Тейнат не думал проснуться сегодня и не то чтобы хотел. Он открыл глаза усилием воли и как проснулся — заплакал, ведь не чувствовал свою мебель. Она не отвечала. Кушет покрытый ссадинами обиженно молчал, половицы не скрипели, будто это Тейнат виноват в беспорядке. Но это же не так, а слёзы только подтверждают данный факт. Представив какой бардак сейчас царил в его доме ему стало до невозможного жалко мебель и себя, ведь ему придётся всё исправлять, над чем-то думать.
Трогать её. Тейнат очень не хотел её трогать, не хотел думать о ней, не хотел её чинить.
Он осознал себя в невыгодном положении, когда отчётливо почувствовал жар янтарей на своём влажном лице. Тейнат посмотрел на Уилсона с особой неприязнью, она была совершенно иная чем его прошлые неприязни, ведь он хотел собрать в ней весь свой гнев.
Тот сидел на краю кровати, гладил девичьи бёдра и смотрел особенно по-человечески. Даже чересчур человечно. Тейнат никогда не думал, что его когда-то испугает столь разумный и светлый взгляд.
— Человек… — пробубнил миролог, ошалевши сводя тонкие брови.
Уилсон добродушно улыбнулся вгоняя миролога в ужас, тот попятился в спинку кровати опасливо осматриваясь. Теперь уже он выглядел как животное.
— Боишься? — усмехается учёный радушно. — Правильно. Страх лучший защитник человека.
Был ли это тот самый мужчина, так бесцеремонно сломавший его привычный склад вещей — Тейнат не был уверен. Он на всякий случай уточнил:
— Ты кто, мужик?
Незнакомец абсолютно не удивился вопросу. Он самодовольно улыбнулся, встал и развёл руки в стороны, словно представлял из себя нечто чрезвычайно важное.
— Уилсон Персиваль Хиггсбери. Джентльмен-учёный. Алхимик и физик… — а потом добавил с досадой. — Теоретик.
Миролог ошалевши открыл рот, желая сказать нечто важное, но не знал что именно. Мышцы его лица парализовало в немом вопросе.
— Чай будешь? — незнакомец быстро вернул того реальность.
— Что… Какой ещё чай? Ты кто такой?
— Я сделаю чай.
«Джентльмен-учёный» ушёл так же скоро, как и ворвался в его никчёмную жизнь и изумленный увиденным, миролог резко вскочил с постели, следуя прямо на кухню. Он ничего не понимал, ничего не осознавал, голова его болела и пульсировала страшными неразборчивыми мыслями. Когда Тейнат распахнул дверь, судорожно вдыхая тёплый кухонный запах, незнакомец стоял у плиты зажигая огнивом газ. Миролог прошёл полукругом, прищуром разглядывая знакомую мужскую форму. Он старался сделать это тихо, но учёный посмотрел на него из-за плеча и поднял брови.
— Привет, — поздоровался он. — Ты тот странный парень, какого я принял за свинолюда, да?
— Я не понимаю… — неуверенно мямлет Тейнат в ответ.
— Не нужно понимать. Прими как данность. Смирись и возглавь ситуацию. Не сможешь — умрёшь.
Выдав жуткого морального окраса тираду, он улыбнулся снова, цокая языком как если бы отсчитывал время. Мельком взглянув на свежую рану, вернее разглядывая алое мясо, так азартно лоснившееся на свету, психопат поджал губы.
Очень скоро он уселся за стол и снял с рук длинные чёрные перчатки, с интересом разглядывая ладони. Урона от Тейната он старательно не замечал, явно не скрывал свою досаду от его существования. Но досаду не то чтобы злобную, будто он художник и некто испортил его старательный пейзаж.
— Так-так… Сколько там у нас? Три тысячи шестьсот восемьдесят три, да? — обратился он к Тейнату мрачно и не дожидаясь ответа, достал из-за пазухи нож и порезал себе кожу.
Миролог ахнул, всё произошло слишком быстро. Он подошёл ближе, нервно стискивая зубы и мог только смотреть. Смотреть на разноцветный фарш. Обе руки Уилсона пестрили шрамами неутешительного отсчёта и сейчас, он сделал третью засечку на месте, какое и так пухло от страшных ран. Он был ходячим напоминаем собственного тяжёлого рока, календарем нескончаемого отчаяния. Тейнат резко схватил мужское запястье и приблизил к лицу, пальцами пересчитывая белоснежные грубые бугорки. Бесчисленное количество их на коже. Так много. Неужели каждый из этих бугорков — день, что он пробыл в аду, из какого пришёл?
— Ты ебанутый психопат, сука, — ошалело заявил он и взглянул прямо в удивлённые янтарные глаза. — Совсем охуел? Так ты и себя и других калечишь?
— Ты смешной, — ответил он спокойно. — А ещё у меня чувство, будто мы уже давно знакомы. Ты случайно не на Флит стрит жил? У меня там родители.
— Что? О чем ты? Ты что несёшь? — миролог настороженно отпрянул под разочарованный взгляд учёного. — У тебя раздвоение личности что ли?
Уилсон умильно улыбается, будто Тейнат сейчас сказал глупость.
— Почему ты так решил?
— Ты же… столько натворил, а сейчас ведёшь себя словно ничего не было. Ты ничего не помнишь?
— Какой же ты смешной, — усмехается Уилсон. — Я всё помню, я же не сумасшедший.
Эти слова привели Тейната в состояние гневного исступления, он почувствовал себя ребенком в цирке, где недовольный своей работой клоун в открытую издевается над ним. Такое не грациозное и грубое глумление, совсем не в стиле Уилсона, необычайно вывело из себя. Тейнат возжелал узнать правила новой человеконенавистнической игры.
— Ты, блять, издеваешься надо мной, тварь, — он прытко достал нож из-за холодильника и направил прямо в лицо Уилсона, скрепя челюстью. — Говори какую игру ты опять затеял, чудовище! Я не поддамся!
— Не стоит наводить оружие на людей, так и поранить кого-то можно, — Уилсон выглядел спокойно.
— На людей — не стоит, но ты же не человек, ты конченная мразь. Тебя поранить меньшее для всеобщего блага.
— Чайник вскипел, — щёлкнув пальцами, ровно ответил Уилсон. Все выпады Тейната были проигнорированы. — Если ты не против. А ещё у тебя кровь на лице запеклась, — он облизал большой палец и одним движением стёр почерневшую каплю с щеки, отчего миролог вздрогнул. — Недотёпа.
— Но… Что же происходит, я ничего не понимаю… Беспорядок… — он упал на колени и заплакал, схватив себя за плечи. — Беспорядок. Абсурд.
Уилсон удивлённо метнулся к нему, забыв вытащить пакетики из кружек. Мозолистыми пальцами он хотел коснуться мужчину, но опешил, не объяснимое чувство брезгливости помешало ему.
— Эй, — натянуто удивился учёный. — Что с тобой?
— Беспорядок. Всё не на месте. Мебель не на месте. Всё сломано, — сквозь рёв икает он. — Ты тут ходишь и трогаешь мои вещи, переставляешь их, а они не там стоять должны. Их дед поставил, я их не менял никогда Как же я деду в глаза смотреть буду. Всё не на месте… Беспорядок. Я устал. Устал. Много перемен. Не хочу.
— Успокойся, Тейнат, — занервничал Уилсон. — Мы всё исправим.
Миролог настороженно вздрогнул. Он назвал его по имени?
— Но уже не так будет, — пессимистично заулюкал Тейнат. — Не так, как дед сохранил.
— А может оно и к лучшему?
— Ничего не к лучшему! Не бывает хороших перемен! Беспорядок, такой беспорядок.
Уилсон понимающе улыбнулся и пожал плечами. Взъерошив огненные волосы, он отошёл к чашкам и выжал пакетики, миролог усиленно моргал, пытаясь понять какой из своих многочисленных снов видит на этот раз. Ему не дали времени на бессмысленные, болезненные обсессии. Когда Уилсон накрыл на стол, он поднял мужчину за плечи и усадил на стул, а сам отошёл за пряниками. Взяв пару, он положил их рядом с Тейнатом и наклонил голову в бок.
— Не знаю, что это такое, но видимо оно тебе нравится, — с еле слышным тоном высокомерия, подытожил джентльмен-учёный. — Съешь и приходи в себя.
— Кто ты такой? — проигнорировав лицемерный заботливый жест, Тейнат не унимался. Он злился с каждой секундой сумбурного поведения. Не сводя глаз, смотрел вызывающе и провокационно, стучал пальцами.
— Я же уже ответил на этот вопрос, — нервно прыснул мужчина, покручивая чашку в руках.
— Ты гнался за мной с топором! — гневно воззвал миролог. — Изнасиловал! Порезал мне руки, поломал мебель, изнасиловал девочку и грозился отрубить мне голову!
— Какой же смешной. Не неси чепуху, я бы так не поступил, — улыбнулся учёный, отхлебнув из чашки. — Я же не сумасшедший.
Тейнат хотел накричать, но абсолютно не знал что сказать. Только выдал из открытого рта несвязное кряканье и поник, пряча ошалелый взгляд в глади тёмного чая. Они молча пили до самого обеда, Уилсон наслаждался человеческой компанией и огромным вниманием, какое чувствовал в подозрительном взгляде. Тейнат осматривал его с ног до головы, отдыхал в глотке чая, а потом снова осматривал, выжидая капли того безумства, какое всегда облепляло янтарные белки, но «маска» не давала трещин.
— Расскажи о себе, — улыбается Уилсон, очерчивая края кружки чёрствыми пальцами. — Я и правда очень интересная личность, но буду более учтивым и спрошу первым.
Тейнат настороженно прищурился и надкусил пряник, фыркая ругательство.
— Ты че, прокурор? — гаркает он, отпивая чая. — Че те надо обо мне знать?
— Всё, — в янтарных глазах наконец промелькнуло то безумие, какое миролог так ожидал увидеть, но очевидно не обрадовался этому. Рука его потянулась к ножу, но резко остановилась, когда на неё упал янтарный взгляд. Уилсон улыбнулся, всё так же добродушно, но возымелась в улыбке этой некая угроза. Он обязан рассказать, в противном случае ему придётся худо; Тейнат пока ещё не понял. Он сощурился настолько недоверчиво и проницательно, казалось тот час плюнет ему в лицо. Уилсон терпеливо ждал, смотрел прямо и вызывающе, миролог больше не понимает ни своих, ни его желаний. Но очень кстати подталкивает повелительное:
— Я жду. Говори.
И Тейната парализует. По-особенному парализует. Он просто открыл рот и…
— Родился в Москве, — неловко отвечает он. — Учился на пятёрки, был октябрёнком, потом пионером. Пошёл в армию. Женился, родился сын. Объявили предателем родины, сына захотели отобрать, началась война, — он немного потупил взгляд, нахмуриваясь и со злости взмахнул рукой. — Я бы и воевать пошёл, хрен бы с ним, но уехал, чтобы спрятать сына. Нашли. Меня в тюрьму, его в лагерь. Жену в ссылку. Из тюрьмы вышел, хотели расстрелять, но спас мой дед, отвёз сюда. Пил несколько лет, дед опять вытащил, дело свое передал. С тех пор живу тут. Ни сына, ни жену больше не видел. Вот и всё, — поёрзав, испытывая неоднозначные чувства, Тейнат поспешил огрызнуться. — Доволен, морда буржуйская?
— За что предателем? — Уилсон продолжал наводить.
Тейнат сглотнул, этот джентльмен-учёный не унимался и продолжал свой допрос, не ясно ради какой цели или игры; он словно хотел и поглумиться, и выслушать его. Мотивы мрачнели, обращались призраками, Тейнат напрягался от одной только сальной улыбочки в свою сторону. Он явно что-то затевал, но Тейнат уже не мог остановить это неоднозначное стремление, отчего ему казалось, будто поведение ему навязано.
— Я книги запрещённые помогал печатать, — ответил он робко. — В подполье. Было у нас своё дело, знал языков несколько, вот и переводил труды научные. Я ж во благо. Чтобы народ просвещать. А они… Чтоб им худо было, собаки сутулые.
— Сухо рассказал, Тейнат, — недовольно брякнул Уилсон, с осуждением поднимая толстые брови.
— Я-я ненавижу свою ебаную жизнь и предпочёл бы о ней не рассказывать больше, чем требуется, — спешил оправдаться миролог. — Жили в аду призрачных желаний маразматичных капиталистов. Ни еды, нихуя нет. Я пахал как проклятый, блять, мы все с мужиками хотели науку поднять, ради народа трудились, блять, да только все мои коллеги куда попали, а, сука? На каторги! В тюрьму или на эшафот?! Может я один из пятого отделения на багрицком жив остался! Сколько людей убили, твари!
— А это уже слишком эмоционально, — в голосе послышалась лёгкая усмешка.
Но Тейнат его больше не слышал. Погружение в воспоминания для него являлось пыткой. Он только сильнее отдалялся от настоящего, копал себе могилу среди умерших нейронов, гиперболизируя боль, превращая её в Левиафана. Он продолжил, словно в трансе:
— Я же в своём доме соседских детей прятал, своими руками их защищал до последнего, а родители их так и не вернулись. Я всё ждал, смотрел на дверь, по несколько ночей не спал, а никто так и не пришёл за своим ребёнком. Не один не воротился. Всех убили…
Тейнат встал покосившись и будто напрочь забыв о своём госте, полез в ящики. Мгновением на столе оказалась бутылка с прозрачной жидкостью и пустая рюмка. Наполнилась она быстро и приняв на грудь, мужчина оперся о руки и погрузился в свои страшные воспоминания, бормоча несвязную чепуху.
Уилсон удивлённо поднял толстые брови, вероятно не ожидал разворошить нечто настолько гнетущее и мрачное.
— А мне-то что детям говорить? Я ничего им и не сказал. Их мы хотя бы спасли… — он выпил ещё рюмку. — Спасли… Всех за город. Да. Может живы сейчас, детки, дай им Бог здоровья, своих родителей как героев вспоминают. Тоскуют. Моему, наверное, уже навешали чепухи, что я погань нечестивая. Ненавидит меня, а власть любит. Чьих-то детей сейчас отбирает. Павлик мой маленький…
Уилсон смотрел особенно загадочно и молчал. От тщательного исследования бутылки, уголок губы слегка дёргается, его эмоции всё ещё сложно определить. Он посмотрел на понурую огненную голову и сделав выводы, вздыхает. Со стороны могло показаться, словно он смущён, возможно так и было, а может и нет. Если бы учёный понимал свои эмоции…
— Не раскисай, — внезапно серьёзно сказал Уилсон. Миролог аж вздрогнул, совсем забыл, что изначально историю ему рассказывал, а не как повод выпить вспомнил. — Жизнь не кончается на потере. Мерзкое её свойство как раз состоит в её же непрерывном течении.
— Ты терял в одночасье абсолютно всё, что тебе дорого? — хрипло доносится из его обожжённых алкоголем губ. — Насколько легко тебе говорить эти слова?
Глупый вопрос. Уилсон улыбнулся, такой улыбкой какую миролог понять не смог, сколько не пытался. Мужчина приблизился к покрасневшему от спирта лицу, и угрожающе усмехнулся.
— Мне? — шепчет он. — Мне-то говорить ничего не стоит. Вот только слова надо подкреплять действиями, не так ли? Наши действия и говорят, что у нас на душе.
— По твоим действиями предположу, что в душе ты ебанулся в корягу, — небрежно кидает Тейнат отворачиваясь столь же презрительно, как и прозвучавшие слова. Уилсон азартно скалится.
— А чтобы ты хотел услышать от меня? Что увидел я в твоей душе, как думаешь?
— Ничего ты там не увидел, — Тейнат крякнул и выпил ещё одну рюмку. — Чего нет, того увидеть нельзя. Знаешь, что тебя выдало? Имя. Ты узнал его гораздо позднее, когда понял, что я не монстр.
Уилсон отпрянул и спрятал широкую улыбку в чае. Даже если он догадался, погоды это не сделало. Всё случилось так, как того хотел этот сумасброд.
— Какая-то очередная игра чтобы меня позлить.
— Нет, — холодно отрезал Уилсон. — Ремиссия на подходе, вот так-так. Я должен быть уверен, что это тело её переживёт.
— Ремиссия? Чего ремиссия?
— Ты такой смешной, Тейнат. У всего кончается время, ничто не вечно.
— Если бы ты хоть один раз объяснил по-человечески, — миролог продолжал упорно не понимать и зеленеть от злости. — Хоть
один раз. Поверь, гнида, всё пошло гораздо легче.
— Волк может рычать и скалиться, но не атакует, кошка может мурчать и тотчас тебя укусить, — демонстрируя длинный указательный палец, словно объяснял очевидное ребёнку, вкрадчиво ответил Уилсон. — Слова не имеют ценности. В мире, где каждый норовит разорвать тебя на части. Это научно обосновано. Вот так-так.
— Я нихрена не понимаю. Если ты что-то хочешь от меня, не легче сказать напрямую? К чему этот цирк?
— Если скажу я, то у тебя появятся ранние предубеждения. Действуй зависимо от ситуации, вместо того, чтобы облизывать решения, а не то так ничему и не научишься.
Это был финальный аккорд абсурда. Он встал, символически отряхнулся и спрятал нож за пазухой грязного жилета. Оглядывая старую кухню Уилсон глубоко вздохнул и покачал головой, словно сделал для себя некие выводы, тотчас направился к двери.
— Я вернусь. Через пару дней. Попробуешь мне помешать — отрублю тебе кисти рук, так. Девочку прятать бессмысленно, теперь я её из-под земли достать смогу. И это… — последние слова он выдавил. — Не раскисай.
— Ты куда? — ошалело спросил Тейнат. Голос звучал особенно тонко и хрипло, миролог жалел о выпитом алкоголе, казалось, словно он переживает, но ведь ему не было дела.
— На охоту. Что за глупый вопрос?
Без фамильярности и дружелюбия он просто исчез. Этот безумный силуэт скрылся за стеной и всё что мог видеть Тейнат так это растворяющуюся во тьме макушку завитых в треуголку волос. Выглядело это мрачнее любого его безумного поступка. Плохое предчувствие одним своим могущественным авторитетом подавило всё всплывшее наружу, всю тоску воспоминаний и гнев настоящего. Оно убило в мирологе всё хорошее в мгновение, какой-то кривой усмешкой.
— Но тут… Нет живности… — ошалело мямлит он в ответ.
***
Он не вернулся.
Сам ушёл и обещая вернуться, так этого и не сделал.
Не Тейнат выгнал его из собственного дома, Уилсон сам так решил, он всегда был хозяином положения. Он сам сберёг дом от своего безумия.
Девочка исчезла, более Тейнат её не видел, в след за ней пропали и странные существа, столько лет гостившие у него дома. Миролог сидел на кухне, чашки он так и не убрал, смотрел в окно, бездумно рассматривая мрачные пейзажи. Он ушёл и забрал всё. То, к чему Тейнат по-особенному привык. Ненавидел, но привык. Мебель осталась сломанной, кровати не заправлены, на полу всё ещё чернели сгустки крови — ничего не изменилось с его уходом, всё о нём напоминало. За двадцать лет, так привыкнуть к обстановке и в одночасье всё разрушить. Так хотел всё исправить, но не мог притронуться, не находил в себе сил даже посмотреть, болезненно жмурясь всякий раз как проходил мимо.
Всё сломано. Не всё сломано, но для Тейната было сломано всё. Тревога лишь обрастала новыми параноидальными решениями, новыми нервозными заскоками, расцветала в нечто разрушительное. За три дня отсутствия психопата, Тейнат ни разу не разговаривал сам с собой, сейчас человеческий голос ему казался особенно жестоким. Даже если это его собственный. Тем сильнее он давил на некоторые неприятные для самого Тейната мысли.
Всё должно быть как раньше, как все двадцать лет подряд, год за годом одно и тоже, и такое привычное, и непоколебимое, но почему этого не случилось? Почему всё уже не так? Ужасное чувство опустошения, словно кто-то разворошил беспорядок, позволил себе недостойную, непростительную грубость в сторону его интимного мусора.
Всё не как раньше, не так как он привык. Тейнат понурил голову, подпирая её ладонями, ему давно не было так паршиво и гадко.
Ушёл, перед этим извратив всё, что было ему так дорого. Все его вещи, его пол, его… Монстров. Теперь он совсем один. А разве он не был один всегда? Мебель же не красила его одиночество в светлые цвета, Тейнат придумал всё сам. Такой родной и в тоже время ненавистный дом, всегда такой пустой и мрачный. Серый. Обшарпанный. Старый. Он был один? Правда? Он и правда
всегда был один?
На четвёртый день, он чувствовал себя немного лучше. Сон был не спокойный, он просыпался каждые два часа и снова засыпал, желая не поддаваться потоку громких, непрерывных мыслей. Только лишь это. Он проснулся и никто этого не заметил. Тейнат сидел на скрипучей кровати, смотрел в пол и вспоминал зачем проснулся. А зачем он проснулся? И правда, зачем? Он не мог вспомнить, глупая память совсем подводила старую голову. Тем не менее ему нужно идти вперёд. Ничего не важно, прошлое не вернёшь и если что-то изменилось, оно таким и останется. Тейнату остаётся смириться с новым домом, но насколько невыносимо и болезненно отзывалась эта мысль, никто и подумать не мог. Миролог отходит к тумбе, на ней лежала старая потрёпанная тетрадь, пальцы сами тянутся её раскрыть. Настолько бережно, насколько мог. Старые времена. Старые воспоминания. Запах от них совсем иной и воспоминания нежные как клевер, только бередят его состояние, но как же он хотел… Хотя бы на минуту всё вернуть. Отдал бы всё, что у него есть, свою жизнь, свою мебель, свои кошмары, — лишь бы на минутку стать тем, кем был когда-то. Раньше. Ещё раньше. Когда ещё не узнал насколько сильно одинок.
***
Сколько можно себя анализировать? Сколько можно вскрывать свои душевные фурункулы, доводить себя до гнева, кричать, плакать и пить? Так много сомнений, он хотел всё поменять, много сомнений, слишком много, они душат. Смешно?
Воспоминания не остаются без внимания, — вылизанные, отшлефованные, превращались в непоколебимый идеал, с очередным приступом ностальгии. Они идеализированы настолько, что теряют всё живое и человечное, но миролог только сильнее желал их вернуть. Всё так, как он помнил. В мельчайших деталях.
Тейнат думал так:
я сплю и ничего не имеет ни цены, ни значения; ведь я уснул двадцать лет назад и если я умру, то проснусь двадцать лет назад, — со мной мой сын, мой дедушка и моя жена, все живы. Я снова вернусь на Багрицкое, я снова переведу книги, мы с мужиками напьёмся, снег покроет весь наш маленький дворик. Новый год будем встречать всей семьёй, по телевизору покажут космонавтов и актёров. Павлик станет пионером, как же горд я буду. Заснул поди, когда мы вместе с ним читали Бажова, он совсем не понимал сибирской диалектики.
Я проснусь. Я проснусь и больше никогда не буду спать. Больше никто не умрёт.
Пятый день? С какого момента он стал считать дни? Он не помнит зачем их считает. Разве это что-то значит, в этом есть смысл? Он считает дни беспокойного сна? Цифры странные, не помнит их значения, нервно улыбается. Чувство словно что-то забыл. Забыл
проснуться, точно, он ведь всё ещё здесь. Всё такое нереальное, мебель не настоящая, её не существует, да-да, её не существует и получается она не сломана. Кажется, он забыл протереть глаза, когда умывался, почему всё такое странное и мыльное? Потому что это сон. Тейнат безыдейно улыбается, ему легче, но ненормально. Дом был сломан. Он больше не мог в нём жить. У миролога не было выбора, у его психики не было выбора, — он упал отсюда «туда». Растворился, не мог смириться с осознанием нового. Нет. Это же сон. В чем смысл? Какая разница жить в сломанном доме или на улице, тут хотя бы тепло, так?
Тейнат нервно вздрогнул. Что-то смущает? Как вроде бы и нет и да, а что же выбрать? Лучше тогда дома, ведь в этом нет смысла, так?
Тейнат снова вздрогнул. Нет смысла жить вне дома, ведь жизнь дома бессмысленна и на улице смысла не прибавится, так какая разница жить где-либо ещё? Повторяешься. Смысла нет, он понял, но что-то во всём этом было не так.
Почему теперь шестой? Что он отсчитывал? Хотелось ждать, жизнь и есть вечное ожидание неразборчивых фантомов. Ему нравится ждать что-либо, казалось всё изменится, если будешь ждать пересечения черты между ожиданием и наслаждением настоящим. Этот странный период, эта маржа прошлого и будущего, называется жизнью, его существованием. Дом всё ещё другой, но Тейнат начинает привыкать, ведь так? Именно так.
Как же громко прозвучал истерический смех в этом самом доме. Очередной раз просыпаясь в тишине, он вскочил с кровати и громко протяжно завопил. Прыгая по полу, пытаясь сломать этот чёртов дом и разворотить доски, миролог ударил стену и побежал вниз. Скрипело и звенело абсолютно всё, но он не слушал и смеялся.
— Армянская кровь моя закипает! — засмеялся он истерично и восторженно. — Закипает! Предки мои стыдятся этой судьбы!
Раз ничего не имеет смысла и ждать приходится лишь одной только смерти; раз дом более ему не принадлежит и не слушается, — Тейнат будет исполнять желаемое. Петь песни, пить алкоголь и ломать! Ломать! Уничтожать! Нет смысла, что в созидании, что в деструктивизме!
Он может делать, что хочет, пока однажды это не убьёт его.
***
Ад. Катабасис. Чистилище. Нильфхейм. Слишком много названий. Не одно из них не могло описать болезненное состояние Уилсона. Проходя леса, он помнил откуда уходил и зачем. Состояние ухудшалось. Он мрачно улыбался, становилось тяжелее дышать, больно и гадко, всё пошло не по плану. Не как того желал Уилсон.
Учёный окидывает взглядом знакомый дом, сухие трещины и битые стекла, заколоченные досками. Усмехается и цокает языком. Двор не ухожен, забор сломан, ведра беспорядочно разбросаны. Глубоко вздыхает и не хочет возвращаться, однако в голове всё ещё кричит этот назойливый голос и возможно, только возможно, всё ещё успеется сделаться по плану. Не как обычно.
Головы сгнили, луна спит, ну с кем же ещё ему поговорить? Спросить совета? Он улыбается и пожимает плечами, тяжело даётся, — мешок с дичью весил много, перестарался. Но ведь им обоим нужно есть, разве нет? Как же она даст потомство, если не будет кушать? Если они так запросто умрут, то уже не будет весело. Уилсон скверно усмехается с собственного милосердия, так внезапно обострившегося на днях. Он опять пожимает плечами и подходит к двери. Не закрыта, наводит на странные, неразборчивые мысли. Несвойственно для Тейната? И давно он может предполагать такие вещи?
Дома больше не тихо. Некто орал бессвязное и топал ногами по полу, вероятно радостно, Уилсон усмехается и громко хлопает дверью. Бесноватый моментально стих, послышался неуверенный скрип досок. Из-за стены настороженно показался нос, а вслед за ним большие, кукольные глаза. И читался в них лишь ужас. Уилсон дома.
— Я тебя помню… — прохрипел миролог боязливо.
— И я тебя тоже помню, — улыбается учёный. — Скучал?
Тейнат фыркнул, внутри всё сдавилось до такой степени, будто лёгкие решили превратить остальные внутренности в фарш. Нет, не скучал — это он очень чётко услышал в своей голове, но так ничего не сказал.
— Чини вещи и… Убирайся, — плюёт миролог презрительно, но как только Уилсон сделал шаг навстречу, он тотчас убежал наверх. Зря. Не демонстрируй животным свой страх. Его резво поймали на втором этаже, схватив за шарф. Одним лишь движением грудь впечатана в пол, в янтарных глазах снова ничего человеческого, в улыбке снова ничего сострадательного. Ничего не изменилось.
— Так-так, а мы всё никак не научимся вести себя вежливо?
Тейнат проглотил оскорбления следом за попыткой вырваться, все его неуверенные движения лишь заводили моторчик садистского упоения. Уилсон сел на дрожащие колени, усиливая напор руки, казалось из лёгких сейчас выбежит весь воздух и Тейнат задохнется. Он ерзает; не на грани паники, но достаточно нервозно.
— Мне начинает казаться, словно ты специально меня доводишь, — холодно улыбается учёный. — Может скучал по мне не ты, а твоя дырочка?
— Урод сраный, завари ебало! — моментом вспыхнул страдалец. Он пытается ударить психопата под дых свободной рукой, дёргает коленками, всеми силами он демонстрировал непокорность.
— Признайся, что скучал и я выполню твоё желание, — все атаки отражены, руки пригвождены к полу и на лице самодовольное императорское выражение. Капкан захлопнулся и Уилсон мог делать с ним всё, чего захочет его тестостерон.
— Ни за какие коврижки! — злостно воскликнул Тейнат. — Я не буду врать, даже такой гнилой падле как ты.
— Сбито дыхание, — мужчина сухо уточняет, ластится по груди щекой и давит тяжёлым авторитетом своей большой головы.
Мирологу тяжело дышать, но от этого он лишь сильнее злится:
— Закройся.
— Ты хочешь меня, — горячий шёпот прямо в ухо; тело обдает колючими мурашками, оно дрожит.
— Да заткнись ты уже! — завопил бедолага, судорожно забившись конечностями. — Какой же ты мерзкий и отвратительный! Блевать от тебя тянет!
Ядовитый смешок возвращает мирологу трезвость. До невозможного самодовольная, удовлетворённая улыбка вкрадчиво объяснила всё, вместо своего хозяина. Понимая её намёки, Тейнат стыдливо зажмурился. Железные зубья капкана проникали глубже, приносили боль и грусть досады, как легко иногда поддаваться злым намерениям, в особенности таких как он.
От тёплого и влажного ощущения языка на своей шее, Тейнат наконец сдался:
— Я… Скучал. Мразь, — самые неоднозначные слова, произнесённые в этом доме.
Растление прекратилось моментально. Уилсон встал и разочарованным взглядом окинул помещение, извлекая из трещин и пятен прозрачные выводы. Он тоже заметил, что с его уходом абсолютно ничего не изменилось.
— Где девка?
— Я не знаю где она, — небрежно кинул Тейнат. — Исчезла с твоим уходом.
Жуткая, угрожающая улыбка последующая его ответу заставила Тейната отползти настолько далеко, насколько он мог себе позволить. Уилсон пошёл навстречу.
— Нет, постой, я правду говорю! — судорожно воскликнул миролог. — Я не знаю где она! Правда не знаю!
— Не начина-ай, — скрежещет учёный с явным наслаждением. — Не надо делать такое лицо, если ты и правда по мне не соскучился.
Тейнат свёл ноги, вжимаясь в себя, — на него смотрели как на кусок мяса. Сочного, ароматного мяса, всученного голодному путнику. Словно он не ел неделю, словно голод сводил его с ума, а желудок кусал собственные стенки и от боли, и сосущей пустоты, путник зверел. Миролог понимал, либо он, либо эта девочка, кто-то сегодня превратится в этот долгожданный званый ужин.
— Я помогу её найти, — сухо ответил мужчина, от досады дрожа кулаками. — Забирай её и катись обратно в свой ад.
— Так-так. Другой разговор, — улыбается учёный.
Девочку они не нашли, а возможно и не хотели. Тейнат заметил явное нежелание вообще что-либо делать как со стороны себя, как со стороны психопата. Он напряжённо косится, дыхание спутника тяжелело, сгущалось, мычание срывалось с узких губ и прежде чем, миролог смог хоть что-то понять его пугает рык.
Уилсон бьётся головой о ближайшую стену и закричав несвязную ругань, спрятал глаза в ладонях. Момент и тело его поражается крупная судорога. От ещё одной попытки ударить голову о стену его спасает Тейнат.
— Я здесь главный, тварь! — завопил он в пол и тотчас упал на него коленями, миролог отшатнулся моментально. — Ничтожество. Ты так говоришь, потому что… — голос заслезился. — Ах, звёзды-атомы… Да-да, я понимаю, ты прав, да, я знаю. Я понимаю.
Тейнат оцепенел от ужаса. Очередной парад безумия и он принимает в нём участие в роли остолбеневшей куклы, не способной успокоить. Как он заткнёт
его? Как заставит голоса замолчать, если не способен справиться с собственными? От бессилия миролог задрожал, рука не способная упасть на плечо повисла в воздухе немым жестом. Только мысли о побеге его старательно держали в здравом уме. Не прошло даже минуты, его безумного спутника кто-то подменил. Вот только что, в этот самый момент, словно его никогда и не было.
— Затих, — слёзно шепчет незнакомец. — Он замолчал.
