Лоно Мадонны, или Полтора года в Тоскане

      3.       Анну сильно изменил приезд в Италию, она заметно повеселела. Теперь Владимир вновь будил любимую по утрам поцелуем, как в первые недели их супружества, не боясь наткнуться на холодный или даже раздражённый взгляд разбуженной жены и её короткое: «прости, мне вновь нездоровится». Всё реже они засыпали по вечерам, не став близки. Анна ещё стеснялась откровенно говорить о своих телесных желаниях, но безмолвный призыв её сияющих глаз сквозь зеркало на туалетном столике, перед которым баронесса расчёсывала длинные белокурые волосы на ночь, не понял бы только полный идиот. Поскольку Владимир таковым не был, он умело превращал каждый сигнал о желании супруги их близости в волшебную прелюдию к бурной чувственной вакханалии. Под южным небом, не успевающим остыть после знойного дня, супружеское ложе Корфов сделалось необычайно жарким. В родовом имении в медовый месяц Владимир не осмелился бы предложить неопытной жене и половины из того, что нынче супруги легко и с неизменным удовольствием проделывали регулярно, уже и не понимая, как же раньше обходились без некоторых «изюминок», теперь составляющих для них едва ли не обычные вещи при чувственных любовных играх. Каким-то шестым чувством Владимир угадывал, что не шокирует возлюбленную ничем из того, что желает от неё и хочет дать ей сам. Любые ласки не были им запретны, любые прикосновения. Анна ни в чём не противилась мужу, находя всё новые и новые оттенки телесных удовольствий в действиях неистощимого на выдумки Владимира.       Они всё сильнее чувствовали себя единым целым. И это касалось не только постели. Анна живо интересовалась всем, чем занимался муж в течение дня на виноградниках и как продвигается ремонт винодельни, сама в свою очередь подробно рассказывала о том, куда отправлялись с Лукрецией или что они с экономкой успели сделать за прошедший день для приведения в порядок пустовавшей почти два года виллы. Владимир внимательно выслушивал её за ужином, который подобными разговорами частенько затягивался едва не до полуночи. Так близки, казалось, супруги Корф не были даже в тяжёлые месяцы ожидания ребёнка, хотя Владимир был тогда весьма внимателен к жене и вполне снисходителен к её плохому самочувствию и преобладающему минорному настроению.       Через две недели Владимир уехал во Флоренцию, чтобы подписать купчую на имение. Анна не находила себе места, чрезвычайно волнуясь – при муже была довольно крупная сумма наличными и несколько долговых расписок, а также залоговые договоры на три поместья, которыми, помимо Двугорского, владели Корфы – под Москвой, доставшееся Владимиру от матери, в Тверской губернии и в Крыму. Крымское поместье супруги посетили на один день по дороге в Италию, и состояние дел в нём Анне показалось не самым лучшим. Впрочем, создавшееся впечатление её ничуть не удивило, стоило лишь познакомиться с управляющим. На что уж был пройдоха Карл Модестович, а у Акинфия Прокопыча мог бы уроки брать – и то вполовину не был бы такой плут!       За этими размышлениями Анна прошла в левое, пустующее крыло первого этажа. С некоторой натугой нажала тускло блеснувшую латунную ручку двери, вошла в тёмное, выходящее двумя окнами на дикую часть парка, пахнущее пылью помещение и замерла в немом восторге: посреди небольшой гостиной, по всей видимости, некогда использовавшейся в качестве музыкальной залы, белел парусником мечты чудесный рояль. То, что он именно чудесен, соскучившейся по музыке баронессе было ясно с одного мимолётного взгляда. Инструмент манил к себе неодолимо, притягивая всем своим видом: каждым изгибом корпуса, узором на витых ножках, робким отблеском случайного солнечного луча на металле педалей. Первые минуты Анна боялась даже приблизиться к этому поистине королевскому созданию. Но желание коснуться укрытых пока от её взора крышкой клавиш пересилило робость. На звуки музыки в гостиную вскоре пришла Лукреция.       - Взгляните, какое чудо! Это просто произведение искусства! – восторженно щебетала Анна, едва успевая в возбуждении подбирать итальянские слова. – Мы должны непременно всё здесь привести в порядок. Он почти не расстроен, это настоящее чудо, если учесть, что им долго никто не интересовался. Давайте уберём эту комнату, я непременно хочу вечером показать мужу этот превосходный инструмент. Прошу, помогите мне!       - Синьора, синьора! – заохала экономка, вознеся руки к небу. – Как мы будем убирать такую запущенную комнату! Синьор граф не был тут по меньшей мере три или четыре года! Бедной Лукреции одной не справиться со всей этой пылью, а новые помощницы, что Вы приказали нанять, уговорились приходить только трижды в неделю и сегодня их нет!       - Я помогу здесь всё убрать, вдвоём мы быстро со всем справимся! Ну пожалуйста!       - Экая Вы неугомонная, донна Анна, – с улыбкой пожурила экономка по-матерински юную хозяйку. – Ну ладно, сейчас позову с кухни Катарину. Вот ещё не хватало! Чтобы синьора выметала пыль! Что скажет синьор барон, если узнает! Нет, нет, я не хочу лишиться места, донна Анна! Так что ступайте, синьора, отдохните, почитайте вашу странную книжку со странными буквами, напишите письмо сестрицам, а мы с Катариной тут всё сами уберём.       - Ой… – Анна посмотрела на экономку глазами ребёнка, которого застали за кражей варенья из буфета.       - И что же это, интересно, сказала бедная Лукреция сейчас синьоре, что у неё сделалось такое жалобное лицо? – со смехом поинтересовалась экономка.       - Я только теперь вспомнила, что не написала ни одного письма на родину, – виновато промолвила баронесса. – Ни в поместье, где выросла, ни отцу, ни сёстрам.       - Когда Вам было писать письма, донна Анна! – Лукреция посмотрела на хозяйку так выразительно, что та мгновенно вспыхнула, как маков цвет. – Вы после завтрака, как мужа проводите на виноградники, так отсыпаетесь сначала после бурных ночек, а там уж и времени до возвращения синьора барона всего ничего. А ещё ведь и делами занимаетесь – то в доме, то в парке, а то и в город задумаете ехать. Когда же Вам письма писать, донна Анна, если снова надо сил набираться, пока синьор барон не вернулся?       Излишняя простота и прямота экономки порою шокировали Анну, но делать ей замечания язык не поворачивался – Лукреция была столь подкупающе искренняя и открытая, что сердиться на неё у баронессы не было никакой возможности. К тому же всё, что говорила по-детски озорная итальянка, было согрето теплом открытой жемчужной улыбки, за которой не было ни капли притворства, ехидства или скрытой зависти – только добродушие и неистребимая тяга болтать о любви. О, к теме любви Лукреция могла свести любой разговор, с чего бы он ни начался! Это уже неоднократно подмеченное Анной свойство дало ей пару раз повод слегка подшутить над экономкой. Впрочем, она и сама над собой была не прочь посмеяться, что часто и с удовольствием делала.       За всё время их знакомства Анна пока не смогла для себя решить только одну проблему – как правильно к ней обращаться. Дома, в России к дворовым обращались просто по имени. Здесь же их слуги были людьми свободными, но поскольку не имели благородного происхождения, называть их «синьорами» язык не поворачивался. Впрочем, сменив горничных на молоденьких скромных девушек из добропорядочных семей, Анна решила половину проблемы – юных работниц и совсем ещё молоденького конюха называла по имени. Но вот Паоло и Лукреция… Не простые слуги, а рангом гораздо выше остальных. Как обращаться к ним? Поэтому всё это время хозяйка старалась обращаться к Лукреции безлично, надеясь, что добродушная итальянка спишет это на трудности с языком.       Вот и сейчас, всего лишь улыбнувшись в ответ на подтрунивания экономки, Анна отправилась писать письма на родину. Вслед ей донеслось:       - Только теперь уж обеда скоро не ждите! Мы с Катариной тут и до ужина не управимся!       - Ничего страшного! Я поем сыра и фруктов! – со смехом прокричала баронесса в ответ из коридора, покачав головой.       Надолго Анну не хватило. С трудом усидев на месте, она написала достаточно коротко Лизе, приписав после, что просит прочесть это письмо отцу и Сонечке, поскольку на уединённой вилле мало новостей, чтобы их набралось на три разных послания. О своих немногочисленных дорожных приключениях путешественница сообщила ещё из Неаполя, где корабля до Ливорно они с Владимиром ожидали четыре дня. Воспоминание о белоснежном рояле, что ожидал её в гостиной, помогло несколько меньше тревожиться за уехавшего мужа, но окончательно лишало покоя, мешая чинно ожидать завершения уборки. Решившись, Анна спустилась вниз.       - Я не могу просто ждать и ничего не делать, – разведя руками, с улыбкой заявила она с порога. – Мне необходимо себя чем-то занять, поэтому я всё-таки решила вам помочь. А синьору барону мы ничего не скажем! – подмигнула Анна воздевшей очи к небу Лукреции.       Непонятно было, много ли толку от помощи благородной дамы в грязной уборке, но Анна с энтузиазмом включилась в работу. Помогая, а скорее больше мешая кухарке с экономкой, баронесса за пару часов превратилась в маленького пыльного, перепачканного с ног до головы золой и старой штукатуркой чертёнка, так что музицирование снова пришлось отложить.       Лукреция вызвалась сама помочь хозяйке в купальне.       - Поверьте, донна Анна, я знаю толк в уходе за синьорами. Что понимают эти глупые молоденькие горничные, нанятые в деревне! Не волнуйтесь, донна Анна, Лукреция сделает всё в лучшем виде!       Критически осмотрев хрупкую фигурку хозяйки, деятельная итальянка предложила убрать все лишние волоски с тела. Откровенно улыбаясь, доверительно понизила голос:       - Я Вам обещаю, донна Анна, когда синьор вернётся из Флоренции, останется доволен!       - Не знаю, как-то неловко, – пожала юная баронесса плечиком в раздумьях.       Было что-то в этой смешливой итальянке, что не давало Анне смущаться даже самых откровенных её слов. Естественная, открытая, живущая с радостью, она была совсем не похожа на крепостных дворовых в двугорском поместье.       - Даже не сомневайтесь! – взмахнула рукой Лукреция.       Решившись, хозяйка улеглась на мраморную лавку и смело развела ножки перед ловкой помощницей.       - Этот способ мне рассказала одна старая турчанка, что жила по соседству от нас, – беспрестанно болтала экономка, намазывая Анну какой-то бурой, остро пахнущей мазью. – Теперь уж померла. Вы даже не сомневайтесь, синьора, целый месяц не придётся повторять!       Дождавшись, когда нанесённое тонким слоем варево загустеет, полностью превратившись в подобие куска выделанной кожи, Лукреция резко дёрнула. Жгучая боль опалила чувствительное место юной женщины, на глаза навернулись слёзы. Чтобы не закричать, Анне пришлось почти до крови закусить губу.       - Вот и всё, донна Анна, не плачьте. Теперь смажем успокаивающей мазью, и к вечеру Вы будете гладкая, шелковая, нежнее младенца. Это Лукреция Рамони вам говорит, синьора!       Муж остался доволен. Более чем. Анна будто бы получила какой-то новый импульс в постели. Была раскована, как никогда прежде. Едва супруги легли, она впервые сама обняла мужа, прильнув к его жаждущим губам. Немного побаиваясь сделать что-нибудь не так, всё же решительно уселась на Владимира верхом, грешной улыбкой встретив его удивлённый взгляд, плотоядно разглядывающий новшества в облике своей любимой. Соблазнительно ёрзая попкой по мгновенно восставшей плоти супруга, она не прекращала откровенных, глубоких поцелуев до тех пор, пока потерявший терпение барон решительно не насадил начинающую наездницу на алчущий её лона каменный фаллос. Охнув от неожиданности, Анна тем не менее тотчас научилась слушаться ритма, задаваемого руками мужа на её бёдрах. Гениальная ученица недолго оставалась в роли покорной исполнительницы приказа повелительных объятий. Ласковыми, но настойчивыми движениями отправив ладони супруга со своей попки на жаждущие его прикосновений трепещущие грудки, Анна стала сама экспериментировать с интенсивностью и глубиной проникновения в себя мужской плоти. Наградой за отчаянную смелость и изобретательность стало написанное во взоре любимого обожание и… уважение! Владимир восхищался её действиями! Женщину понесло на крыльях эйфории, она перестала ощущать границы возможного, точнее, наконец-то почувствовала, что наедине с любимым этих границ нет вовсе, не должно быть! Её поддерживал, укреплял в этом новом для неё пока состоянии любящий взгляд, родной голос:       - Да, моя хорошая, да… Ещё, не останавливайся! Люблю тебя, люблю!       Они менялись ролями, любили друг друга в разных позах, отдыхали и вновь погружались в пучину страсти, но то волшебное, что родилось в отношении Анны к их плотской любви именно в эту сладкую ночь, оставалось между ними тем самым недостающим элементом, который сделал наконец-то их счастье совершенно иным. Полным. Открытым. Абсолютным!