Обманом обручённая

Кровь моя смеётся долгу вопреки, Разум птицей в клетке мечется тревожно. Знали мы, что Юг и Север не свести, Но Излом не знает слов «нельзя» и «можно». «Романс Олафа Кальдмеера» Канцлер Ги

      Младший царевич Асгарда задумчиво выстукивает ритм костяшками пальцев по широкому подоконнику. Пьянящее солнце в зените, пряный аромат из сада льётся прямо в окно, но он не обращает внимания на красоты природы. Локи обдумывает свой план.       Есть тысяча возможностей устранить кого бы то ни было откуда угодно. Вопрос, какой ход будет наилучшим…       Вариант окончательного устранения Локи даже не рассматривал. Мало того, что он не собирался настолько осложнять отношения между двумя мирами, так он вовсе и не жаждал торговать смертью направо и налево, как порой сочиняли о нём легенды – и в каком-нибудь Мидгарде, и в родном – неродном – Асгарде. В самом деле, лишь ограниченная фантазия и недостаток остроумия заставляет решать все проблемы топором! На отсутствие ни первого, ни второго бог обмана не жаловался.       Локи начинает сосредоточенно вспоминать всё, что он знает об истории Ванахейма вообще и царской семьи в частности. Никогда не знаешь, какая именно зацепка подтолкнёт в нужное русло.       Перебирая разносторонние сведения, бог обмана то и дело качает головой: не то… опять не то… не подходит… забавно, но неприменимо к делу…       Пока одна сцена не возникает в его памяти…       В ванахеймском саду нет беседок. Не любят ваны лишних крыш над головой. Зато много в нём укромных закутков, таких, чтоб и небо над головой синеть продолжало, и от нескромных взглядов чужих кусты да деревья укрывали.       Но не от взгляда бога обмана.       Хмыкнул тихонько Локи. Есть вкус у Фрейра, ничего не скажешь. Симпатичная ваниечка. И страстная, похоже… Хотел уже было ас пройти мимо – что он там не видел, в самом-то деле – как, заслышав шаги да голос приближающийся, обратно в тень отступил. Всегда любопытно понаблюдать за жителями иных царств.       Особенно за реакцией будущего царя соседнего мира.       – Мой царевич! Ну где же вы?       Скирнир, слуга Фрейра, с обескураженным видом прошёл мимо густых кустов, за которыми затаились любовники. Локи почти услышал, как Фрейр накрыл ладонью страстный рот служанки, призывая к тишине. Бог обмана даже посочувствовал ему: дела царства, они такие, и из нежных объятий выдернут…       – Царевна Фрейя мне голову открутит, – сокрушённо вздохнул слуга.       И Локи с изумлением увидел, как раздвинулись недвижные до того кусты. Фрейр, на ходу поправляя одежду, вопросил Скирнира:       – Тебя прислала сестра моя? Что случилось?       – Мой царевич! – посветлел лицом тот. – Царевна Фрейя не пожелала сказать, зачем вы ей понадобились. Приказ звучал так: разыщи царевича и поскорее пошли его ко мне.       Невольно оглянувшись на кусты, где недовольная служанка тоже приводила себя в порядок, царевич машинально поправил разрубленную половинку амулета на груди.       – Где Фрейя? – обеспокоенно спросил он. И, получив ответ, спешно пошёл в направлении дворца. ***       Солнце ещё не взошло, а Фрейр уже на ногах. Ранний подъём ему привычен – царское воспитание не способствует долгой неге. Но сегодня он поднялся даже ранее обычного, когда совсем темно ещё кругом.       Сегодня его свадьба. Новая веха в жизни. «Обязанности пред семьёй – репетиция обязанностей царя», – так учил его отец.       Хорошо, что жена с детства знакома, с семьёй его крепко связана. Никаких новых обычаев не принесёт с собой, непотребным чем не огорошит. Опять же, красота такая из семьи царской не уйдёт никуда. Дочь Бальдра Прекраснейшего… Но Прекраснейшей всё же Фрейю прозвали…       Мрачнеет царевич при воспоминании о сестре. Будто бы всего ничего не виделись, а уж тоскливо. Привык он видеть в чертах её своё отражение, лишь чуть более утончённое, по-женски смягчённое. Привык слышать и в речах схожесть со своими думами. Не всегда, конечно, идиллия у близнецов царила: и повздорить могли. Только долго злиться друг на друга не получалось – боль мешала. Будто не другого ты в сердцах обругал, а самоё себя. Оттого мирились брат с сестрой чаще, чем спорили.       Могла всё же Фрейя на свадьбе его появиться!.. Обижен Фрейр крепко тем отказом.       Ну да с родной сестрицей он после поговорит. Другая сестра должна во внимании его теперь быть. Двоюродная.       Невеста.       Уезжал Фрейр из Ванахейма ни много ни мало – на четверть века. Война с асами, налаживание едва не рухнувших было отношений с Альвхеймом отняли много сил.       Вернулся наконец. Не сразу родину признал. Истощился всегда обильный Ванахейм за время войны. Усталость на лицах. Иссохшая земля – некому её приласкать да возделать, только кровь горячая знай на неё льётся. Не слышно песен весёлых, не видно хороводов задорных. Всяк сидит, в дому своём закрывшись, с соседом бесед добрых не ведёт, на асов проклятых зуб точит, убытки подсчитывает да потери оплакивает.       Не стерпел Фрейр такого. Едва с отцом поздоровавшись да рассказав о делах, велел он пир устроить, богатый да изобильный, ровно в былые времена. Созвать велел народ – и старых, и малых, и – особливо – воинов. С Асгардом как раз передышка в военных действиях была: никто без продыху не воюет.       Ньёрд воспротивился: какой пир в разгар войны, когда асы проклятые вот уж где сидят, не до того!.. Да и на что? – казна опустела…       Фрейр, не будь дурак, в последнее не поверил, насел на отца. Но Ньёрд и тогда отказался тратиться, заявив, что вот-де станет Фрейр царём, тогда пусть транжирством занимается сколько душеньке угодно, а пока он не даст сокровища свои, трудом тяжким добытые, разбазаривать.       Поговорил Фрейр с сестрой. Неохотно, но поддержала Фрейя брата, поделилась и своей долей. В основном царевич своей мошной тряс, конечно. По вхождении близнецов в возраст Ньёрд каждому свою долю из сокровищницы отсыпал в личное пользование – чтобы у него не просили ничего, своей головой думать учились да добром распоряжаться.       …Поначалу ваны хмуро восприняли известие о пире. Мол, война на дворе, а щегол-царевич ишь чего удумал!.. Но бог плодородия носился по празднику с огнём в очах, подбадривая заскучавших, лично, из рук своих поднося чарку самым угрюмым. За ним и царевна пошла, в белых рученьках виноград спелый неся да оделяя тех, кто на пути попадался.       И оттаяли сердца ванов. Отогрелись, озябшие. Вспомнили они пляски весёлые да хороводы шумные.       Пуще всех веселился сам Фрейр. Радовался возвращению домой. Радовался, что сумел растормошить народ. Лелеял надежду, что, воспрянув духом, и вовсе сумеют ваны одолеть Асгард да покончить с войной изматывающей.       …И на месте застыл, увидев лихо отплясывавшую в кругу молодых ваниек деву. Юбки её так и ходили ходуном, не поспевая за ногами. Вся она была – будто свеча зажжённая.       Пролилось вино из чаши на камзол парадный. Не заметил то Фрейр. Едва ли рот не раззявил, на плясунью любуясь.       – Что так привлекло тебя, брат мой? – родная ладонь мягко легла на плечо.       – Фрейя… кто это?       Ткнула удивлённо брата под рёбра царевна ванахеймская:       – Очнись, брат! То кузина наша, Сигюн, дяди Бальдра дочь! Неужели не признал?..       – Мой царевич! – тяжело дыша, выдыхает запыхавшийся ван. – Мой царевич, наконец-то я вас нашёл в этом проклятущем дворце!.. Понаделают переходов…       – Тише, Скирнир! – властно перебивает Фрейр. – Мы в гостях, изволь отзываться о хозяевах почтительно!.. С чем ты пришёл? – уже мягче спрашивает он.       – Царевна Фрейя велела передать… Просила, очень срочно…       Слуга достаёт из-за пазухи слегка замусоленный конверт с печатью царской семьи Ванахейма.       Пожав плечами, царевич неторопливо разворачивает конверт. Что, сестричка, решила извиниться? А может… может, всё же передумала и извещает о том, что приедет? Чтобы ждали-встречали?..       На тонком, смятом посерёдке листке одно-единственное слово: «помоги». Ни подписи, ни даты.       С бьющимся сердцем Фрейр вертит в руках листок и так, и эдак. Что это? Подделка? Но кому нужно так шутить?.. Кому нужно – да он находится в Асгарде, с которым только-только заключили мир, и едва ли искренний! Да каждый первый здесь спит и видит, как бы ванам свинью подложить!.. Что, если это ловушка?       А что, если в ловушку попала Фрейя?..       «Я поеду за ожерельем…» Кто знает, как при её вспыльчивом нраве обернулось это путешествие? Братья Брисинги, говорят, своё дело знают, но и упорства им не занимать. Известно, цверги – если что втемяшилось в голову, так и топором не вышибешь. Мало ли как могли они отреагировать на царевну, привыкшую покорять всех своей красотой и – Фрейр старался себе не врать – положением?       Что же делать? Кинуться к отцу? Ньёрд поднимет на уши весь Золотой Город, Свартальфхейм и Ванахейм вместе взятые. И, если – он надеется! – с Фрейей окажется всё в порядке, она не простит ему, что он раструбил на три мира об её ожерелье. Богиня красоты ревностно относилась к своей внешности, желая усилить собственные чары – но так, чтобы об этом прознали не сразу. А лучше – не знали вовсе. Мало ли чем там цверги похваляются!..       И свадьба сегодня. Как же всё невовремя!.. Сигюн… Рассказать ей, разбудить? «Прости, дорогая, в день свадьбы я срочно должен отлучиться?» Фрейр даже головой затряс, представив себя в этой нелепой роли – и представив ответ невесты.       – Мой царевич? – осторожно спрашивает Скирнир. – Я могу вам чем-то помочь?..       Будто очнувшись, Фрейр переводит на него взгляд. И принимает решение. Суматошное. Недостойное царевича и почти-мужа, на чьих плечах лежит бремя ответственности.       Но он не может иначе.       – Да. Передай моему отцу, что я появлюсь к началу церемонии. До того пусть меня не ищут – и не тревожатся обо мне.       Бракосочетание начнётся в три часа пополудни. Он должен успеть. А если с Фрейей всё в порядке, он и подавно вернётся раньше. Никто и не заметит его отсутствия в свадебной суматохе.       Фрейр, сунувшись в отведённые ему покои, достаёт припрятанный меч. И, закинув его за плечо, быстрым шагом покидает Золотой Чертог. Слуга провожает его с подобострастной улыбкой. Оглядывается – нет ли кого?       Ни души.       Зелёное сияние на мгновение озаряет коридор. И вот уже царевич ванахеймский неторопливо прогуливается по Золотому Чертогу в ожидании невесты. ***       Лёгкое потрескивание тысячи свечей. Золото. Много золота. Полно, да покидала ли Гулльвейг пределы Асгарда?       И лица, лица, лица…       – Я, Фрейр, сын Ньёрда… Клянусь… пока смерть не разлучит…       – Я, Сигюн, дочь Бальдра… Клянусь… пока смерть не разлучит…       Как тяжело даются эти, казалось бы, желанные слова!.. Конечно же, это всё потому, что зал полон толпы асов. И смотрят они, как брачуются чужие царевич с царевной, к тому же брат и сестра, хоть и не кровные. То асам дико, чужды им столь близкие браки. Запрещены.       Но какие изыски не примешь ради поддержания мира, с таким трудом давшегося!..       Сам Тор опускает на колени Сигюн грозный свой молот. Не только разрушать призван Мьёлльнир.       – Теперь жених может поцеловать невесту, – возглашает Один, стоящий позади новобрачных. По праву старшего и в знак уважения к соседям взялся он сам за церемонию. Сказал встревоженному Тору, что полегчало ему.       Сигюн поворачивается к Фрейру, но очей не поднимает, будто примерная невеста. Лишь от себя самой не скрыть правды: не опусти она глаз, так и будет раз за разом оглядывать собравшихся – не взметнутся ли где кудри чёрные волной?.. Золотых да белокурых полно, русые попадаются. Вон, кажется… Не то. Опять не то…       Домой, домой, в Ванахейм! Скорее бы…       Чуткие пальцы на подбородок ложатся, приподнимают осторожно. Ожидаемый жест, только отчего дрожь прошивает?..       – Сигюн, – негромкий голос заставляет вспомнить, кто она – и где.       Короткий поцелуй. Она не успевает даже толком расчувствовать знакомые губы, как жених отстраняется.       Кажется, это заметила не только она.       – Что ж так некрепко невесту целуешь, друг Фрейр, – хохотнув, восклицает Тор. – Не время скромничать!..       Улыбается тот уголками губ, заявляет самодовольно:       – Не по сердцу мне пред всеми любовь свою выставлять. Вопроси-ка лучше завтра утром мою невесту, на что способен царевич ванахеймский!..       Дивится ванийка: что это с кузеном случилось? Не помнит она, чтобы стеснялся Фрейр: это ей приходилось в узде его держать да в рамках приличия, особенно когда родители её про любовь их узнали и надобность в скрытности отпала.       Ньёрда же, видно, то не удивляет. Подойдя к сыну, хлопает он того по плечу. Сигюн же руку целует. Правую, с кольцом обручальным. После подходят Бальдр с Нанной. Форсети обнимает сестру, жмёт руку Фрейру. А следом поднимается со своего места сам царь Асгарда. Неспешной, чеканной походкой движется к молодым.       …Слово Одина, как обычно, велеречивое, затягивается. Жених принимается было ёрзать, но не пытается лишний раз поцеловать невесту под шумок. Вновь Сигюн удивлена: не похоже то на Фрейра. Может, так свадьба на него действует? А может, перед празднеством принял чего?.. Впрочем, она бы и сама не отказалась от успокаивающего снадобья.       Локи по-прежнему нигде не видно. Даже поздравить её не пожелал…       Сигюн нащупывает ладонь жениха и сжимает, безмолвно умоляя спасти её. От толпы асов. От золотого блеска. От несмолкающей горечи. От себя самой.       Да ведь не зря говорят смертные: от себя не убежишь…       Захлопывается со стуком дверь в брачные покои. Наконец-то оставили молодых наедине. Широкое ложе призывно усыпано лепестками роз, укрыто покрывалом тончайшим. Тор в покои первым заскочил, молот свой под ложем оставил – как залог успешного да плодородного брака. Сигюн подмигнул, Фрейру пожелал не скромничать, да и ушёл восвояси.       Две витые свечи стоят в изголовье. В неровном их свете мерцают капли воды на лепестках – насыпали едва ли четверть часа назад, роса не успела обсохнуть… Прикован взгляд Сигюн к мерцающим тем каплям, смотрит она на них, будто заворожённая. Шагнуть к жениху никак не может.       А тот будто и не торопится, на ложе опускается неспешно – как есть, в наряде брачном, разукрашенном. Разоблачаться не спешит.       – Фрейр… – богиня верности не узнаёт свой голос: приглушённый, будто сорванный.       Не отзывается тот, будто и впрямь помучить её решил. Ну за что ей это? На церемонии не поцеловал толком, и сейчас будто ждёт чего. Скорей бы уже всё началось да следом и кончилось!       Глухое раздражение охватывает Сигюн. За служаночками смазливыми, поди, знал, как ухлёстывать, а с женой молодой – язык отнялся? Или что другое?..       Решив не тратить слов, ванийка заводит руки за спину. Нащупав мелкие тугие застёжки, с трудом расстёгивает первую. Затем вторую…       – Какое нетерпение, – насмешливый голос будто стегает по успевшей обнажиться спине. Сигюн замирает с заведёнными за спину руками. – По обычаю жених в первый раз раздевает невесту. Но, так и быть, я согласен простить тебе это маленькое отступление от правил. Зрелище весьма увлекательное.       Вывернутые под неестественным углом руки начинают ныть, и Сигюн опускает их, тут же подхватывая готовое рухнуть без поддержки платье. Она не верит своим ушам, но сил повернуться отчего-то нет.       – Что же ты остановилась, дорогая? Тебе помочь?       После этих слов богиня верности наконец-то разворачивается. Синекожий йотун расслабленно восседает на ложе. Нога закинута на ногу.       …Она не видела бога обмана в этой ипостаси. Но узнала сразу. Знакомые черты проступают сквозь синеву кожи, сквозь вязь узоров на ней. И невозможно не узнать усмешку – на пол-лица, донельзя довольную.       Усмешку победителя.       – Ты… – только и может вымолвить Сигюн.       Йотун легко поднимается, разводя руки в стороны.       – Подумал, жене стоит знать о втором обличии мужа, – Локи поворачивается во все стороны, демонстрируя себя во всей красе.       – Проклятый Обманщик…       Сигюн наконец выходит из ступора.       – Что ты наделал, чёртов трикстер! Хочешь сказать, я теперь до скончания веков в твоей власти?! Думаешь, царь Ньёрд это потерпит?! Думаешь, мой отец с этим смирится?!..       Локи склоняет голову набок.       – Родственники… С ними иногда так сложно, – доверительно сообщает он. – Я так тебя понимаю…       Сигюн же не до шуток. Где-то на донышке она чувствует облегчение от того, что муж её не Фрейр. И, стремясь заглушить это облегчение, считая его недостойным богини верности, яростно кричит:       – Я не за тебя выходила замуж!..       – А за кого? – с лица бога обмана спадает показушное благодушие. – Это брачные покои, милая, сюда проводили жениха и невесту. Тот, кто утром выйдет отсюда, и будет считаться твоим мужем.       Бросившись к двери, Сигюн принимается колотить оп ней. Дёргает за ручку. Кричит.       – Бесполезно, – спокойно констатирует Локи. – На двери мои чары, её не открыть. А твои крики работают лишь на мою репутацию, милая. – Ухмылка на пол-лица не оставляет сомнений, о какой репутации речь.       Сигюн замолкает. Отступив от двери, прислоняется к стене.       – Зачем это всё, Локи? – тихо спрашивает она.       Тот пожимает плечами:       – Я так решил.       – Он так решил, – холодно повторяет ванийка. И вновь повышает голос, не желая сдерживаться: – А ваше царское высочество не слышало о том, что принято интересоваться мнением девы, прежде чем тащить её под венец?!.. Ещё и в чужой личине!..       Локи, предварительно стряхнув лепестки на пол, вновь непринуждённо усаживается на ложе – на сей раз подогнув под себя колени. Спокойно отвечает:       – А я спрашивал твоё мнение. – И, глядя в расширившиеся глаза, безмолвно вопрошающие: «когда?!», продолжает: – Я делал тебе предложение, забыла?       Сигюн не сразу понимает, что речь идёт о том нелепом разговоре в саду.       – Я дала тебе чёткий ответ: «нет!»       Локи оживляется с ехидной улыбочкой:       – Ты не сказала «о нет, Локи, ты мне противен, я никогда не выйду за тебя». Твои слова… и действия, – он хмыкает, – более походили на вызов, чем на отказ. И я его принял.       Сигюн не сразу находит слова, чтобы ответить на это в высшей степени наглое заявление.       – Хочешь сказать, теперь я должна… делить с тобой ложе? Ну же, Обманщик, ты добился, чего хотел, бери своё!.. – выплёвывает она наконец. – Только сделай одолжение – поторопись! И оставь наконец меня в покое!..       Будто вниз ухает сердце девы после этих слов. Что греха таить – и без одежды представал в её мыслях царевич двух миров, хоть и отгоняла она те мысли столь же яростно, сколь и безуспешно.       Но не признаваться же в этом? Слыханное ли дело – жениться обманом, под чужой личиной! Неужели… настолько запала в душу ему?.. Любой деве приятно, когда её добиваются. Но не таким же наглым, бесцеремонным, совершенно нечестным образом!..       Комкает ванийка ткань платья, на груди сбитого, крепче сжимает, чтоб не рухнуло то к ногам. Не доставит она такой радости наглецу по доброй воле. А он, голову склонив, смотрит на неё, алыми глазищами сверкает. Кожа синяя, холодная с виду, а чудится – жаром веет от стройного гибкого тела…       Что же ты за погибель, Обманщик?..       Кожа Локи светлеет. Магией он вновь облачается в привычный глухой камзол.       – Поторопиться, значит. Не терпится?.. – жарким шёпотом выдыхает он уже в обличии аса над самым ухом Сигюн, взметая дыханием волоски, выпавшие из сложной праздничной причёски. Обойдя деву кругом, медленно обводит кончиками пальцев контур лица. Столь же невесомо ведёт ладонью по спине – по гладкой девичьей коже, там, где расстёгнуто платье.       Ах, что за нежная кожа под руками!.. Так и манит – увести ладонь ниже, за призывный изгиб поясницы. Отбросить ненужную ткань – с неё, с себя. Увлечь на ложе – бережно, медленно, настойчиво; нависнуть сверху…       Под нежной кожей – напряжённые мышцы. Поникшие, будто закаменевшие, плечи. Сведённые упрямо – губы, челюсти… И – взгляд. Так смотрит затравленный охотниками зверь…       Изящные пальцы замирают на девичьей пояснице. Задержавшись с мгновение, покидают её.       – Не-е-ет, – вновь выдыхает бог обмана. – Я не насильник. Я не трону тебя – сейчас.       Наклоняется, мазнув по лицу девы кудрями, и продолжает шептать-обволакивать:       – Ты будешь желать меня. На коленях умолять, чтобы я коснулся тебя, поцеловал, приласкал. Чтобы взял тебя, не щадя, как последнюю трактирную девку. Лишь тогда я разделю с тобой ложе, Сигюн, жена моя.       Богиня верности с силой отталкивает его, со всем юным пылом восклицая:       – В таком случае тебе придётся ждать вечность!.. Кстати, – запоздало спрашивает она о том, что следовало бы выяснить с самого начала, – где настоящий Фрейр? Что ты сделал с моим кузеном?!..       Локи усмехается, но глаза его серьёзны:       – О, всего лишь кузен… Хорошенькое прозвание для жениха!.. За него не волнуйся – Фрейр совершает небольшое путешествие. И нет, не в гости к Хель, – добавляет он, предвосхищая следующий закономерный вопрос. Ухмыляется: – К другой богине. ***       Ноги да язык вынесли Фрейра к пещере братьев Брисингов. Разбегались цверги, завидев статного воина с добрым мечом за плечами. Но всё же вызнал он дорогу к дому мастеров.       – Фрейя!..       Мечется голос под высокими сводами, мрачными да тёмными. Запалил царевич факел, смело внутрь ступил. Дрожь пробрала привыкшего к открытым просторам вана, но не отступил он.       – Фрейя!.. – громче прежнего окликает он, так, что уж и стены дрожать начинают.       – Чего орёшь в чужом дому? – негромко отвечают ему. – Похоронить нас тут решил, что ли?       Двалин, старший из Брисингов, хмуро взирает на чужака.       – Чего надобно? – столь же нелюбезно вопрошает он.       Хотел было Фрейр вскипеть да урок преподать, как к царской особой обращаться следует. Но сдержал он себя: он в гостях, без свиты, его дело – о сестре узнать, а не к обращению вязаться.       – Фрейя мне нужна, царевна ванахеймская.       – Здесь твоя царевна, – кивает на неприметный проход цверг.       – Фрейр! – выскакивает на шум и сама богиня красоты. – Я рада тебя видеть, но… что ты здесь делаешь? Разве не к свадьбе ты готовиться должен?..       Двалин, глядючи на близнецов, под нос что-то проворчал, да и ушёл куда-то по своим делам. Фрейр на сестру смотрит, полным дураком себя ощущает.       – Ты же мне письмо прислала. С просьбой о помощи, – говорит он уже не столь уверенно, видя, что Фрейя цветёт даже в этих мрачных стенах.       Как и всегда.       – Я ничего не присылала, – пожимает плечами царевна ванахеймская. И, оборвав речь на полуслове, вглядывается в брата, от осознания собственной глупости готового провалиться сквозь каменный пол.       – Фрейр… ты ведь сегодня женишься, – тихо выдыхает Фрейя, медленно идя к брату. – И ты сбежал с собственной свадьбы мне на помощь, получив всего лишь какое-то невразумительное послание?..       – Ну, да, – как-то разом растеряв всё красноречие, пожимает плечами тот. И забывает, как дышать.       В очах Фрейи стоят слёзы. Будто в первый раз он взглянул в её лицо. Будто себя в первый раз увидел – настоящего.       Не успел царевич ванахеймский сказать ничего. Горячие, солёные губы его губ коснулись. ***       …Сигюн отворачивается, когда Локи, не стесняясь, начинает разоблачаться ко сну.       – Ты нашла что-то очень интересное в углу? Может, поделишься наблюдениями? – окликает он богиню верности.       С внутренней дрожью она оборачивается, не зная сама, что ожидала увидеть. Вновь йотуна в одной набедренной повязке, а может, и без оной? Обнажённого ли аса, который вот-вот на неё набросится, как дикий зверь, вопреки своим обещаниям?..       Ничего страшного не предстаёт её взору. Локи в нижней рубахе и штанах возлежит поперёк широкого ложа, закинув руки за голову. Одежда его белеет в полумраке, и это отчего-то тревожит. Сигюн казалось, что Локи носит только чёрное. В крайнем случае – зелёное.       Она подавляет раздражённый вздох. Спать и впрямь хочется – свадьба, утомительные речи, а тут ещё и жених… с сюрпризом… Но не с ним же ложиться рядом, в самом-то деле!       – Можешь лечь на коврике у порога, – насмешливый голос бога обмана словно озвучивает её мысли. – Если так меня боишься.       В последней фразе Локи горечь. Но Сигюн решает не поддаваться на провокации. Он чёртов трикстер, он бог обмана, соблазнивший, по слухам, пол-Асгарда. Может, он уже начал и её добиваться? Не бывать этому!.. Она ещё не совсем забыла о гордости.       – И лягу, – с вызовом отвечает дева, подхватывая с пола шкуру.       Тащит её, правда, не к двери, а к окну. Окидывает взглядом задвижки: заперто. Локи и здесь поработал. Расстелив шкуру, Сигюн – как была в свадебном платье – укладывается на ней, свернувшись калачиком.       Первым порывом Локи становится, поднявшись, подхватить глупую ванийку и на руках донести до ложа. Правда, он не уверен, что после этого не произойдёт то, из-за чего она так от него шарахается. А добавлять поводов для ненависти к себе он не хочет.       Поэтому он ограничивается саркастическим:       – Если ты думаешь, что для меня представляет интерес кидаться на глупую девчонку, ты ошибаешься.       – Кто тогда тебя просил на мне жениться? – мгновенно ощетинивается Сигюн, но, слава Всеотцу, поднимается с дурацкой шкуры.       – А меня не надо просить. Я сам делаю то, что считаю нужным.       Помолчав, Локи перекатывается на половину ложа и устало говорит:       – Иди уже сюда. Я подвинулся.       Сигюн топчется на месте. Сон с неё уже как рукой сняло, но уставшее за день тело всё равно просит лечь.       Мелкими шагами, будто идёт по раскалённым углям, дева подходит к ложу. Локи и впрямь освободил половину. Ванийка осторожно укладывается на самый край, спиной к богу обмана. Но даже спина её излучает напряжение. Будто он стоит над ней по меньшей мере с занесённой плетью.       Локи вздыхает. Кажется, возиться придётся дольше, чем он рассчитывал изначально…       Сигюн тем временем пытается сдвинуться ещё ближе к краю. Не выдержав, бог обмана насылает на неё сонное заклятье. Сонную, отодвигает от края кровати, с удовольствием отмечая упругость талии. Ладонь задерживается на крутом изгибе, потом скользит вниз, на бедро…       Вновь мученически вздохнув, Локи падает лицом в подушку. Впору на себя самого сонное заклятье накладывать!       Зато какое лицо должно быть завтра у Бальдра!..       – Сигюн… Сигюн, любовь моя…       Тихий вкрадчивый шёпот. Блеск внимательных глаз. Зелёных, алых ли – не разглядеть, да не всё ли едино?       – Локи… Ло… мм…       Горячие губы. Дрожь вдоль позвоночника. Колени, кажется, норовят подкоситься, не справляясь с задачей держать хозяйку.       Сильные руки подхватывают её за талию, притягивают. Аромат чёрных кудрей – ну чем, чем он всё же их умащивает? – обволакивает, парализуя последние остатки разума и воли. Изящные ладони с талии перемещаются на грудь, накрывают, осторожно сминая.       Разумеется, она сейчас в негодовании воскликнет: «отпусти меня!». Оттолкнёт наглеца. Может, даже закатит пощёчину. Да, да, так она и сделает, что он вообще себе позволяет, этот жалкий бог? Если он царевич, так что, всё дозволено?! Она, между прочим, тоже не последнее лицо у себя в царстве… Но в следующее мгновение Сигюн с удивлением осознаёт, как её губы произносят:       – Сильнее…       Локи исполняет просьбу, и следом дева слышит лишь собственный стон. Неужели это её голос способен опускаться на такие глубины?.. Тело само подаётся вперёд, подставляясь под ласковые умелые ладони.       Вот только платье… Такое красивое – и такое неудобное. Узкие рукава врезаются в кожу. Надо его снять. Сигюн тянется к шнуровке на груди, дёргает…       …И просыпается.       Платье и впрямь больно врезается – оно ведь для праздника, а не для сна. Дышать трудно. Дева спросонок решает, что из-за неснятой одежды, но, попытавшись повернуться, натыкается на истинную причину. Тёплая, тяжёлая рука лежит поперёк её груди, надавливая. И давление это… приятно.       Медленно накатывает осознание, что тёплая стена сзади, к которой она так уютно привалилась – никакая не стена. Стены так не вздымаются. Стены не бывают такими мягкими.       Мягкими?..       Сигюн сперва не понимает, что за твёрдость упирается ей в поясницу. А сообразив, с криком сбрасывает с себя обнимающую руку и откатывается на край кровати.       Разбуженный её действиями Локи резко открывает глаза и приподнимается на локте, материализуя в каждой руке по кинжалу. Не обнаружив врагов, откидывается обратно на подушки.       И душераздирающе зевает.       – Ты всегда просыпаешься в эдакую рань? – спрашивает он.       Окидывает взглядом фигуру Сигюн, полусползшую с ложа, и сон улетучивается из зелёных очей.       – Впрочем, в утре есть своя прелесть.       Сигюн хочется закутаться в покрывало под его откровенным взглядом. Невольно она бросает взгляд на пах Локи – и сглатывает. Белые штаны не столько скрывают, сколько подчёркивают очертания того, что вжималось в неё минутой раньше.       Один всемогущий, как же мерзко…       Как же вдвойне мерзко то, что её вновь охватывает непонятная дрожь. И проклятый сон не идёт из головы… За всю жизнь ванийка не испытывала столько желания провалиться сквозь все девять миров, как за недолгое пребывание в проклятом Золотом Асгарде. С его проклятым развратным царевичем.       Сигюн вытягивается в струнку, словно эйнхерий в строю.       – Открой дверь, – ровным голосом говорит она. Очень ровным. И очень спокойным.       Так тишина ласкает море перед бурей.