Amnesia / Амнезия

      Йен смотрел, как уходил Микки, и ничего не понимал. Конечно, Микки всегда сливался, если ему что-то не нравилось, но делал он это несколько иначе. Перед уходом он обязательно бы вмазал кому-нибудь или обозвал. И сейчас это выглядело так, будто он просто сдался.       И как бы Йен не хотел это признавать — он и правда наблюдал за Микки всю ночь. Он казался другим. И ему было неясно, что произошло. Микки выглядел более спокойным. Он улыбался. Улыбался, когда вёл Мэнди к алтарю, когда она произносила клятву. Он смеялся, даже когда Мэнди заставила его, раскрасневшегося от смущения, танцевать. Он всё ждал, когда Микки сорвётся с танцпола, разобьёт что-нибудь, но он, даже будучи стеснённым, продолжал танцевать вместе с сестрой.       Он больше походил на Микки, которого ожидал увидеть Йен, когда они с Мэнди опрокидывали в себя содержимое рюмок так, будто там был сок, а не водка. И то, как он сидел в стороне, общался с Кевом и пил пиво, тоже было похоже на Микки. Но потом снова началось что-то странное — когда Лип пьяно развалился на нём, он даже не подумал оттолкнуть его. Нет, вместо этого он сунул ему какое-то противное пойло, и потом даже не засмеялся, когда Лип сблевал — наоборот, он выглядел каким-то замученным и обеспокоенным.       Именно поэтому Йен подошёл к ним — он понять не мог, почему Микки вдруг решил вести себя как нормальный человек. И это его немного даже расстраивало, ведь ему нравилась прежняя непредсказуемость Микки. И ещё это злило, ведь он будто бы мог быть вежливым со всеми, но только не с Йеном.       Когда он пришёл к Микки, впервые приехав домой на выходные, тот посмотрел на него так, будто даже не знал его. Микки всегда хорошо притворяться, но теперь Йен надеялся, что, раз Мэнди знала о его ориентации, ему уже не будет так тяжело признать то, что между ними что-то было? Ну, или хотя бы то, что они трахались. Но видимо нет, для Микки это было слишком.       Он даже не мог лгать о том, насколько это было больно. Он так долго паниковал и беспокоился о Микки, а теперь оказалось, что тот хуй на него забил. И это, наверное, нужно было предвидеть. Он обманывал самого себя, думая, что у Микки были к нему чувства — что ж, теперь он хотя бы понял это.       И теперь у него появился Тоби, который, если честно, порой жутко его бесил. Он был милым и даже не боялся признавать, что хочет быть с Йеном. И это было прекрасно. Несмотря даже на то, что Микки трахался куда лучше.       — Вот молодец же, — сказал Лип, глядя на него, и Йен побледнел.       — И что это нахер значит? — спросил он. — Ты же не думаешь, что я поверю, будто он честно заработал деньги на платье для Мэнди? Мне с трудом верится, что он вообще помогал ей.       И да, это звучало немного грубо. Если Йен что-то и знал наверняка — так то, что Микки и правда заботился о Мэнди.       Лип покачал головой, глядя на него с недоверием и отвращением — к такому Йен явно не привык.       — Просто забудь всё, что знал о нём, — сказал Лип более трезвым голосом, а затем от отчего-то разозлился. — Он задницу свою надрывал на стройке, покрасил гостиную какой-то старушенции и вычистил какую-то канаву, чтобы оплатить Мэнди платье, и всё это лишь для того, чтобы ей не пришлось завтра возвращать его.       Лип встал. Даже несмотря на то, что Йен был выше своего брата, тот, казалось, теперь возвышался на ним.       — Он многое пережил, Йен, и тебе явно не стоит всё портить, — сказал Лип, и в глазах его полыхало пламя. — Он не знает, кем он, блять, должен быть, поэтому и пытается угодить всем, сделать всех счастливыми, и ты, блять, должен понять, что ему очень непросто.       Йен уже хотел было ответить, что Микки теперь наоборот казался более расслабленным, чем раньше, если не считать моментов, когда они трахались, но он не успел — Лип уходил.       Он подошёл к Мэнди и что-то сказал ей, и по спине Йена побежали мурашки от всей тяжести её взгляда. Лип приобнял её за талию, и это обрадовало Йена — он ненавидел общаться с ней, когда её кто-то злил, но ещё больше он ненавидел, когда она злилась на него.       Особенно, когда он понятия не имел, что за херню сотворил.       Микки был взрослым парнем, он был Милковичем, а потому уж мог вытерпеть небольшую критику в свой адрес.       Он никого не предупредил, что уходит — просто взял и ушёл, потому что не мог смириться, что двое его лучших друзей — один из которых вообще его брат — так смотрели на него. Он не мог смириться с ощущением, будто должен чувствовать себя виноватым, потому что повёл себя по-идиотски. Микки ведь даже не потрудился что-то сказать ему — вместо этого он просто сделал вид, будто их нихрена не связывало. Так почему же Йен винил себя за то, что обидел его?       И всё-таки он считал, что Микки заслужил это.       После всех его слов, после того, как он постоянно скрывался и лгал — Микки этого заслужил.       Он не знал, зачем пошёл на бейсбольное поле, где они с Микки сначала укуривались, а потом трахались под трибунами. Может, ностальгия брала верх, может, ему было просто похер, куда идти. И может быть, он бы назвал это судьбой, если бы верил в подобное. Он не знал. Понимал он лишь то, что пришёл, наверное, зря, ведь увидел, что он оказался не единственным, кто решил сюда прийти.       Микки сидел на втором ряду трибун, скрестив ноги и держа между пальцами сигарету, которую он, на самом деле, не курил. Йен видел, как он затянулся всего один раз, а затем сигарета сгорела, и он стряхнул пепел. Он стоял позади, просто смотрел на него, и, возможно, это выглядело жутко, но он ничего не мог поделать.       Он никогда раньше не видел Микки таким. Он казался странно спокойным и при этом напряжённым. Он постоянно проводил рукой по волосам, и Йен всё ждал, когда он уже их вырвет. Возможно, это теперь была его новая привычка, заменившая некоторые старые. И почему-то мысль об этом расстроила Йена, ведь ему всегда нравились эти маленькие особенности поведения Микки.       Йен удивился, когда Микки начал тихо напевать себе под нос, ведь никогда раньше не слышал его пения. Он помнил, что Микки всегда просил его заткнуться и не петь больше, хотя ему тогда казалось, что имел он в виду совсем не это. Он никогда не думал о Микки, как о человеке, который мог бы петь, но нет, ему не померещилось — он и правда просто сидел и тихо что-то напевал. Йен не знал этой песни, но однозначно когда-то слышал её. Да и в самом деле — какая разница, что это была за песня, если он отчего-то задрожал, просто услышав голос Микки?       Он подошёл к Микки и зачем-то сел рядом с ним, ощущая, как тот напрягся.       — Если хочешь, я могу уйти, — предложил Йен, думая, что так будет правильно, ведь Микки пришёл сюда первым.       — Да нет, всё нормально, — пробормотал Микки в ответ, не глядя на него. А Йен, кажется, хотел этого.       Йен привык к тому, что ему всегда приходилось начинать разговор.       — Ты прости меня, — сказал он, чтобы нарушить тишину, а не потому, что чувствовал себя виноватым без всяких на то причин. Он свалил всё на Микки, который вёл себя совершенно непонятно. И Йен всё ещё ждал, когда он, наконец, сорвётся и прикажет отъебаться.       — Не нужно ни за что извиняться, — через минуту ответил Микки. — Я всё понимаю.       Йен не совсем понимал, почему в его словах ему слышались нотки какой-то завершённости, но так оно и было.       — Лип сказал, ты в строительной компании работаешь, — выпалил он, не зная, что ещё говорить. — Это классно.       — Счета оплачиваю, — сказал Микки, так и не глядя на него.       — Если тебе не нравится, ты же можешь пойти в колледж и выучиться на какую-нибудь профессию, — зачем-то предложил Йен. Они ведь и раньше обсуждали это. — Получше бы работёнку нашёл.       С минуту он смущённо молчал, а затем признался:       — Я уже отучился, но строительная компания хорошо платит, да и я не особо хочу рисковать, мечась между работами, — он пожал плечами.       Йен уставился на него.       — Ты колледж закончил?       — Ну да, — ответил Микки чуть сорвавшимся голосом — ему не понравилось удивление, которое он заметил в голосе Йена. Но его можно было понять, ведь он привык к Микки, которому было проще умереть, чем пойти в школу, когда это было необязательно. — Мэнди тоже, училась на чём-то связанном со стилем и красотой.       И зачем Микки говорил ему это? Раньше он никогда не вдавался в подробности. Но Йен решил, что он, скорее всего, просто очень гордился Мэнди. Ну, или ему нужно было поговорить. Да, скорее всего именно второе.       — Круто, — он был немногословен.       Микки фыркнул.       — Конечно круто, она же не на тебе практиковалась, — он слегка повернул голову и указал на чёрных гвоздик в левой мочке уха. Йен не понимал, как он не заметил его раньше, ах да, он же всегда был занят, пытаясь не казаться напряжённым рядом с Микки.       Он снова отвернулся, и Йен задумался над выражением его лица.       Микки поджёг ещё одну сигарету и глубоко затянулся, опуская руки между ног и касаясь костяшками земли. Йен не знал, почему ему так хотелось протянуть руку и прикоснуться к Микки. Как будто Микки нуждался в утешении. Или, может быть, в утешении нуждался сам Йен? Он не знал.       — Ты слышал что-нибудь о своём папаше? — спросил Йен, пытаясь развести Микки на эмоции — он ведь прекрасно знал, как справиться с ним, когда он в ярости. Ему просто нужно было увидеть это, увидеть, что Микки мог обращаться с ним так же, как и раньше. Потому что, если честно, когда Микки был зол, ему было почему-то легче принять Йена. Намного легче, чем сейчас.       Но Микки не рассердился. Вернее, он вообще никак не отреагировал. Хотя, возможно, он выглядел несколько удивлённым.       — Нет, — безэмоционально ответил он.       — Я думал, что ты исчезнешь, — признался Йен, когда понял, что продолжать Микки не собирался. — Думал, ты испугаешься, что кто-то узнает, и просто убежишь, — ему и правда казалось, что, вернувшись домой, он узнает, что Микки пропал, или Мэнди напишет ему письмо, где заявит, что он сбежал.       — Я не оставлю Мэнди, — сказал Микки, будучи абсолютно серьёзным, и таким его Йен не слышал никогда. Микки всегда становился серьёзным, когда боялся чего-то, но сейчас он не выглядел испуганным. Просто будто что-то разъедало его изнутри.       — Рад, что есть хоть кто-то, с кем ты останешься, — сказал он, не успев подумать. Слова просто слетели с его языка, и он даже не смог остановиться. Может, это вырвалась старая, уже давно бурлившая в нём горечь, появившаяся, когда Микки решил сбежать в колонию при первых признаках неприятностей. Он так и не смог справиться с этим, хотя продолжил общаться с Микки так, будто ничего не произошло.       Они долго молчали, и Йен решил уйти. И в момент, когда он встал, Микки вдруг заговорил.       — Знаешь, а он тебя любил, — несмотря на то, что он и правда нервничал, его голос был мёртвым. Всё ещё мёртвым. Как-то странно. — Даже когда он отталкивал тебя, он продолжал любить.       И Йен подумал, что это, наверное, самое странное, что Микки когда-либо ему говорил.       — Что? — спросил он, глядя на Микки, который всё ещё не смотрел на него. Он кусал нижнюю губу так сильно, что на ней проступила кровь. — Микки, это бред какой-то.       И всё же какая-то крохотная его часть всё ещё верила, что Микки только что признался, что любит его. Или, может быть, любил. Он понятия не имел. Вдруг Микки вообще не осознавал, что говорил?       Микки слабо рассмеялся.       — Ага, а вот мне кажется, что всё совсем наоборот? — пробормотал он, уставившись в темноту. — Знаешь, я ему порой завидую, — через минуту продолжил он, когда Йен вновь собрался уходить, потому что подумал, что Микки был под чем-то. — Конечно, его все ненавидели, он же был конченым мудаком, но у него был ты.       Он фыркнул.       — И тогда я понимаю, что на самом деле ненавижу его, ведь он был слишком трусливым, чтобы просто открыть рот и сказать тебе, что вас с ним связывал не только секс. У него не хватало смелости сказать, что ты был для него всем, — голос Микки звучал горько. — И я думаю, что, если бы я мог вернуться в то время, я бы всё изменил, я бы заставил его сказать то, о чём он всегда думал, но потом я понимаю, что, возможно, это было бы не самой лучшей идеей, ведь он всё равно остался бы мудаком, а меня бы здесь вообще не было.       Йен нахмурился, всё ещё не понимая, о чём речь. Он говорил о себе как о двух разных людях, но ведь он был лишь один? Бессмыслица.       — Ты меня, наверное, ненавидишь, да и я понятия не имею, зачем говорю это, — продолжил он, вновь проводя рукой по волосам. — Может быть, мне просто не хочется, чтобы ты меня ненавидел, ведь я — не он, но я всё равно помню, каково это — быть влюблённым в тебя, и я, наверное, даже всё ещё чувствую это, но меня выводит из себя то, что ты веришь в его слова о том, что ты для него был просто давалкой.       Он задел его чувства, ведь именно эти слова Йен ненавидел больше всего на свете. Он ненавидел это воспоминание, ненавидел гнев, который слышал в тот момент в голосе Микки. Конечно, ему хотелось поговорить об этом с ним. Хотелось во всём разобраться. И да, Микки абсолютно точно только что признался, что любил его и, возможно, любит, но Йен не мог с этим справиться. Он понимал лишь то, что сейчас Микки говорил о себе как о двух разных людях, а значит, он был под веществами. Наверное, на свадьбе накурился.       И Йену не хотелось общаться с Микки, пока тот был под кайфом или под чем-то ещё.       — Мик, не знаю, под чем ты, — сказал Йен, и Микки всё ещё не смотрел на него, будто чего-то боясь. — Но иди лучше домой, ты несёшь какой-то бред, — а потом он просто ушёл, ведь он мог справиться с войной, убийствами и бог знает с чем ещё, но справиться со странными настроениями Микки Милковича он был не в состоянии.       Он не мог смириться с болью в сердце. Просто не мог.