Amnesia / Амнезия

      Мэнди назвала это раскисанием, а Микки — отвлечением.       Он сидел на кровати, книга покоилась на его коленях, и он честно пытался понять хоть что-то из прочитанного. Но получалось не очень. Потому что он постоянно вспоминал. Вспоминал самые разные моменты жизни.       Кое-что о своей матери, о которой он почему-то раньше не думал. Руки отца на его шее, когда тот пытался задушить его. Как Мэнди проколола себе нос, а он распух, и Микки так громко смеялся над ней. Как у его брата Джоуи однажды развился конъюнктивит, и все издевались над ним несколько месяцев. Как он поссал на первую базу во время бейсбольного матча младшей лиги. Он вспомнил, что Йен сам играл на второй базе, вспомнил, что он говорил ему об этом под трибунами. И вспомнил, почему бейсбол навевал ему мысли о сексе. Вспомнил, как играл с Мэнди в приставку на свой День рождения, ведь тогда она была единственной, кто не забыл. Вспомнил все колонии для несовершеннолетних. Он вспомнил, что значит быть тем самым Микки Милковичем.       Он помнил так много, что, казалось, помнил всё.       Он продолжал вспоминать, пусть и не хотел этого.       Он помнил о Йене всё — каждую идиотскую мелочь, которую он говорил ему, каждую его привычку. Вспомнил резкие слова, отчаяние и страх, когда думал, что Френк решит проболтаться. И он вспомнил взгляд Йена, когда он солгал ему, сказав, что для него он не больше, чем просто давалкой.       Он всего лишь рассказал Йену, что чувствовал тот, прежний Микки, а затем сказал, что, наверное, всё ещё ощущает это. И этим самым словно открыл какой-то шлюз. Мысли просто прорвались, а он вспоминал, даже не желая этого. Как будто ему нужна была боль, боль в груди, из-за которой он смог бы стать достаточно сильным, чтобы не чувствовать кроме неё абсолютно ничего. Благодаря забвению он вновь ощутил это. Ведь заставить его чувствовать такую боль мог только Йен Галлагер.       Это так странно, ибо его голова вмиг наполнилась мыслями. Он чувствовал себя другим, но при этом тем же самым. Ему казалось так, потому что сумел вспомнить себя, которым не был так давно. И всё же он чувствовал, что он тот же самый человек. Ладно, да, вместе с воспоминаниями вернулся и гнев, ведь теперь ему удалось вспомнить, откуда этот самый гнев брался.       Резкие слова, оскорбления, жестокость — всё это вытекало из того, что его постоянно унижали, избивали и давили на него всё его детство, всю его жизнь. Всем всегда было плевать на Микки Милковича. Абсолютно плевать. Он знал это и принимал как должное. Признал, что отец его совсем не любил, не говоря уже о том, что хотел выкинуть его на улицу как какую-то шавку, да и матери было на него похер. Одной лишь Мэнди, наверное, было не наплевать. И это прекрасно. Он, ещё будучи ребёнком, принял это и решил двигаться дальше. Он был уверен, что никому бы не понравился лишь потому, что ему это нахер не нужно. Так почему теперь всё должно быть иначе?       А потом в его жизнь пришёл Йен Галлагер, который напрочь переломал всё, что он строил в своей голове так долго. Он, сам того не понимая, ближе всех подошёл к тому самому барьеру, который выдумал Микки, чтобы не обжечься. И Микки испугался. Он понятия не имел, как с этим справиться, более того, он даже не хотел с этим справляться. Он хотел лишь секса, а Галлагер, конечно, трахаться умел. Так и должно было быть.       Но он не должен был заставлять Микки чувствовать.       В этом-то и разница. Всегда была и всегда будет. Микки запросто смог бы стать прежним собой — грубым, жестоким и вообще конченным мудаком, но одного он не сделает точно — он не откажется от любви, не будет отрицать свои чувства к Йену, ведь он больше не был трусом. Быть с Йеном ему хотелось куда больше, чем скрываться, а это значит, что ему стоило бы объяснить свою любовь каким-нибудь более правильным способом, но уж никак не бессмысленной болтовнёй.       И он, честно говоря, паниковал.       Он выругался себе под нос, когда кто-то постучал в дверь — ему совсем не хотелось двигаться. Он просто сидел, пытаясь забыть всё, что только что вспомнил, забыть нараставшую в его груди боль. И так продолжалось до тех пор, пока стук не стал настойчивее.       Бормоча что-то себе под нос, он дёрнул дверь и удивлённо распахнул глаза, когда две руки вмиг оказались по обе стороны от его головы. Йен просто смотрел на него, и его лицо было так близко, что Микки практически ощущал его дыхание. Он смотрел на него так, будто что-то искал, и именно тогда Микки понял — он всё узнал.       — Они сказали, ты ничего не помнишь, — выпалил Йен сорвавшимся голосом. Как будто он плакал. И да, его глаза были красными. — Ты позволил мне кричать, ненавидеть тебя, хотя ты даже ничего не помнил.       Микки не понял, в какой момент он схватился за руку Йена. Он впился кончиками пальцев в его кожу, держась крепко-крепко, будто убеждая себя, что ему не мерещилось.       — Я вспомнил тебя, — сказал он, не собираясь лгать. Не в этот раз. — Я слышал твой голос в своей голове.       Мог ли он забыть его? Уж точно не полностью. Он никогда бы его не забыл.       Йен впился пальцами в его волосы, когда их губы вдруг столкнулись, и это было так отчаянно и до боли необходимо, что Микки чувствовал, что это — всё, чего он когда-либо желал. Он ненавидел себя за момент, когда не позволил Йену поцеловать его. Поцелуешь меня — отрежу язык. Но ожидание того стоило.       Он потянул Йена за собой в дом, пальцами впиваясь в его бёдра. Он слышал, как Йен захлопнул дверь, но не мог сосредоточиться ни на чём, кроме как на пальцах Йена в его волосах и их вцепившихся друг в друга губах. Всё, о чём он думал — об их сталкивавшихся языках и, господи, об этом вкусе! Он понятия не имел, как можно его объяснять или с чем сравнить — он просто знал, что этот вкус — лучшее, что он когда-либо пробовал или ещё попробует. Он сильнее всосал язык Йена, чтобы быть ещё ближе к нему, словно был уверен, что это никогда не кончится. Ведь он не хотел, чтобы это кончалось. Он не хотел отпускать Йена ни на одну блядскую секунду.       Он резко приподнял рубашку Йена, засунул под неё руки, чтобы отчаянно почувствовать всю его плоть, словно она была для него каким-то сильным наркотиком. И, почувствовав это, он застонал, ощущая, как по коже побежали мурашки — словно удар ёбаного тока. Это было потрясающе и захватывающе, и он ещё сильнее впился пальцами в бока Йена, всё ещё пытаясь убедиться, что всё это не сон, и они действительно были вместе. Он никак не мог поверить, что заслуживает счастья.       Йен потянул за рубашку Микки, и тот чуть дрогнул от холода, но потом Йен прижался к нему, и он напрочь забыл обо всём. Руки Йена скользнули по его спине, утыкаясь в оголённые лопатки и ногтями царапая кожу, тем самым заставляя Микки стонать где-то глубоко в груди, ведь лучше этого чувства он не испытывал ничего. Микки опустил руки, крепко хватаясь за его задницу, резко раздвигая ягодицы и заставляя их обоих ахнуть от наслаждения. Но этого оказалось недостаточно, поэтому он просунул руку в узкое пространство между плотью Йена и его обтягивающими джинсами, сжал разгорячённые, гладкие округлости, из-за чего Йен до крови прикусил его нижнюю губу, но им обоим было плевать.       Затем Микки нужно было стянуть рубашку, и он хныкнул, ведь для этого он должен был вытащить руки из джинсов Йена. И потом Йен начал водить руками по его бледному торсу, в это время чуть нагибаясь и дразня зубами один из его сосков. Дыхание Микки сбилось, он схватил Йена за голову, ведь из-за этих безумных ощущений он осознал, что вновь захотел поцеловать его.       Рыжик рассмеялся, когда их губы снова столкнулись. Микки думал, что, может быть, Йен тоже ощущал это бурлившее в них безумие, может, они хотели одного и того же, ведь они впивались друг в друга настолько сильно, что становилось тяжело дышать, но при этом они даже не пытались отстраниться, чтобы вдохнуть. Им было плевать. Потому что им нужно было только это. Потому что они оба отчаянно в этом нуждались.       Микки схватил ремень Йена, полностью вытащил его из петель и бросил на пол, а затем Йен потянул его за собой. Изначально они направлялись в сторону дивана, но добраться до него им так и не удалось — Микки спустил с Йена джинсы, и они запутались где-то в его ногах, заставляя их обоих упасть прямо на пол.       Он не мог не смеяться, когда целовал Йена, когда отстранился, чтобы стянуть с него надоевшую верхнюю одежду. Йен тоже рассмеялся, и его смех, наверное, был лучшим звуком, который Микки когда-либо слышал. Если, конечно, не считать стона, сорвавшегося с его губ, когда Микки просунул руку между их телами, через боксеры касаясь его члена. Всё-таки лучшим был именно этот звук.       Микки никогда не носил под джинсами нижнее бельё, и он ещё никогда не был благодарен своей лени настолько сильно, как в тот момент. Ногти Йена вцепились в его голую задницу, когда он потянул Микки на себя, и тот упёрся руками по обе стороны от его головы, желая зацеловать его до смерти в момент, когда их бёдра соприкоснулись. Он провёл пальцами по коротким волосам Йена, наслаждаясь этим ощущением, потому что, блять, они были такими мягкими. Его кожа тоже была мягкой — Йен вообще был самым мягким из всего, что Микки когда-либо ощущал, и поэтому он не мог перестать прикасаться к его телу. Он скорее бы умер, чем сделал бы это. Он не мог прекратить проводить пальцами по волосам Йена, его шее и рукам. Не мог не прочертить языком на его шее влажную дорожку, смакуя вкус солёного пота.       И когда Йен перевернулся и прижал Микки своим телом, они просто начали смотреть друг на друга, не смея оторвать взгляда. Они оба понимали, что этот момент был самым идеальным из всех, что у них были. Он не был похож ни на что. Это было здорово, это было охуенно. И даже эти слова не могли в полной мере передать их чувств в тот момент. Даже если бы Микки сказал, что в это мгновение они занимались любовью — этих слов бы не хватило.       Йен слегка приподнялся, чтобы Микки смог стянуть боксеры с его бёдер и отбросить их куда-то за диван. Микки прижал большие пальцы к тазовым косточкам Йена — подумать только, он ведь никогда не думал, что они могли быть сексуальны. Он на секунду вцепился зубами в плечо Йена, а затем начал зализывать укус, вдруг вспомнив, что однажды уже делал подобное, но сейчас он был не в состоянии о чём-то думать, ведь руки Йена, вдруг раздвинувшие его бёдра, сильно отвлекали.       Йен примкнул губами к шраму на плече Микки, а затем улыбнулся, убедившись, что он наблюдал за тем, как он всасывал два пальца в рот. Обведя ими по влажному колечку мышц Микки и чуть просунув их внутрь, Йен вновь наклонился и поймал сорвавшийся с губ Микки стон.       Всё его тело словно сгорало в огне, и, когда Йен медленно ввёл в него пальцы, а затем снова вытащил, Микки готов был кричать от разочарования. Йен рассмеялся, заметив на его лице отблеск отчаяния, а затем поцеловал его мягче и нежнее, чем когда-либо.       Микки что-то прорычал, когда Йен вошёл в него — он сгорал от того, насколько всё это было потрясающе. Расслабляясь, он ощущал каждый дюйм медленно двигавшегося в нём Йена. Он чувствовал набухшую вену и каждый блядский бугорок на его члене, и ему пришлось закрыть глаза, ведь свет в его голове угрожал вот-вот ослепить его. Йен сбивчиво дышал, и Микки впился пальцами в его плечи, поднимая ноги и обнимая ими его талию. Это движение заставило Йена сдвинуться чуть вправо и сильно толкнуться внутри Микки, задевая ту самую точку, прикосновение к которой заставило Микки буквально вскрикнуть. Йен воспринял это как знак, чтобы начать трахать Микки так, чтобы он понял — это было самым прекрасным, что он когда-либо испытывал.       Они ударялись бёдрами не так быстро, как обычно, но и совсем не медленно. Это был по-настоящему правильный темп. Йен завёл руки за голову Микки, и выглядело это так, будто он укачивал его. Никогда раньше Микки не чувствовал себя защищённым, ему никогда не было это нужно, но только не в тот момент. Он знал, что он в безопасности, знал, что был именно там, где хотел быть прямо сейчас. Он прижался губами к шее Йена и застонал, потому что у него не было слов и сил для того, чтобы сказать Йену, насколько прекрасны были эти ощущения. Он хотел, отчаянно хотел сказать ему об этом, но каждый раз он повторял лишь одно.       — Ббляяяять…       И, возможно, этим словом он объяснял всё.       Он почувствовал, как Йен, улыбаясь, прижался к его коже, а затем чуть приподнялся, стряхивая с его груди липкие капли пота. Когда Йен целовал его, Микки чувствовал, как лениво скользил его язык, и из-за этого он вновь покрылся мурашками с головы до ног и застонал в поцелуй, надеясь, что это объяснит все его ощущения.       Микки кончил первым, когда Йен толкнулся бёдрами так, как делал это всегда (конечно, он помнил это). Казалось, будто задница Микки и впрямь сводила Йена с ума, ведь его дыхание постоянно срывалось, а затем он тоже достиг пика блаженства. Микки был уверен, что на мгновение его сердце перестало биться. Или он просто перестал дышать. Или же пришло время. Он не знал. Единственное, что он понимал — ему безумно хотелось кричать, но, открыв рот, он не смог издать ни звука. Его глаза закатились, когда Йен начал стонать ниже и лихорадочнее, после чего слегка укусил его, и именно этот укус заставил их дрожать от чистейшего, истинного удовольствия.       И всё, что можно было слышать — лишь их тяжёлое дыхание. Микки чуть застонал, когда Йен вытащил член и усмехнулся.       — Вот только дёрнись, — сказал он, когда рыжик начал подниматься, и теперь он был похожим на прежнего себя.       Йен только улыбнулся и улёгся обратно, опираясь на локти и держа лицо всего в нескольких сантиметрах от Микки. Йен продолжал перебирать пальцами волосы Микки, который от удовольствия даже прикрыл глаза. Он опустил ноги, ранее обхватывавшие талию Йена и теперь стеснявшие его движения.       — Я люблю тебя, — сказал Йен, глядя ему в глаза. Если честно, он ожидал, что Микки, в сердцах и правда дёрнувшийся от этих слов, оттолкнёт его, но ведь новый Микки хорошенько вмазал по лицу и велел заткнуться прежнему себе, ведь эта фраза была чем-то иным, совсем не похожим на то, что он слышал в свой адрес раньше.       Ладонями он гладил спину Йена, ощущая каждый его позвонок. Йена это даже расслабило, ведь то, что Микки всё ещё касался его — неплохой знак.       — Я знаю, — мягко ответил Микки, при этом глупо, но довольно мило сталкиваясь с Йеном носами.       Йен усмехнулся.       — Ты должен был сказать «я тебя тоже люблю».       — Вообще-то я и собирался, но тебе приспичило открыть рот, — сказал Микки, глядя на него совсем беззлобно.       Микки чуть подался вверх и всосал в рот язык Йена, который тот показал ему. Йена это, конечно, слегка обескуражило, но он быстро расслабился и влился в поцелуй. И Микки был готов остаться там навсегда, хозяйничая языком во рту Йена и чувствуя биение их сердец. Если бы, конечно, не случилось непредвиденного.       — Вот блять! — воскликнула Мэнди, и Микки обернулся, замечая хлопавшую глазами сестрёнку.       Через пару мгновений зашёл и Лип.       — Чего кричишь? — затем он поднял взгляд, заметил их и громко выругался. — Йен, пиздец, лучше б я этого не видел! — он бледнел на глазах. — Прошу, скажите, что вы тут не сексом занимаетесь.       — Липкость у меня в заднице говорит об обратном, — ответил Микки, совсем не понимая, куда исчезло всё волнение. Он снова провёл языком по шее Йена, а затем прикусил её, заставляя парня низко простонать.       — Бля, да хули ты творишь-то! — Лип практически кричал. — Просто… бля! Может хватит?       — Хочешь, чтобы мы встали? — спросил Йен, всё ещё перебирая пальцами волосы Микки, чуть царапая кожу и тем самым заставляя его по-кошачьи прогибаться в спине. Йен усмехнулся и царапнул снова, из-за чего Микки впился подушечками пальцев в его позвоночник.       — Прошу, оденьтесь, — практически умоляла Мэнди.       Микки слегка ухмыльнулся.       — Да не, мне удобно.       И тут проснулся его внутренний собственник, которого явно расстраивало, что кто-то ещё видит Йена абсолютно голым. Пусть это и было глупо, ведь Лип его брат, а Мэнди, она… ну, девушка. И всё же. Он ничего не мог с собой поделать.       — Может в свою комнату хотя бы уйдёшь? — спросил Лип, подобно Мэнди — практически умоляя.       — Может, он прав, — пробормотал Йен, чуть понизив голос, чтобы его слышал только Микки. Он толкнулся носом в его челюсть, а затем провёл по ней языком. — А ещё мы можем пойти в душ, — предложил он, и одного лишь его взгляда было почти достаточно, чтобы член Микки вновь затвердел. Не так уж велика у Микки выдержка.       Он начал подниматься ещё до того, как Йен закончил говорить.       — Да ёб твою мать, ты бы хоть сказал, что встаёшь, — сказала Мэнди, вновь открывая глаза, и Микки просто не смог не засмеяться.       — Прости, Мэндс, — пробормотал он, уходя. Хотя, честно сказать, ему было вовсе не жаль.       И как только дверь спальни закрылась, Йен оказался прижатым к стене.