловчался обслуживать ее с удивительной бережностью.       — Ты не ешь мяса? — спросила сегодня она, ковыряя игрушечной ложкой в супе. — Совсем?       Он улыбнулся, повел широкими плечами:       — Я — вегетарианец.