Связанные садом

Доску у нее Павел забрал, но можно ведь попробовать и по-другому. Анна зажала в кулаке пуговицу и произнесла: «Дух Елизаветы Ливен, прийди ко мне! Покажи, кто ее обидел!» Анну снова куда-то унесло, на этот раз она увидела Лизу с тем же мужчиной, но он стоял не спиной, а полубоком. — Так чего Вы хотите, Григорий Александрович? — А то Вы не понимаете. Денег хочу. Много денег. — Да где же я их возьму? — Да уж точно не у любовничка Вашего. Откуда у последыша деньги? У супруга своего законного просите. Да побыстрее, а то весь Петербург узнает, что его княгинюшка не просто с его братцем кувыркается, а еще и ублюдка ему в подоле принесла. Когда Анна пришла в себя, она решила немедленно рассказать об этом Павлу. Будь что будет! Внизу она нашла дворецкого в буфетной. Он чистил фамильное серебро. — Матвей, ты не знаешь, где Павел Александрович? — В кабинете он, Ваша Милость. Павел сидел за столом очень подавленный, на столе были какие-то бумаги, но он их не читал, его взгляд был направлен в никуда. Это было понятно, такие неприятные новости. Да еще она сейчас добавит. Но ведь нужно сказать Павлу про Лизиного обидчика. Нельзя такое скрывать. — Павел, ты, пожалуйста, на меня не сердись. Но я… без доски попробовала… вызвать дух Лизы… — Без доски попробовала?? — повысил голос Ливен. — Анна, я же тебя просил этого не делать!! На тебе снова лица нет! Зачем ты так себя мучаешь? — Павел, а я тебя просила не сердиться… И не волнуйся за меня, пожалуйста… Мне не было так плохо, как до этого… И я увидела, кто тогда был с Лизой, что за человек… Григорий Александрович, так она его назвала. Он хотел денег за молчание… о том, что вы с Лизой любовники… и что у Лизы сын от тебя, а не от мужа… — Анна постаралась облечь слова мерзавца в менее обидную и унизительную форму. — Мужчина лет пятидесяти, выглядел неважно… Волосы светлые или седые, глаза… мутные что ли… Не знаю, как сказать… Павел замер как статуя. Белый как полотно. С застывшим выражением лица, которое даже невозможно описать… что наступил конец света? — Павел!! Павел!! Паули!! Очнись!! — Анна похлопала Павла по плечу. — А? Анюшка, моя…милая… Не выбирал он выражений как ты сейчас… Специально не выбирал, чтоб Лизу больше запугать… — Ты его знаешь?? — Аня, это… мой брат Гришка… — Брат?? Ты не ошибся? Он на Ливенов совсем не похож. — А он на Ливенов и не был похож. Он похож на Ридигеров, родственников с материнской стороны. Анна вспомнила, что когда в Петербурге они пришли поговорить с Александром, он сказал, что на Ливенов были похожи только Дмитрий Александрович и его самый младший брат Павел. Остальные братья были в родню матери. — Павел, ну не мог брат такого сделать… — О, этот мог!! Этот как раз мог!! — со злостью сказал Павел. — Это не брат, а исчадье ада! Сборище пороков, куда не ткни! Мот, картежник, пьяница, любитель опиума, развратник, садомит… Может, я какой-то его порок и забыл перечислить, уж слишком много их было… — Тогда понятно, почему Лиза тебе про него не сказала… Какой-никакой, а брат… — Да какой он брат?? Черная овца в нашей семье, которая целого стада стоила… Все пороки, какие есть, его, из долгов не вылазил… Пока отец был жив, еще как-то эти долги покрывал… А после его смерти Гришка, видно, совсем в разнос пошел… — А когда ваш батюшка умер? — Не батюшка он мне, а Его Сиятельство Александр Николаевич! — вспылил Павел. — Содержал ведь как-то Гришку, сволочь эту, наследства даже не лишил. А Дмитрию всю жизнь нервы мотал, угрожал, что его всего лишит и Гришке отдаст… Гришка после его смерти кое-что получил. Как же, князь все-таки, хоть и… позор семьи… — А сколько ему отец оставил? — Ну если про деньги, то коли не проматывать, на несколько лет бы хватило. Если на широкую ногу жить, так, может, на год. А после только на доход с имения, которое он ни продать, ни заложить не мог. — Так когда ваш отец умер? — Ну Лиза тогда в положении была, на третьем месяце… — А когда ты Лизу нашел, сколько со смерти отца прошло? — Думаю, год с небольшим где-то… Сашка уже большенький был, месяцев семь, наверное… Аня, ты думаешь, он поэтому и решил Лизу шантажировать, что отцовские деньги к тому времени успел промотать? — наконец догадался Ливен, который обычно не отличался тугодумием. — Ну, думаю, такое возможно. Только не понимаю, почему он именно к Лизе за деньгами пошел. — Ну это-то как раз и понятно. Лиза — женщина слабая, думал, что с ней легче договориться. С меня не взять столько, сколько с жены старшего брата, у которого состояние было очень приличное. Дмитрий с Лизой хоть и были женаты, можно сказать, формально, в финансах он ее не ограничивал. Если б ей были нужны деньги, дал бы, не спрашивая, зачем, в разумных пределах, конечно. — А если не в разумных? Если Григорий запросил с Лизы очень много? — Ну тогда бы ей пришлось объяснить ему, зачем ей понадобилась такая крупная сумма. — И Лиза, которая… не смогла бы противостоять… напору… рассказала бы ему? — Думаю, что да. — И что тогда? — Да кто его знает… Дмитрий мог сразу заплатить, хотя я в этом сомневаюсь… Но в любом случае постарался бы сделать так, чтоб Гришка больше не проявлялся… никогда… Анна с ужасом посмотрела на Павла: — Павел!! Дмитрий Александрович мог пойти на такое?? — На что, Аня? — На братоубийство… Такое кошмарное подозрение Анны Ливена даже не задело. — Нет, сам убить, своими руками не мог, для этого он был слишком слабохарактерный, — сказал он, будто подобное было в порядке вещей. — Нанять кого-то? Так на это тоже смелость нужна… Думаю, вероятнее всего Дмитрий заплатил ему сколько-то, а Гришка на радостях от больших денег напился или накурился в прямом смысле слова до потери сознания да и помер… — обьяснил Павел Анне и подумал, что нужно будет все же поразмыслить… мог ли Дмитрий быть каким-то образом причастен к смерти Гришки. Но это потом, когда он останется наедине с собой… — А как он умер? — Да вот как я тебе и сказал — от своей неуемной страсти к бутылке и опиуму… Я вообще удивляюсь, как он еще так долго протянул… Говорят, его нашли мертвым в притоне. Но это со слов Дмитрия, это ему сообщили о смерти Гришки… — Князь… умер в притоне?? — А что князь не человек что ли? Князья и в притонах умирают, и в публичных домах, и собутыльниками до смерти забиты бывают… да что угодно… — Павел, как это гадко… — Да уж гаже не бывает… Гришка, понятно, конченная сволочь был… Но я бы все равно на него не подумал. Что он мог на шантаж своих родственников пойти. Ладно бы чужих людей… А что Лизу толкнул да так и бросил лежать, это иначе как, что по-скотски поступил, не назовешь… То, что она потом умерла из-за того, что на холодной земле тогда пролежала, я утверждать не могу, но что болеть стала гораздо чаще, это несомненно… Так что Гришка в любом случае виноват… Павел вытащил из шкафа графин с коньяком и рюмку. — Аня, мне надо выпить… Тебе не предлагаю. Все равно откажешься… Ты иди. Не нужно, чтоб ты меня пьяным видела, — совсем как Яков сказал он и выпил залпом две рюмки подряд. — Да что у вас, Ливенов, как что, так напиться! Что Яков, что ты, одинаковые! — Так он же Ливен, чего другого ты ожидала?.. Да, я выпиваю. Но редко напиваюсь. А уж до потери сознания напивался всего два раза за свою жизнь — когда умерла Лиза и когда умер Димий… А сейчас у меня именно такое настроение — напиться и забыться… Иди, пожалуйста… — Никуда я не пойду! — Ну так сиди и смотри на мою пьяную рожу, коли тебе так хочется! — грубо сказал Павел и налил очередную рюмку. Посмотрел на Анну и, ухмыляясь, опрокинул следующую. И еще одну. — Павел! Тебе уже хватит! — Да что ты говоришь?? А что тебе не нравится? Я такой не нравлюсь? — развязно спросил Ливен, которому, как казалось, хмель уже ударил в голову. — Так ты сама на меня такого хотела посмотреть. — Не нравишься, — серьезно и совершенно спокойно ответила Анна. И пошла к двери. — Анюшка, девочка моя, пожалуйста, не уходи… — послышалось за ее спиной. — Прости меня… — Павел взял ее за локоть и повернул к себе. Глаза у него были совсем не как у пьяного человека, когда они ничего не выражают. Напротив, в них было слишком много — боль, обреченность, даже какая-то вселенская скорбь. — Аня, тошно мне… на душе тошно… не могу я больше… Лиза, Гришка, Дмитрий… Это слишком… даже для меня… слишком… Не уходи, останься… Не такой я пьяный, как, может быть, тебе кажусь… Мне гораздо больше надо, чтоб действительно напиться… И я не опасный, я понимаю, что делаю… Он взял Анну за руку: — Аня, пойдем к Лизе в комнату. Там нас никто не побеспокоит. Я хочу побыть один… с тобой… Анна с сомнением посмотрела на Павла. Разумно ли это? Он все понял без слов. — Аня, я никогда не сделаю тебе ничего… плохого. Даже если я буду пьяный. Даже если буду сильно пьяный, а не как сейчас… Только если дурь какую скажу… Пойдем, пожалуйста… Мне это очень нужно… очень… — зелено-синие глаза снова смотрели на нее с мольбой, как в то утро… и надеждой, что она не откажет. Анна почему-то поверила. Сама не знала, почему. Павел открыл ключом комнату и зашел в нее. Анна зашла следом. Он сел на диван в будуаре, а она встала перед ним. Павел снова взял ее руку в свою. Она была наедине с мужчиной, да еще не совсем трезвым… но не боялась. От Павла не исходило опасности. От него исходили тоска и отчаяние… Павел смотрел на нее молча, совершенно ясными глазами, без малейшего признака того, что он только что выпил. Да и не были это глаза взрослого мужчины, это были глаза… ребенка, который нуждался в ласке и нежности… и умолял — пожалуйста, пожалуйста… Анна провела рукой по его волнистым волосам, Павел тут же закрыл глаза и сидел так, не шевелясь, пока она гладила его по голове. Как близкого человека, как друга, которому было плохо и которого она хотела поддержать… как маленького мальчика, который так напомнил ей того Яшу, который нуждался в ее ласке, когда плакал, узнав, почему его не любил и бросил отец, и что ни приемному отцу Штольману, ни настоящему отцу, какому-то князю Ливену он был не нужен… За все время Павел сказал только одну фразу: — Ты ведь не бросишь своего Паули, правда? — Паули, Павлуша, я тебя не брошу, никогда, — ответила Анна, чувствуя, как у нее сжалось сердце. Когда она убрала руку с его головы, Павел просидел так еще пару минут прежде чем открыть глаза — это были те же печальные бирюзовые глаза, но на нее смотрел уже не ребенок, а мужчина. — Аня, спасибо тебе большое… Ты — мой ангел-спаситель… — Павел поцеловал Анне ладонь. — Меня так утешал… гладил по голове только Димий, больше никто… — Никто? — удивилась Анна. — А твоя матушка? — Ты имеешь в виду княгиню, Ольгу Григорьевну? Нет, такого я не припомню. Да я ее в детстве, собственно говоря, почти и не помню. Сколько раз за свое детство я видел родителей, я могу пересчитать по пальцам. Я жил в имении в основном только с няньками и гувернерами… Мать, наверное, долго не подозревала, что носит меня… вот я и появился на свет, не нужный вообще… Анна была ошеломлена тем, что Павел сказал про себя. — То есть родители тебя не хотели? Ты родился, потому что… так получилось? Павел, ты же князь! — И что, что я князь? У родителей уже было четыре князя, родившихся за первые семь лет брака. Четверых было и так более чем достаточно, а пятый был и вовсе совершенно… лишний… Я родился почти через пятнадцать лет после Михаила. У меня есть подозрение… что когда я… получился, они, возможно, уже какое-то время не жили как муж и жена… а потом как-то князь «осчастливил» супругу своим визитом в ее спальню… может, в затишье между своими бесконечными похождениями… Ну и я… неожиданное и ненужное последствие… этого визита… — Последствие визита?? Паули! Ты… ты не можешь так говорить про себя! — возмутилась Анна. — Почему нет, если это так и есть? — спокойно спросил Павел. — Аня, я — не дитя любви как Яков. Он был нужен Катеньке… И был бы без сомнения нужен Дмитрию, если б он узнал о сыне… вовремя… Ко мне были совершенно равнодушны и отец, и мать… Если бы не Дмитрий, я был бы по сути дела сиротой при живых родителях… Когда он меня забрал к себе — мне тогда было семь, я настолько к нему привязался, что боялся, что он… может меня отдать… или отцу… которому я был не нужен… или в никуда… И что я снова буду один… Анна сидела настолько потрясенная, что слов у нее просто не было… Ну ладно, Яков был не нужен Штольману, раз он был не его родным сыном, а ребенком, которого жена родила от другого мужчины… Но маленький князь — ну пусть пятый по счету, но ведь не у поденных рабочих родился, где он мог быть лишним ртом… В княжеской семье, где, чтоб нанять нянек и гувернеров возможности были… а чтоб дать ребенку хотя бы немного тепла, если уж не любви — нет… — Я сейчас, по-своему, тоже один… И столько всего… чтоб нести это одному… — вздохнул Ливен. — Павел, почему же ты один? У тебя есть Саша, Яков. У тебя есть я… — Аня, сейчас только ты… Разве я могу рассказать подобное Саше или Якову? Рассказать, об одном брате, который оказался еще большей мразью, чем я думал о нем многие годы? О другом, любимом брате, который все же, положа руку на сердце, мог быть причастен к смерти первого? Рассказать ЭТО?? У меня никогда язык не повернется… — Павел, это я… я сделала такое дурное предположение про Дмитрия Александровича… Но ты же сам сказал, что он не мог… — Аня, эта мысль пришла бы мне самому, как только я немного отошел от потрясения… Это напрашивается само собой. Я считаю себя довольно умным человеком, чтоб не понимать подобных вещей. Просто тогда я мыслил не совсем… ясно. Отрицание подобной возможности было лишь защитной реакцией на ошеломляющие новости… Да, у Дмитрия не было сильного характера, но было доброе сердце. Он любил меня и любил Сашу. Кто знает, на что бы он мог пойти, чтоб защитить нас? Свою жизнь он пустил под откос, но, возможно, собрался с духом, чтоб предотвратить, чтоб такое же случилось со мной и Сашей… Он ведь понимал, что будет грандиозный скандал, если Гришка разболтает обо всем. И что Гришка от одной подачки не успокоится, а так и будет тянуть деньги… Мне очень хотелось бы верить, что Дмитрий не причастен, и что Гришка умер сам, от своих возлияний, от своих пороков, которые и составляли всю его жизнь… — Ну так и постарайся думать именно так. От того, что ты будешь мучить себя сомнениями, тебе легче не будет… Он ведь мог умереть от пьянства в любой момент, ты сам сказал, что удивлялся, как он вообще так долго прожил… Значит, просто настал тот день, когда это случилось… Павел, так думать будет лучше всего… — Анюшка, чтобы я без тебя делал… В моей жизни никогда не было такого человека, который бы меня… чувствовал так, как ты… Никто… даже Лиза… Лизу я любил, очень любил и до сих пор люблю… Но это совсем другое… Анна понимала, что хотел сказать Павел. Она любила Якова, очень любила. Знала, что никого как мужчину кроме него она не полюбит. Если бы они с Яковом были одни в комнате, она бы ласкала его совершенно по-другому. Даже по голове, по волосам гладила по-другому, с волнением, с трепетом, с предвкушением, что Яков откликнется на это и подарит ей свои ласки в ответ. Что от таких ласк они перейдут к другим, от которых сердце начинает биться быстрее, пробуждается желание быть вместе и дарить друг другу наслаждение… А потом вместе подняться на небеса от блаженства, которое разделили… С Павлом ничего подобного ей испытать не хотелось. Ей это было не нужно. Совершенно… Ей хотелось чувствовать, знать совсем другое, что то тепло, что она ему дарит, притупляет горечь и боль, заполнившие его сердце, помогает ему справиться с тоской и отчаянием, спасает от гнетущего одиночества… И дает ей надежду увидеть на его лице сначала грустную улыбку. Затем другую улыбку — открытую и теплую. И наконец ухмылку — как у того Павла Ливена, которого она узнала в Затонске. До того, как он стал ее Павлом в своей усадьбе в Царском селе. И еще что Павел, который просто держал ее за руку, целовал ее ладонь и назвал ее Анюшка, так, как не назвал никто другой, стал важным человеком в ее жизни. Она знала, что если с ней или Яковом не дай Бог что-то случится, именно он придет на помощь, будет ее поддержкой и опорой, ее защитником, ее советчиком, ее «жилеткой» для слез — всем, в чем она будет нуждаться в тот момент… как в этот момент он нуждался в ней… — Аня, ты ведь меня не презираешь? — вдруг спросил Павел. — Ответь честно, для меня это очень важно. — Нет, конечно. За что мне тебя презирать? — За то, что… ты меня таким, как сейчас, видишь… слабым… даже, наверное, жалким… За то, что у меня даже мужества не хватило, чтоб просто по-человечески тебя попросить об утешении и ласке, которые мне так были нужны… Что мне нужно было выпить, чтоб набраться смелости тебе это сказать… Трезвому-то признаться в таком унизительно, а с пьяного что возьмешь… — Ты что же нарочно выпил?? — Ну как нарочно? Для того, чтоб немного успокоиться в твоем присутствии, мне бы и пары рюмок хватило… А чтоб решиться тебя просить — и бутылки, наверное, мало… Не привык я к этому… Моя жизнь до тебя была иной… — Павел сжал ее руку, которую до сих пор держал в своей. — Я потерял себя и как найти не знаю… И вот нашел… Но разве это я? Я пересматриваю сущность бытия И лишь на добрых духов уповаю… — с грустью процитировал Ливен свое четверостишие, которое пришло ему в голову накануне. — Как видишь, сегодня появились не только добрые духи, но и злые — несмотря на мое упование… И я… я снова потерял себя… А с тобой нашел… Анюшка, я не пугаю тебя? Это… не бред пьяного человека, поверь мне… Я просто не знаю, как это выразить… — Нет, что ты… совсем не пугаешь… Я тебе… доверяю… Для меня это тоже было… необычно… как и для тебя… — Аня, ты так мало меня знаешь, и все же доверяешь мне, даже такому как сейчас… Это многого стоит, очень многого… Я тебе тоже доверяю, как никому… Ты можешь говорить со мной о чем угодно… О жизни, о своих переживаниях, об отношениях… О прошлом, настоящем, будущем… — А о тебе? — Обо мне? Конечно, если тебе это интересно. Можешь спрашивать, что хочешь знать про меня, про мою жизнь… мой опыт… Про все… без исключения… кроме службы — об этом я говорить не имею права… Я же понимаю, что у тебя много вопросов. Я постараюсь ответить как можно честнее. Даже если в каких-то ситуациях я буду выглядеть не совсем приглядно. Ты должна знать, каким я бываю… каким могу быть… — А если я случайно спрошу то… чего не следовало бы? Ты не рассердишься? — Аня, о чем таком ты можешь спросить, чтоб я рассердился? — Ну, о чем-нибудь… очень личном… — У меня от тебя нет секретов. Но если ты все же задашь вопрос, на который мне по какой-то причине не хотелось бы отвечать, я так и скажу тебе об этом. Но сердиться не буду. Так что не беспокойся и не стесняйся. Так что бы ты хотела узнать? У Анны было очень много вопросов, но она не знала, с чего начать. Но вспомнила про портрет Лизы в соседней комнате. — Скажи, а почему ты называешь Лизу просто Лиза, а матушку Якова Катенька? — Ну это очень просто. Катю так называл Дмитрий, а я перенял это у него. А насчет Лизы — Аня, когда мы с ней познакомились, она была для меня Елизаветой Алексеевной как и другие барышни, которых я знал в обществе. И оставалась Елизаветой Алексеевной несколько лет — когда она стала сначала невестой, а потом супругой Дмитрия. Дмитрий называл ее по имени-отчеству и на Вы. Впервые я назвал ее Лиза, когда узнал, что она в положении. Она сказала мне: «Павел Александрович, у меня будет ребенок. Ваш ребенок». Для меня весь мир тогда перевернулся, я понял, что не просто влюблен в Лизу, а люблю ее, безумно люблю и до конца жизни буду любить ее и ребенка, которого она носит под сердцем. Осознал, что она не просто дорогая для меня женщина, а именно жена, мать моего ребенка… и признался ей в любви… — у Павла на лице появилась такая светлая улыбка, а говорил он с такой теплотой и нежностью, что у Анны на глаза чуть не навернулись слезы. — С этого времени она стала для меня Лиза. Иногда я также называл ее Элиза, а вот Лизонька — редко, только… в определенные моменты… Так уж вышло… А меня она называла по имени-отчеству еще дольше, чем я ее. Впервые она назвала меня Павел, когда Саша начал толкаться. Я помню, что мы были в гостиной, я играл Венгерский танец Брамса — тот, что играл для вас с графиней, и Лиза закричала: «Павел, Павел! Иди сюда! Он пинается!» Я тогда как идиот спросил: «Кто?». «Наш маленький». Я подбежал к ней, она положила мою руку на свой живот, и я почувствовал, как он шевелился — думаю, уже в то время он был хороший танцор… Затем смутилась и призналась: «Я люблю Вас, Павел Александрович… как мужа люблю». А я поправил ее, что нужно говорить: «Павел, я тебя люблю как мужа», - у Павла снова была очень теплая улыбка. - Вот так она дошла до Павла… а вскоре уже и до Павлуши… Ну вот как-то так получилось, что Катя для меня — Катенька, а Лиза — это Лиза. — Павел, а Лиза с Катей похожи? Или мне это только показалось? — Ну как похожи, обе невысокого роста, можно даже сказать миниатюрные. Дмитрию Катя даже до плеча не доставала. Но он меня и чуть повыше был. Лиза была мне в аккурат по плечо… Обе блондинки с голубыми глазами, но черты лица все же разные… А почему ты спросила? — Я просто подумала, что если они были чем-то похожи, как так, что Дмитрий Александрович совсем не заинтересовался Лизой? — Может, поэтому и не заинтересовался, что чем-то напоминала ему Катеньку. Ну, если сказать грубо, копия это не оригинал. Не Катя, другая, и все тут… Может, была бы совсем другого типа внешности и увлекся ей… Кто его знает, возможно, он вообще думал, что отец над ним издевался, специально выбрал ему такую жену, чтоб он смотрел на нее, думал про Катю и мучился… Анна вздохнула. — Знаешь, а я, возможно, наоборот, на Лизу внимание и обратил, так как она мне Катю напоминала, только не понял этого. Они ведь не только внешне были похожи, но и чем-то по характеру, обе добрые, скромные, застенчивые, мягкие… Правда одно большое отличие в них все же было. Катю я помню счастливой, веселой, улыбчивой, а вот Лиза даже улыбалась как-то с грустинкой. — Как на портрете? — Да, как на портрете. Этот портрет заказал ее дед, тот, который с нашим отцом организовал ее брак с Дмитрием… Катя узнала с Дмитрием, что такое любовь, а уж потом ее выдали замуж. А Лизу сначала выдали замуж, а уж гораздо позже она испытала чувства по отношению к мужчине. На венчании она была очень печальная. Знала бы она, что ее в том браке ожидало… — Ты был на венчании? — О, я не просто там был, я был еще и шафером Дмитрия, — с горечью сказал Павел. — И это была не блажь брата, это отец настоял. Причем, он знал, что я был к Лизе уже тогда неравнодушен… Я же до этого просил его не женить Дмитрия на Лизе, а разрешить мне жениться на ней, она ко мне хоть симпатию испытывала — как человеку, не как к мужчине, но все же это лучше, чем идти под венец с мужчиной почти на тридцать лет старше, к которому было абсолютное безразличие… Но отец только посмеялся в лицо… Анна слышала ранее от Якова, что отец, зная, что Павел был влюблен в Лизу, женил на ней Дмитрия, но была шокирована еще больше, чем в первый раз, так как до этого ей не было известно, что Павел был шафером брата. — Паули, но как же так?? Разве можно так издеваться над людьми?? Чтоб человеку отказать в женитьбе на барышне, к которой у него чувства, а потом заставить его быть свидетелем на свадьбе, где ее выдают за другого, да еще его брата… — Аня, наш отец любил над людьми измываться, был тиран и сволочь каких поискать. Я бы сказал еще более грубо, да не при даме подобное говорить… И Гришка, скотина, больше всех из нас в него повадками пошел. Папаша наш был сластолюбец и выпивоха. Все мы, чего греха таить, к бутылке прикладываемся, ты сама по мне с Яковом видишь. Да и женщин у нас всех довольно много, и это не секрет. И у Дмитрия, и у меня, и у братьев пока не женились… Но никто из нас с женщинами жесток не был. Как я тебе сказал, я напиваюсь крайне редко, о Дмитрии могу сказать то же самое. Думаю, и Яков такой же. Притом, никто из нас пьяный агрессивным не становится, рук не распускает… Не то что отец или Гришка. Отец Евгения и Михаила бил, без причины, просто потому что власть над ними имел. Бил и на трезвую голову, а по пьяни так еще жестче… Про Гришку слухи ходили, что он своих любовниц и… любовников тоже не щадил, когда напивался… Вот такие у меня и твоего Якова были родственники… И это то, что я знал раньше, до того, что ты мне рассказала сегодня… — Павел, а отец с вашей матушкой был груб? — Груб был, словесно. Но чтоб руку на нее поднять, такого не припомню — княгиня все же, негоже, чтоб другие видели, что она в синяках ходит… Но я видел родителей в своей жизни очень мало, чтоб судить… Слугам от него доставалось, да и на любовницах, думаю, отец свою злость срывать мог. — Любовницах? — Любовницах, женщинах, которых он всю свою жизнь… удостаивал своим княжеским… вниманием… а то и вовсе без внимания, так… Ходок он был еще тот… — А матушка ваша что же, не знала об этом? — Как не знать? Знала, конечно. А что она могла сделать? Да и зачем? Брак у них был по договоренности, ни о какой любви там и речи не было. — Пятеро детей без любви? Я… я думала, что они… охладели друг к другу уже потом… когда ты родился… — Аня, чтоб охладеть друг к другу, нужно сначала воспылать, а такого между ними никогда не было. А насчет детей — что же ты думаешь, что дети только по любви появляются? Отнюдь нет. Думаю, что могло и больше пяти быть. Возможно, скинула мать, и даже не одного… а уж потом они жили… каждый своей жизнью… И, если честно, не знаю, сколько у отца еще кроме нас пятерых… — И такое могло быть? — Аня, если мужчина изменяет жене направо и налево, конечно, может. Но, правда, никто Его Сиятельству Александру Николаевичу вроде как незаконных детей не предъявлял. Анна снова вспомнила разговор с Александром, когда он сначала предположил, что если отец Штольмана был похож на Ливенов, то он мог быть побочным сыном старого князя. Но Яков ответил, что его отец на Ливенов не похож. И тогда Саша сказал, что, значит, Яков — сын Дмитрия Александровича, поскольку он-то точно с Его Сиятельством одно лицо… — Павел, а все мужчины изменяют? — Многие. Почему ты спрашиваешь? — Ну интересно… — пожала Анна плечами. — Подожди, неужели ты боишься, что Яков может тебе изменить? Ох, Аня, Аня! — покачал Павел головой… Как тебе только такое в голову могло прийти? — Не то чтобы боюсь… Но у него было много женщин… как у вас всех… как у тебя… Павел улыбнулся: — Аня, я сказал довольно много. Много — понятие очень… неоднозначное… Для одного мужчины и пять женщин за всю жизнь много, для другого несколько десятков недостаточно… — У нас в Затонске был купец, так у него было три любовницы одновременно, — поделилась Анна. — Три любовницы одновременно? Какие однако страстные мужчины оказывается у Вас в Затонске, — усмехнулся Ливен. — Нет, три это чересчур, да и две тоже многовато… Женщин у меня было достаточно, больше, конечно, по молодости. Я ни в коей мере не бахвалюсь этим, но и не стыжусь этого, просто князю-то женщины охотней свои милости раздают, чем, например… полицейскому. Но беспорядочных связей у меня не было никогда. Нередко мужчине приписывают гораздо больше женщин, чем у него было в реальности, думаю, с Яковом могло быть так же. Знаешь, как в свете бывает, поцелуешь вечером даме ручку, а на следующий день скажут, что утром ты вышел из ее спальни… Могу тебе сказать, что образ и репутация мужчины не всегда соответствуют действительности… и как он относится к женщинам — тоже… Например, у меня репутация светского волокиты, но своей жене я не изменял никогда, ни разу, и даже в мыслях такого не было. Для меня союз с любимой женщиной священен, иначе зачем в него вступать? Я вижу в Якове много от себя самого. Любимой женщине, с которой у него отношения, а уж тем более жене он не изменит. Я могу представить только одну ситуацию, когда он мог бы это сделать. Когда сам уличил бы любимую женщину в измене. Тогда не исключаю возможности, что с горя он пошел бы напился в стельку и подцепил кого-нибудь. А потом, может, даже и не вспомнил, с кем согрешил… А поскольку ты изменять ему явно не собираешься, можешь быть спокойна. — А тебе изменяли? Ливен посмотрел на Анну, словно она спросила глупость. Анна почему-то вспомнила о том, что сказала ей графиня, что князь был превосходным любовником, со своими дамами обходителен, а не жесток… как его родственники… красив… Неужели такому можно изменить? — Не может быть… Павел, ты ведь — князь, такой красивый мужчина и, как говорят, превосходный любовник… — Что ж ты думаешь, если я князь, красивый мужчина и превосходный любовник, мне не изменяли? — засмеялся он. — Еще как изменяли. Причем даже с такими мужчинами, что диву даешься, где у женщин были глаза и разум… Превосходный любовник — это не идеальный, который помимо всего прочего еще и все время под рукой. Аня, у меня на первом месте служба, а не женщины. А по службе я частенько отлучаюсь из столицы, причем бываю не только под Петербургом, но и могу уехать куда-то по служебным делам на пару недель, а то и дольше. Так вот, бывало, что я вернусь в Петербург, а дама уже с другим кавалером, — поведал Ливен Анне наиболее невинную часть сюжета, оставив пикантные подробности о том, как именно это было, при себе. Анна подумала, что уже слышала подобную историю. — Ты прощал? — Мне нечего было прощать. Я не любил этих женщин, а они не любили меня. Если они предпочитали других мужчин, это был их выбор. Я просто больше не имел с ними отношений. — Все так просто? — Да, все так просто… когда не любишь… А когда любишь, все может быть очень сложно… Как у меня было с Лизой… Аня, давай лучше не будем об этом… — у Павла в глазах снова появилась грусть, которая пропала, пока Анна отвлекала его разговором. — Хорошо, не будем… Павел, пообещай мне, что сегодня ты пить больше не станешь. — Этого я пообещать тебе не могу. Могу пообещать, что не напьюсь. И что сегодня больше не приду просить тебя об… утешении… даже если мне захочется выть… Если выпью, пойду спать, по дому ходить не буду, чтоб тебе на глаза не попадаться… — Павел, это твой дом… — Нет, Аня, это наш дом — мой, твой, Якова и, конечно, Саши. И я не намерен причинять тебе в нем неудобство… Я еще останусь здесь на немного. Потом пойду в кабинет, мне нужно работать… Увидимся позже, возможно, за обедом, — Павел снова поцеловал ей ладонь и улыбнулся. Павел не вышел из комнаты вместе с Анной. Теперь ему нужно было побыть одному… и подумать… Он привел Анну в комнату к Лизе… туда, куда не позволял заходить даже их с Лизой сыну… Был там наедине с Анной… принимал ее нежность и ласку… и не чувствовал себя предателем по отношению к жене… Он пошел в соседнюю комнату, раздвинул шторы и встал перед портретом Лизы… Чувства по отношению к Анне у него несомненно были, но совершенно иные — не те, что были к единственной любимой женщине в его жизни… И Лиза его понимала — ему показалось, что ее грустная улыбка стала чуть… светлее…