Обманом обручённая

С Вами странно и мучительно-легко – Разум тёмен, а сердце в вихре ветра Закружилось и разбило лёд оков; Я не знаю, как быть – и нет ответа... «Романс Олафа Кальдмеера» Канцлер Ги

      Поблёскивает горн кузнечный. Поблёскивают глаза братьев Брисингов, что дивятся на красоту Прекраснейшей из богинь.       – Можем мы ожерелье изготовить по слову твоему, царевна ванахеймская, – молвит наконец старший, Двалин. – Да только и плата за него должна быть царской.       – Иначе магия не подействует, коли поскупиться решишь, – поддакивает второй, Альфригг. Переступает с ноги на ногу, на Фрейины прелести любуясь да предвкушая, как та «расплачиваться» будет.       – Я не поскуплюсь на плату, – отвечает Фрейя. – Золота, серебра, камней драгоценных, какие только вам по сердцу – хоть телегу пришлю, полную доверха! Только изготовьте мне ожерелье такое, чтоб всякий, взглянув на него, тотчас моими чарами околдован становился.       Улыбается коротко Двалин:       – К чему тебе ожерелье такое, царевна? Ты и без того прелестнее солнца и луны. Звёздам ночным не сравниться с сиянием твоих глаз.       – Нужно мне!.. – топает ножкой Фрейя. – Не ваше дело рассуждать, для чего оно понадобилось. Изготовьте его, и я щедро награжу вас. Казна моего отца хоть и поредела в войну, да войною же и приумножилась.       Склоняет набок голову Грер, третий брат, оглянувшись на старшего:       – Не возьмём мы платой ни камней драгоценных, ни золота краденного. У нас этого добра у самих хватает. Мы хотим настоящую плату. Живую. Иначе магия не сработает.       Фрейя недоумевает:       – Жертву, что ли, надо принести? Велю заколоть хоть быка доброго, хоть стадо целое!..       Усмехается старший цверг уже в открытую:       – К чему нам кровавые жертвы? Мы ведь не боги высокородные – тёмный, подземный народец. Хотим мы, чтоб спустилась к нам сама луна во плоти да светом своим обогрела.       Берлинг, четвёртый, меж тем шагает вперёд, подхватывает ловко руку Фрейи и губами к ней прижимается. Да не отпускает – каждый пальчик холёный выцеловывает.       Гневом полыхнули очи Фрейи. Дёрнула она было руку, да хватка у цверга крепкая.       – Четыре дня нам надобны, чтобы ожерелье такое создать. Четыре ночи в уплату проведи с нами, царевна Фрейя – по одной с каждым. Чем жарче любовь твоя будет, тем больше силы ожерелье возымеет, – говорит Берлинг, с неохотой руку богини красоты отпуская.       – Да как смеете вы предлагать мне подобное!.. – задыхается Фрейя. Отступает от братьев на шаг, спиной в стену упирается.       – Мы никого не держим, – разводит руками Двалин. – Ты сама пришла к нам с заказом – мы выставили цену. Не нравится – ворочайся к себе или ищи других мастеров. Только лучше нас умельцев во всём Свартальфхейме не сыщешь. Сыновья Ивальди, что хвастаться умением своим горазды – дети малые пред нами.       Смотрит Фрейя исподлобья на цвергов. Низенькие, приземистые, но крепкие. Одна хватка Берлинга чего стоит! Может, не так и противно с ними ложе делить?..       А братья расступились, проход открыли – иди, мол, царевна, не принуждаем.       Вздыхает тяжко царевна ванахеймская, руки белые к груди прижимает. Теребит привычно половинку амулета разрубленного, что носит, не снимаючи. Кивает:       – Хорошо. Я согласна. Но! – взмахом руки останавливает оживившихся было цвергов, – работа вперёд. В руках подержу, в силе удостоверюсь, тогда плата будет. Колесница моя всё одно распряжена, кошки на воле гуляют. Бежать мне некуда от вас.       Опускает очи Фрейя, ресницами взмахивает, густыми да длинными. Не царевна гордая – нежнейшая дева, весной на бережок вышедшая в ожидании суженого.       – Быть по сему, – изрекает наконец Двалин. И, не удержавшись, бормочет под нос: – Разве можно луну в оправу заключить?.. ***       Раскинувшись вольно на своём ложе, младший царевич Асгарда бездумно подкидывает вверх стакан – и ловит его. То левой рукой, то правой. Ни разу ещё не промахнулся. Так он обычно делает, задумавшись. Отвлекается тело на несложные движения, позволяя мыслям блуждать, выстраивая хитросплетения замыслов.       Предмет дум Локи очарователен. И то уже странно – редко он задумывался о девах. Дочь же врага его, сама о том не ведая, заставляет возвращаться к себе мысленно – вновь и вновь.       Красивая. Гордая. Сильная. Борющаяся с его обманным очарованием – немногие в девяти мирах могли таким мужеством похвастаться. Не будь она дочерью Бальдра, Локи бы сказал, что очарован ею. Но он не может испытывать к отродью врага ничего.       Кроме желания.       Отрицать это глупо. Бог обмана согласен обманывать кого угодно, но не себя. Оттого он признаёт: Сигюн желанна ему. Что делает месть лишь слаще.       …Стараниями ванийки оказавшись на клумбе, в грязи и удобрениях, Локи, не ожидавший такого отпора, признал в Сигюн достойного противника. И следом признал очевидное: то, что поначалу казалось лишь приятным дополнением к мести, превратилось в личную цель.       «Книги. Одиночество. Шумные праздники и фейерверки. Горы. Лошадей», – вспоминает царевич ответ Сигюн о том, что она любит. Хмыкает: кто бы мог подумать, что ванийка назовёт то, что по душе ему самому…       Если не брать в расчёт розыгрыши и трюки, разумеется.       Локи не особо жаловал и лошадей, предпочитая Фенрира. Бродя как-то по Железному Лесу, вызволил того, тогда ещё волчонка, из капкана, забрал к себе и вырастил. Первое время наводил дикий ужас на добропорядочных асов, гарцуя на скалящем зубы огромном волке. Сам царевич в ответ лишь ухмылялся, заявив, что Фенрир без его приказа никого не тронет, а буде всякие идиоты вроде Тюра совать ему руки в пасть – сами виноваты. Кто только такого балбеса на должность военачальника принять умудрился, Всеотец, ты часом не знаешь?..       И следом другая фраза Всеотца вспоминается царевичу: «Не найдёте себе невест – сам вас женю».       Бог обмана ловит подброшенный в который уже раз стакан – и замирает так, с вытянутой рукой. Тору он обеспечил невесту. Точнее, обеспечивал-то он себе царицу Девятимирья, на которую можно и надавить, если знать, как и куда. Локи знал, потому не озвученный выбор брата его вполне устраивал, отчего он и озаботился сделать его явным.       Но он совершенно забыл о себе.       Конечно, Один мог и не дотянуть обещанный срок, что развязало бы царевичу руки полностью, в том числе и с женитьбой. Но, страшась того, что делал, Локи старался даже в мыслях не упоминать скорую смерть Всеотца. Будто думы его могли ускорить её быстрее, чем отрава.       А что, если…       Стакан отлетает в сторону. Шальные огоньки загораются в зелёных очах. Сигюн жаждет выйти замуж за Фрейра? Что ж, она выйдет замуж. За Фрейра. Только вот мужем её будет тот, кто выведет её утром за руку из брачных покоев.       И это будет не Фрейр.       Бог обмана пружинисто вскакивает с ложа. Улыбается, предвкушая гнев Сигюн. Бессильную ярость Бальдра. Удивление – Одина, Ньёрда, Фрейра…       Уж он об этом позаботится. ***       – Брат! Как я рад тебя видеть!.. – «живым и невредимым» не прозвучало, повиснув в воздухе между братьями.       – Твоими молитвами, дорогой братец, – улыбается Бальдр, хлопая в ответ Ньёрда по плечу.       – Кажется мне, или это балкон? – указывает царь ванахеймский на украшенную затейливой резьбой дверь. – Поговорить бы… с глазу на глаз.       Бальдр, кивнув, отворяет дверь, привычно пропуская старшего вперёд. Привычно отмечает доверие царя – ни к кому более Ньёрд не поворачивался спиной.       – Прелестный вид, – отмечает бог моря, слегка опираясь на резные перила. – Как тебе Золотой Город?       – Прекрасно! – громко говорит Бальдр. – Гостеприимство Одина Всеотца поистине царское, хозяев Золотого Чертога не в чем упрекнуть. Мои жена и дочь довольны не менее.       Ньёрд морщится. Приперев покрепче дверь, достаёт из-за пазухи красноватый кристалл. Бальдр в лёгком удивлении вздёргивает брови.       – Так всё же: как тебе Асгард, братец? – без прежней улыбки спрашивает Ньёрд, когда белёсый туман укутывает их обоих.       Темнеет лицо Прекраснейшего.       – Как и всякому заложнику, – сухо отвечает он. – То невыносимо для мужчины: улыбаться и расточать любезности тому, кому был бы рад вцепиться в глотку.       – Это ты случаем не о Локи? – вопрошает царь Ванахейма. Бальдр кривит губы:       – Он подозрительно притих. За всё время лишь один раз… напомнил о себе. Да пару раз мы словами схлестнулись во время трапезы. Он явно готовит какую-то каверзу, Ньёрд. Я не верю в его добрые намерения.       – Как раз об этом я и хотел с тобой потолковать, – подхватывает Ньёрд. – Некая сторона заинтересована в том, чтобы родной сын Лафея никогда не занял ледяной трон. И, зная о вашей взаимной непримиримости, сторона эта предлагает решить наши проблемы. Твою проблему зовут Локи, мою – Один.       – Мне… нужно будет побыть приманкой? – медленно спрашивает Бальдр,       Ньёрд кивает:       – Верно мыслишь, брат. Ты же помнишь эти смешные легенды смертных про омелу? – Короткий смешок. – Чушь полная, но мидгардцы в неё верят. Отчего бы не освежить эту легенду в головах благородных асов? Локи не сумеет пройти мимо, поверь.       Бальдр хмурится. Разыгрывать собственную смерть – не самое приятное занятие, даже знай ты, что всё это не всерьёз.       – Падай! Падай, Бальдр, ты убит!.. – Побег молодой омелы упёрся мальчишке в грудь, и тот, закатив глаза, осел в заботливо приготовленную кучу осенних листьев. Раскинул руки и ноги, будто изломанная кукла.       – Бальдр убит, Бальдр убит!.. – прыгал вокруг него старший брат, то и дело проверяя ногой «убитого». – Бальдр отправился в Хельфхейм и не вернётся, не вернётся никогда-а-а!..       Особенно сильный пинок заставил «покойника» приоткрыть глаза и, резко дёрнув за ногу, опрокинуть брата, подминая его под себя.       – Всё, ты теперь тоже пленник Хель, – заявил он. – И я тоже не буду по тебе плакать и забирать тебя отсюда!.. Вот тебе Фимбулвинтер, вот тебе Рагнарёк!..       И принялся засовывать сопротивлявшегося Ньёрда в кучу листьев.       – Так что ты ответишь, брат? – царь ванахеймский выдёргивает Бальдра из воспоминаний.       – Это небыстрое дело, – заявляет бог света. – Легенда основательно подзабыта, нужно будет время, чтобы её вспомнили.       Ньёрд улыбается уголками губ:       – Мы никуда не торопимся.       – Что ж, если это избавит миры от присутствия бога обмана… – Заметив, что туман локии почти рассеялся, Бальдр быстро говорит: – Я согласен, брат. Действуй. Нужно же достойно отблагодарить царя Одина за его гостеприимство… ***       Оба асгардских царевича поднимаются по винтовой лестнице, ведущей в кабинет Одина.       – Что могло понадобиться отцу, не знаешь? – спрашивает Тор.       Локи, встревоженный внезапным вызовом куда более брата, беспечно пожимает плечами:       – Думаю, решил припрячь нас к государственным делам, как обычно.       – Обычно он предупреждает… – недоумённо пожимает могучими плечами старший.       – А когда ты станешь царём, тебя тоже предупреждать будут, если что-то стрясётся? – перебивает бог обмана. Сам он лихорадочно продумывает пути отступления: накидки Фрейи больше нет (чёртова девчонка!..), иллюзии в присутствии Всеотца не работают… Впрочем, даже вздумай Всеотец запереть его в темнице, он выкрутится. Трикстер он или где?       Локи успокаивает себя тем, что, прознай таки Один про отраву, посылал бы за ним не мальчишку-слугу, а отряд эйнхериев. А может, и самолично бы явился, с него и ослабевшего это станется…       – Сыновья, – выдыхает Один, протягивая к ним руки.       Царь Асгарда сидит на полу, прислонясь к ножке стола. Дыхание его тяжёлое и прерывистое, взгляд единственного глаза будто подёрнут пеленой. Оба царевича бросаются к нему, чудом не сталкиваясь в узком кабинете.       – Отец! Что с тобой?..       – Лекаря! – рявкает за дверь Локи, когда они вдвоём с братом поднимают Одина и усаживают в кресло.       – Не надо… лекаря, – говорит Один, отдышавшись. – Просто посидите со мной, сыновья, – продолжает он уже более ровным голосом.       Тор, накрывая руку Всеотца своей, встревоженно говорит:       – Отец, с тобой творится что-то неладное. Уж не околдовал ли тебя кто?..       Локи сохраняет на лице приличествующее случаю выражение. Только от слов Тора будто ледяная ладонь охватывает его сердце.       А более – от клонящегося вперёд Одина, несмотря на поддерживающих с двух сторон сыновей.       – Кто околдует Хранителя девяти миров, бога мудрости!.. – надтреснутым, но полным гордости голосом произносит тот. Бог обмана еле удерживается от того, чтобы не хмыкнуть. – Никому сие не по силам…       И, противореча сам себе, говорит:       – Помогите мне дойти до моих покоев.       Слабое, трясущееся тело. «Никто не околдует…» Локи прячет злорадную усмешку. И давит, давит, загоняет на самое дно – сочувствие к этому самонадеянному усталому богу, называющему себя его отцом.       …Вечером царевич выливает в чашу Одина лишь половину порции яда. Тот должен посмотреть на представление, которое бог обмана намерен устроить.       Так убеждает себя Локи, не желая смотреть в лицо той тоске, что охватывает его при виде столь явно ослабевшего Одина. ***       – Добро пожаловать в Асгард, царевич Фрейр. – Тор протягивает вану руку для приветствия.       Тот, помедлив, всё же пожимает её. Громовержец не пытается произвести впечатление – рукопожатие его свободно, даже слегка расслабленно. Фрейр, которому доводилось сталкиваться с ним на поле боя, помнит силу и мощь Тора.       Так странно здороваться с тем, кто чуть было не убил тебя… Фрейра спасла тогда сущая мелочь: Тор запнулся о выпавший из руки ванахеймского царевича щит, и эта доля промедления позволила откатиться в сторону. А там уже и воины набежали, прикрывая царевича.       Раненая тогда левая рука теперь отдаёт в непогоду, несмотря на все усилия ванахеймских целителей. Фрейя говорила, что у неё начала болеть правая рука – там же, где был ранен брат…       – Тор Одинсон, – кивает наконец Фрейр в знак учтивости. Он ещё не определился, как относиться к бывшему противнику, с которым теперь мир.       Тор же как ни в чём не бывало говорит:       – Говорят, завтра ты женишься. Поздравляю. Невесту твою видел. Ликом прекрасна, только грустна больно.       – На чужбине птица не поёт, – отвечает Фрейр. И следом торопливо добавляет, будто стремясь загладить нелестное сравнение: – Надеюсь лицезреть сына Одина на сем празднестве.       Ас улыбается:       – Непременно буду. И да положит тот праздник начало единству наших миров, как то было ранее. Мне бы не хотелось воевать с тобой вновь, сын Ньёрда, – добавляет Тор, глядя в узкое лицо Фрейра.       – Тебя, Тор Могучий, и впрямь лучше иметь в друзьях, чем во врагах, – молвит тот, привычно поправляя разрубленную половинку амулета на шее. Ту, что не снимал ни в сражении, ни в купальнях.       Тор, заметив движение, спрашивает:       – Невестин подарок?       – Сестры, – Фрейр улыбается. Впервые за весь довольно напряжённый – для него –разговор.       – Невеста-сестра, – с осуждением констатирует Тор. – Экие у вас всё же нравы!..       Ван, не отпуская амулета, поправляет:       – Сигюн кузина мне. А это родной сестры подарок. Как бы ни раскидала судьба нас, посмотрю – и о ней тотчас вспомню.       Мелькает бордовый расколотый камень в проворных пальцах.       – Мы с Фрейей утробу одну делили – и пред Хель когда-нибудь вместе предстанем.       Фрейр и сам не знает, зачем говорит это чужаку. Только тепло в груди разливается, и половинка амулета под пальцами нагревается будто.       Асградский царевич только головой качает:       – Не понять нам братской любви ванов… ***       Вход в сокровищницу подпирают два безмолвных стража с отрешёнными лицами. Нести охрану здесь – наискучнейшее занятие. Кто в здравом уме покусится на сокровища Хозяина девяти миров?.. Кому настолько недорога жизнь?       Противное жужжание нарушает привычную тишину.       – Только мух тут и не хватало! – возмущается стражник, отмахиваясь от досадного насекомого.       – Да ладно, откуда им тут взяться… С устатку ещё и не то пригрезится, – добродушно возражает второй.       – Ай! – вскрикивает он следом. Муха, пробравшись в щель меж шлемом и доспехами, больно кусает. – Вот же пакость!..       – А я говорил тебе… – начинает было его напарник.       Воспользовавшись препирательством стражей, муха меж тем вползает в узкую щель меж дверью и полом. Зелёная вспышка. И вот уже невысокий йотун стоит пред возвышением, на котором покоится Ледяной ларец.       «Ты не только Обманщик, но ещё и вор», – всплывает в памяти. Локи равнодушно, будто отвечая невидимому собеседнику, пожимает плечами. То его природа. Его стихия.       Ледяной ларец завораживает. Так бы и смотрел на переливы линий в глубине. Те мерцают, колеблются, бьются, будто живые. Чует ларец близость родной крови. Царской крови.       Лёд не холодит, напротив – будто обжигает. Будто огонь по венам разливается, яркий да сильный. Знакомо то чувство Локи, да странно огненную магию испытывать в йотунском обличии.       Страшно.       Только стихии ли страшат царевича двух миров?..       Ас? Йотун? Бог огня? Бог… льда? Кто он?       Вор и Обманщик?.. Или берущий то, что ему принадлежит – по праву рождения?       Чудятся алые всполохи в синеве ларца – то очи отца родного. Чудится стон тихий – то зов отца приёмного…       «Локи…» И нежные руки обнимают, прижимают к груди, укрывая от зла девяти миров. И так спокойно спится после…       «Локи!..» И он летит навзничь вновь и вновь, но вновь – в который уж раз – пытается подняться. И протянутая рука – как знак уважения. Дружбы. Братства.       Хватит! Он сделал выбор. Играть лучше с запасным тузом в рукаве.       Йотун вытягивает вперёд руку, открывая магический карман. Подделка ничем на взгляд неотличима от настоящего ларца. Только нет в ней той завораживающей глубины, что поёт, манит своего царевича – к себе, в себя, за собой…       Поменять ларцы местами – дело двух секунд. Отправить настоящий ларец в магический карман – двух минут. И вот уже вновь докучливое жужжание отвлекает стражей сокровищницы. ***       Девичник близится к концу. Уж и песни спели, и хороводы по ванахеймскому обычаю провели. И в бане невесту распарили да отмыли так, что она еле на ногах держится.       – Поддадим жару будущей царице!.. – кричали служанки, нахлёстывая вениками Сигюн. Да так резво, что вконец она уж и пощады запросила.       Вот сидит она, укутанная в халат тёплый да мягкий, чай потягивает ароматный. Не тот, что в Ванахейме пьют, но всё одно – духмяный, будто по лугу на коне несёшься летним днём… Тело млеет, распаренное да маслами ароматными растёртое.       Только душе покоя нет.       Ночь минует, и будет свадьба. С любимым мужчиной, что сама выбрала. С царевичем наследным. Что ещё пожелать может дева для счастья? Не зелёных ведь очей, глубоких да бездонных, будто омуты отравленные?.. Не солнца же, всходящего над горами ранним утром?.. Не крепких рук, что придерживали над пропастью, не давая упасть, да в танце вели – будто не по паркету кружа, а по самому небу?..       Смотрит в темнеющее небо Сигюн. Никуда теперь не деться от воспоминаний, душу скручивающих. Не надо было и близко подходить к Обманщику. Говорил ведь отец о нём – не раз и не два. Весь он – обман да погибель, отрава да полынь-трава сорная, даром что царевич двух миров…       Шум за спиной заставляет ванийку оглянуться. А после, посветлев лицом, отставить кружку с недопитым чаем и рвануться навстречу высокому вану, что замаячил на пороге.       – Форсети!..       Утыкается носом в грудь, вдыхает запах знакомый. Будто время вспять повернулось – и нет ни войны, ни разлуки с женившимся братом, ни статуса заложницы, ни…       – Сестрёнка! Как же я соскучился!.. – Форсети стискивает её в объятьях. Подхватывает на руки и кружит, будто она всё ещё маленькая девочка.       – Слышал я, ты замуж собралась, – отпустив Сигюн, говорит ван. – Пришлось ускорить процесс в Альвхейме, еле уложился. Сестра единственная свадьбу играет, да не за абы кем, а кузеном царственным – неужто думаешь, я мог пропустить такое? – шутливо грозит он ей пальцем. Сигюн улыбается – почти столь же беззаботно, как и раньше.       Почти.       – Я рада тебе, Форсети. Хоть одно родное лицо… – улыбка становится жалкой.       Ван встревоженно наклоняется к сестре:       – Обидел кто? Сигюн?..       «Я сама себя обидела», – хочет ответить та. Но не брату, которого давно не видела, рассказывать о своём позоре.       О своей глупости.       – Мне бы домой, брат… – голос дрожит, и крупная горячая слеза падает на ворот мягкого халата.