***
В больнице было относительно спокойно. Врачи сказали, что Рубинштейну лучше, но в ближайшее время о том, чтобы вернуться на работу, и думать нечего. На самом деле они не были уверены, что Генри сможет нормально ходить. Мысль, что скоро их любимого дирижёра не станет, очень расстраивала ребят. Астрид хранила мрачное непроницаемое выражение лица, Иккинг и Хедер старались улыбаться, не думать о плохом. — О, проходите, — хрипло произнёс старичок, лежа в кровати. — Вы простите, я бы встал, да врачи не позволяют. — Лежите, не двигайтесь, — заботливо попросила Хедер. Музыканты сели по обе стороны от больного. Астрид встала у двери. — Как там оркестр? — спросил Генри. — Слышал, у вас новый дирижёр, господин Ардвуд. Не знаю его лично, хотя слышал кое-что о нём. Как он вам? — Ну… — Хедер отвела взгляд в сторону. — Интересный человек. — Скорее сложный, — спокойно добавила Астрид. — Как вы себя чувствуете? — чуть улыбнувшись, спросила девушка. — Лучше, милочка, благодарю, — ответил дирижёр. — Вы, ребята, трудитесь там. Я вот окрепну, и мы отыграем ту оперу. Зря что-ли готовили? — Обязательно отыграем, — сказал Иккинг. — Даже если не со мной, хотя бы послушаю со стороны, — музыканты переглянулись, ощущая, как им обоим становится очень неуютно от этих слов. — Ваше стремление поднимет вас на ноги куда быстрее, — вновь холодно констатировала Астрид. — Буду надеяться, — ответил старичок. — Прошу прощения, — в палат заглянула медсестра. — Время истекло. Больному нужен покой, — сказала она. Астрид отметила про себя, что время истекло слишком быстро, но не стала спорить. Просто молча кивнула Генри, и медленно покинула палату. Музыканты попрощались, и вышли. Настроение у всех было подорвано. Они все видели, в каком состоянии был дирижёр. Не смотря на общую весёлость и ощущение, что всё хорошо, и он правда скоро поправится, каждый видел, что ему и это давалось с трудом. Иккинг позвонил товарищам по оркестру, и разнёс весть о здоровье дирижёра. Было решено ежедневно посещать больного, самым разным составом. По очереди, просто чтобы он видел их, чтобы не чувствовал одинокости. Закончив с делами, ребята направились домой. День и правда получился насыщенный, и, честно сказать, очень неприятный. У каждого остался осадок на душе, в первую очередь беспокойство за Генри, уже после впечатление о новом дирижёре. Астрид переосмыслила слова, которые он сказал в самом начале, и поняла, что Вильгель так отозвался о Рубинштейне, словно тот уже умер. Это ей показалось мерзким, но девушка отмахнулась от холодного взгляда Ардвуда. Он не тот, кто заслуживает чье-то мысли. Во всяком случае пока что…***
Несколько дней оркестр привыкал к новому дирижёру. Вильгельм никому спуска не давал. Его зоркий глаз тут же выделял акты неповиновения, и жестоко их обрубал. Так Роберт улетел с первого пульта альтов на последний, а флейтисты сменили половину состава. Вокалистам он дал понять, что и они не бессмертные, и их легко заменить. — Прошу прощения, я не очень поняла, а где вы показали третью долю? — переспросила одна из скрипачек. — В какой раз? — задумчиво спросил Вильгельм. — Я начинаю сомневаться в вашей компетентности. Как только вы попали на своё место? Бардак в этом оркестре, — девушка ошеломлённо смотрела на дирижёра, а Иккинг ощущал, как внутри вспыхивает огонь праведной злости. Так в лицо говорить хорошему человеку такие слова, так ещё и безосновательно. Стиль дирижирования Вильгельма был весьма сложный. Многие движения могли сливаться, понять выпады было достаточно не просто. Но видно оркестр, которым он управлял раньше, столько с ним занимался, что выучил все его действия наизусть… но за эту непонятность не должны страдать другие. И плевать хотел Хеддок на то, как на это реагировал другой оркестр. Девушка тяжело вздохнула, казалось пытаясь справиться со слезами. Холодный кнут слов Вильгельма бил очень больно, особенно после доброго Генри, который добивался всего мирным путём. Тем не менее у девушки не хватило смелости вступить в спор с дирижёром, и репетиция продолжилась. Астрид ощущала напряжение в воздухе. Словно каждый сидел на иглах, или пороховой бочке, готовой взорваться в любой момент. Но что самое противное, девушка ощущала, что не знает что делать. Она не знала, как помочь ребятам, и была вынуждена в бессилии наблюдать за тиранией. Чувство беспомощности девушка ненавидела всей душой, поэтому это была последняя репетиция, на которую девушка отправилась с ребятами. И они её понимали. И каждый из них находился в тихом ужасе от одной мысли, что эти перемены необратимы…