Общежитие геройского курса 1-А Академии ЮЭЙ

Кацуки был очень аккуратен. Потому что Деку, который был мягче тысячи перин, который был чувствительнее любой девчонки, что когда-либо была под ним, очень стеснялся — закрылся от него руками, словно не хотел видеть, весь сжался, спрятался. И ведь это можно приравнять к искусству — умение вывести этого задрота из состояния окоченения, нагладить его до первого вздоха, изнежить, чтобы руки наконец от лица убрал. Лицо под ними раскрасневшееся, глаза широко распахнутые, горят неловкостью, смущением, боязнью, но Кацуки внушает уверенность всем своим видом. Старается внушить, потому что Деку неотзывчивый на ласку, пытается отстраниться, избежать, и Кацуки приходится просто в изнеможении начинать заново. Но он готов терпеть, ведь в итоге получит то, что хочет — иначе и не может быть, ведь это Бакуго Кацуки, он всегда получает свое. И Деку словно масло будет таять в его руках, потому что он так захочет. Всего лишь нужно терпение, которое уже давалось ему с трудом — с задротом ведь нельзя жестко. А его, Кацуки, пальцы не для нежностей предназначены — им бы хватать, сжимать, щипать, сгребать к себе, впиваться и царапать. И мысли, что он не мог воплотить, давили на него, подталкивали сделать что-то резко, но он удерживал себя, подавляя внутренние желания. Первостепенная цель — раскрепостить Деку, а уже потом можно экспериментировать. Бакуго удивлялся самому себе — его руки были почти невесомые, и он был уверен, что только рядом с Деку мог так двигать ими. Его пальцы огибали контуры тела Мидории, но не спускались ниже пояса — еще рано. Он следил за каждым движением Деку — и если слышал вздох, улавливал встречное движение рук, перехватывал взгляд, все менее и менее смущенный, то чувствовал маленькую победу, приближавшую его к огромному выигрышу. Мидория открывался ему неспешно, и Кацуки позволял ему так долго привыкать к себе, так долго принимать такую близость. Между ними еще было расстояние, что Кацуки старательно, мучительно для себя устранял. Ведь чертов Деку такой мягкотелый. Его нога вклинивается между колен Мидории — даже это он старается сделать максимально мягко, и Деку ему поддается. В его глазах Кацуки читает растерянность, от того не продолжает — это чувство необходимо от него увести подальше. Бакуго решает вновь сосредоточиться на том, чтобы задрот перестал его смущаться, акцентирует внимание на прикосновениях, сминает его охапку волос, дотрагивается до ключиц. Он ощущает, как сложно оставаться в спокойствии, как тяжело контролировать себя, когда под его пальцами — кожа, которой никто не касался, девственно-чистая, пахнущая чем-то потрясающе манящим, что так и хочется прильнуть к ней языком и губами. Он пытается отстраниться от навязчивых мыслей, старается удержать себя, потому что знает — он должен не только получить то, что хочет, но и помочь Мидории понять, как бывает приятно с ним. У Кацуки перехватывает дыхание, когда он смотрит на Изуку, чьи глаза чуть приоткрыты, чьи щеки красные, горят от стыда вкупе с первыми чувствами, и алый взгляд Бакуго загорается нетерпением в ответ. Задрот наконец убрал руки с лица, но был очень неловок — в этом ему точно нужно было помочь. Кацуки, словно кот, щекой прильнул к одной его ладони, подталкивая вторую зарыться в колючие, жесткие волосы — и Мидория внезапно для себя делает это, позволяя блондину впервые за все время ощутить волну мурашек по коже. Испещренные шрамами руки Изуку на удивление мягкие, пальцы тонкие и чуткие, и Бакуго утопает в прикосновениях — их так мало, они такие неуверенные, но они сносят ему голову. Мидория, кажется, проникся моментом — смотрел с интересом на Кацуки, что прикрыл глаза в удовольствии, наконец получив ответ от задрота. Но не только ради этого он приложил столько стараний. Он резко вспомнил, что его колено все еще было между ног задрота, и неторопливым движением он довел его до шва брюк, чуть надавил, и увидел в глазах Мидории то, что хотел видеть давно. — Каччан…— слышать на выдохе свое имя с уст самого Деку — дорогого стоит, и он чувствует нереальное удовлетворение от этого. — М-м-м? — Бакуго протягивает это нарочно, хотя обычно никогда так не делает. Он обычно вообще не ведет себя так, но рядом с этим Деку какая-то аура, не позволяющая много думать и напрягаться, не позволяющая ему вести себя грубо. Кажется, что щеки Деку краснеют того больше, когда он отводит взгляд куда-то в сторону. Терпение Кацуки никогда не подвергалось такому испытанию — он уверял себя, что его старания будут полностью оправданы и лишь тихо сглатывал слюну, ожидая. — П… п-поцелуй меня, Каччан. Кажется, он едва смог вообще сказать это. Его грудь вздымалась высоко, словно не хватало воздуха, губы выглядели сухими. В душе блондина появилось торжество — ещё одна маленькая победа, что заставила его сердце выпрыгивать из груди. Он склонился над лицом Мидории — невыносимо близко, настолько, что видно, какого оттенка все же у него глаза, насколько острый нос и что веснушек действительно по четыре на каждой щеке. Он не торопится — снова дает задроту отдышаться, привыкнуть, почему-то продолжает учитывать его неопытность и смущение, однако в один момент не сдерживается и накрывает губы Мидории своими. Он ощущает сладость, и она горячей волной заполняет каждую клетку его тела. Деку даже отвечает ему — и Бакуго ощущает, как тяжело становится внизу живота, как его обдает жаром — всего один поцелуй так разгорячил его. Невольно Кацуки давит навстречу коленом — Мидория выгибается, шумно выдыхает, щуря глаза, пытается отстранить ногу блондина, но тот не делает возвратных движений и перехватывает руку задрота, отставляя её — все так же мягко. Он увлекает изумрудного в поцелуй, зарываясь свободной рукой в темно-зеленые кудри, другой жмет крепкое запястье, прижимает его к кровати всем телом, убирает колено, но жмется и притирается пахом и бедрами — он больше не в силах сдерживаться, хочет всего и сейчас. Мидория, похоже, начал утопать в ощущениях — его реакция стала медленной, ответы на ласку все более частыми, а то, как он дышал, можно было вынести в отдельную категорию АСМР-порно, и Бакуго бы сошел с ума, если бы имел возможность прослушивать такое в наушниках. Кацуки заулыбался, видя, как разнежило Изуку, как тот чуть ли не растекался под ним, розово-красный, смотрящий с какой-то просьбой. Кацуки чувствовал — чего бы сейчас Мидория ни попросил, он был готов выполнить что угодно. Но тот молчал. Кацуки отстраняется ненадолго, только вдохнуть, и снова наклоняется к губам Изуку, лезет к нему под футболку, начинает сминать мягкую кожу так, что точно останутся синяки — и Мидория внезапно это понимает, но уже слишком поздно. Он и сам чувствует, как готов задохнуться от накатывающих ощущений, как его чувствительность становится все выше с каждым прикосновением Кацуки — тот вдруг перестал нежничать, переключил скорость и вдавливал в него свои пальцы, выдыхая в ухо огнем. Он пробует его на вкус, задрав футболку, надкусывает мягкую кожу — Бакуго чувствует себя первооткрывателем, и ему просто сносит голову от этого. Он исследует каждый миллиметр кожи Мидории, задыхаясь от того, насколько перед ним её много. Его руки сжимают торс Деку по-собственнически, и он чувствует, что хочет надавить еще, прощупать каждый мускул спины и пресса. Ему уже не дается понимание меры — он просто берет то, что так давно хотел, не забывая, впрочем, поглядывать на Деку — на всякий случай. Бакуго потерял контроль, и остановить его теперь — себе дороже, хоть Изуку и не собирался. Он не успел никак отреагировать, как блондин уже дошел до пряжки ремня. Мидория вдруг поднялся, принимая положение сидя, словно отстраняясь, но Кацуки не собирался теперь отступать и дать ему уйти — поднялся вместе с ним, позволяя сменить только положение. Он придвинулся к Деку, быстро заключил его в поцелуй и прижал к стенке, возле которой стояла кровать — тот шатнулся назад, затылком приложился об стену, но не почувствовал боли. Его вдруг захлестнула волна дрожи от действий Бакуго — и он даже положил свои руки ему на бедра, закрыл глаза, уходя полностью в ощущения. Блондин с губ и подбородка перешел на шею, прикусил кадык, прошелся по линии шеи языком, уже давно будучи вне себя от сладости, что источал Изуку всем своим существованием, и кожа его была мягче чего угодно в этой жизни. Мидория знал, что не чувствует боль от возбуждения, но не боялся её, оттого позволял Кацуки искусывать его, раз ему это нравится. — Блять, Деку… Если б я знал, что ты такой мягкий… Бакуго ощущал, как приятно ширинка давит ему пах, сел Мидории на ноги и придвинулся вплотную — так, чтобы между ними не осталось никакого пространства. Мидория смотрел на помятую, чуть расстегнутую рубашку Кацуки, и потянулся к ней. Ему открывался сильный, тренированный, крепкий торс, на который он вдруг загляделся — а ведь раньше и не находил его интересным. Его руки в тот же момент потянулись потрогать — и рельеф показался ему до жути приятным. Бакуго все еще был занят его шеей, но чувствуя, как к его телу внезапно подкрался Деку, не мог просто продолжить — ему безумно нравилось осознавать, что чертов задрот трогает его восхищенно. Он застыл, ощущая, как руки проскользнули под его рубашку, прошли вдоль спины, огладили лопатки, снова спустились назад до резинки белья — Изуку даже почувствовал себя неловко, но Бакуго всегда носил брюки очень низко, оттого белье постоянно торчало. Кацуки сидел, застывший — ведь Деку не стал долго думать и полез дальше, правда, не под белье, а в задние карманы брюк Кацуки. Ощущалось, что ягодицы Бакуго были в его руках — эта мысль заставляла его краснеть, но самому блондину это нравилось. Он продолжил целовать его шею, перешел на плечи — Мидория вздыхал, не в силах сдерживаться, ощущал постыдное, непривычное давление под брюками. Он бросил взгляд вниз — видимо, Бакуго нарочно сократил расстояние, поскольку таким образом мог беспрепятственно наседать на его тело и пах. Только теперь Изуку понял, что ему и этого стало мало, сам себе удивился, но напряг руки и придвинул к себе Бакуго до упора — с обеих сторон послышались судорожные горячие выдохи от соприкосновения. Кацуки чувствовал, как его нутро все сводит и пульсирует, он просто мечтал о разрядке, и то, что сделал Изуку, заставило его вспомнить, что он наконец может перейти к самому интересному. Только Мидория еще не закончил — он чуть сполз, так, чтобы появилось расстояние, вытащил руки из карманов и взялся за ягодицы Бакуго поверх брюк, чуть откорректировал его положение относительно себя. Тот наблюдал, внутренне испытывая страшное желание разорвать на нем одежду и взять его. Деку снова придвинул Кацуки к себе и даже двинул бедрами навстречу, но затем отстранил — оба судорожно выдохнули от сносящего голову ощущения трения друг о друга, приятного давления и тяжести между ног. Бакуго уперся руками в грудь Мидории, раскрыл рот, чтобы вдохнуть побольше — напряжение, удовольствие нарастали с каждым движением, и в какой-то момент Кацуки понял, что его такими темпами надолго не хватит. Он вдруг склонился над задротом, останавливая его, обдал его горячим дыханием. В алом взгляде — желание, с которым Изуку соглашается. Они, задыхаясь, одновременно потянулись к противоположным ширинкам. Звякают ремни, отстегиваются пуговицы, расстегиваются молнии, штаны Бакуго спадают сами, оставляя его в белье, а брюки задрота приходится с него стаскивать. Они забываются, Кацуки сквозь белье хватает Мидорию за твердую плоть, давит, и тот выгибает спину со вздохом, сводит колени домиком. Он не может ничего ответить, поскольку не может двинуться — это яркое, новое чувство для него, к которому хотелось бы привыкнуть, но блондин больше не собирается ждать. Он снимает мешающую рубашку, быстро стягивает с Деку футболку и откидывает прочь. Чтобы облегчить себе жизнь, он целует Мидорию — поцелуй выходит жарким, чувственным, и оттого Кацуки не так быстро стаскивает последний барьер — боксеры, а медлит, утопая в какой-то сладкой сказке. Задрот снова краснеет, но Бакуго не дает ему и секунды отвлечься — заставляет его раздвинуть ноги, придвигается близко, не разрывая поцелуя, позволяет Изуку привыкнуть к себе и тому, что произойдет дальше. В глазах Деку немое согласие, подернутое жаждой, и Кацуки не смеет ему отказать. Комнату разрывают стоны — Бакуго больше не сдерживает себя, оставляя царапины на теле Мидории, сжимая его кожу с яростным желанием оторвать себе кусок на память. Он жмет его бедра и тянет на себя с адской силой — Деку кривит лицо, накрывает жесткие пальцы Каччана своими, тихо моля: — Пожалуйста, Каччан… Не так сильно… Кацуки нравится, когда его просят, и он хочет слышать этой мольбы еще больше, оттого совершенно не нежен. Он весь в огне, и просьбы задрота его только разжигают, он готов выбить из него все, лишь бы он не умолкал, лишь бы просил его, выстанывал его имя с хрипотой. Изуку пытается цепляться за плечи, спину, лопатки — Каччан груб, совершенно нетерпелив, рычит и кусается, и так резко двигается, что руки Мидории то и дело сваливаются с его гладкой, потной кожи. Он стонет в ухо Кацуки, как только дотягивается, обнимает его крепко, чтобы не рухнуть — блондин закусывает его плечо, хрипит со стоном, задыхается и не может остановиться, даже не думает об этом. Он так долго рвался к этому, чтобы останавливаться? Пускай ноги затекли, ноет спина от натуги, он не слабак, и Мидория должен это почувствовать. Одной рукой он успевал удовлетворять Изуку, который сжал его в объятьях до того, что костяшки побелели, и стонал по громкости за троих; второй же рукой он уперся в стену — хотелось еще много где помять Мидорию, наставить ему синяков, чтобы помнил долго, кто был его первым, но не мог, потому что не удерживал равновесие. Он чувствовал истому, видел её в глазах Деку, что не затыкался, ни в какую не мог закрыть рот — но его стоны ласкали слух Бакуго, он наслаждался тем, что слышал. Он делал Изуку приятно, показывал ему, что именно с ним так можно, и это единственное, что его вообще волновало. И сейчас он ухмыляется — Мидория тает в его руках, словно мягкое масло на горячем ноже, растекается по нему, изнемогая, потому что Кацуки Бакуго всегда получает то, что хочет.