Связанные садом

За обедом графиня почти ничего не ела, а после него решила отдохнуть, все еще находясь под впечатлением от последних новостей. — Да, да, Вам необходимо отдохнуть, Вы слишком переволновались, cherie, — князь взял руки графини в свои и поцеловал обе. — Дайте мне знать, если Вам что-нибудь будет нужно. — Ах, князь, Вы так внимательны… Анна мысленно хмыкнула: «Это называется внимателен?? Да Штольман был ко мне более внимателен, а он не был любовником, как Павел Натальи Николаевны. Или в свете так и бывает??» Анна поднялась к себе, ей тоже не давали покоя недавние события… Она ходила взад-вперед по будуару… Проходя мимо стола, она машинально взяла с него пуговицу… и увидела какое-то помещение, где стояла обшарпанная грязная мебель. За одним столом у стены сидел сильно пьяный мужчина со светлыми волосами, когда-то он, судя по всему, был очень красив. На столе были почти пустой графин и тарелка с какой-то непонятной густой жижей. К блондину подошел мужчина в плаще. — Адонис, вот ты где! — А г-где мне еще бы-быть? — произнес светловолосый мужчина заплетавшимся языком. — Оставь моего Владека в покое! Он же еще мальчик, хороший мальчик… — Э нееет… — покачал блондин пальцем, — твой Владек уже б-был порочным мальчиком, а стал порочным разв… развратным мужчиной, — засмеялся он пьяным сардоническим смехом. — И я здесь ни… ни при чем… Он сам… гм… пожелал уча… участвовать… Видно, это у него в к-крови… Как и… у ме-меня, — снова оскалился он. — Немного острых ощуе… шущений еще никому не по-пмешало… — Ты ЭТО называешь острыми ощущениями, мразь??? — мужчина схватил блондина за голову и несколько раз ударил затылком о стену, а затем поспешил уйти. Пьяница упал лицом в тарелку, часть содержимого каплями заляпала стол и испачкала светлые волнистые волосы. К посетителю подошел прислуживавший в заведении молодой человек, пошевелил его, приподнял и, извернувшись, обшарил его карманы. Из одного он вытащил бумажник. Чтоб пересчитать банкноты, ему пришлось отпустить мужчину, и тот снова упал лицом в тарелку. Купюр было много, и сумма, вероятно, была немаленькой — на его лице была довольная ухмылка. — Кузька, делись давай! А то я на тебя донесу! — обратился с угрозой появившийся второй работник заведения. Кузька отсчитал несколько банкнот и процедил: — Если ты хоть слово вякнешь, я тебе башку или твой длинный язык садовыми ножницами отрежу, теми, что от папаши моего остались! — Тише ты! Чтоб тот в углу с опиумной трубкой нас не услышал… — Да что он может услышать в своем дурмане? А если и услышит, все равно не поймет, было что или это ему почудилось… Оба работника заведения ушли, оставив посетителя лицом в тарелке. Один был Кузьмой Сидоровым, бывшим садовником Его Сиятельства, второй — тем мужчиной, которого он зарезал. А ограбленный ими пьяный светловолосый господин — князем Григорием Александровичем Ливеном… — Павел! Павел!! — Анна влетела в кабинет Ливена так внезапно, что он даже не успел перевернуть бумаги, которые читал. — Анна!! Да что это за такое сегодня?! Ты то врываешься в мой кабинет во дворце, то здесь дома! Что опять?? — рассердился он. — Павел, Дмитрий Александрович не убивал Гришку! Он ни в чем не виноват! Я видела, как это случилось! — Анна, я же просил тебя, очень просил не вызывать духов!! — А я и не вызывала… Видение пришло ко мне само по себе, — Анна решила скрыть, что это случилось тогда, когда она нечаянно взяла в руку пуговицу от сюртука Григория. — Ну послушай же! Она пересказала Павлу то, что увидела. — Как думаешь, от чего умер Григорий? Кто в этом виноват? Мужчина в плаще? — Аня, он мог умереть и от того, что тот мужчина бил его головой об стену, но я все же больше бы поставил на то, что Гришка от ударов только потерял сознание, а умер, скорее всего, задохнувшись или захлебнувшись в тарелке похлебки или что там было… Может, еще и был жив, когда те двое половых ушли… — А ушли, оставили его, потому что один ограбил, а второй потребовал долю награбленного? — Скорее всего. Если умер, то никто в краже их не заподозрит. — А деньги… ты думаешь, были от Дмитрия Александровича? — Совсем не обязательно. Если он шантажировал свою семью, мог и еще кого угодно… Возможно, уже давно промышлял подобным… — Интересно, а следствие было? По поводу его смерти? — Мне об этом не известно. Полагаю, что нет. Зачем притону полиция? Если знали, какое настоящее имя посетителя, то могли родственникам сообщить — это в лучшем случае, да и то, чтоб с них денег за молчание потребовать — это же скандал, если родственник высокопоставленных или титулованных особ умирает в притоне от пьяного угара… А родственники бы уж его смерть обставили… достойно… скончался у себя дома… не от беспробудного пьянства, а, например, от сердца… А в худшем — в притоне бы просто избавились от тела, выкинули в какую-нибудь канаву. И поминай, как звали. — А ты… знал, что Григория его… знакомые называли Адонис? — Знал. Под этим именем про него слухи и ходили… Но многие знали, кем он был на самом деле — князем Ливеном… — А Кузьма, интересно, знал? — Мог и не знать. Думаю, что не знал. То, что он ко мне в усадьбу попал — просто совпадение. — А то, что его сейчас убили? — Аня, я не знаю. Здесь хоть что можно предполагать… И мотив, и есть ли связь с тем, что случилось в усадьбе, и кто это сделал… Хотя насчет последнего у меня есть пара мыслей. Эти двое говорили про курителя опиума, который мог их услышать. Но это так давно было, как говорят, это дела давно минувших лет, так что я очень сомневаюсь, что кто-то решил… поквитаться с Кузьмой через столько лет… Еще один возможный подозреваемый — мужчина в плаще… Он ведь явно не хотел убивать Адониса. Возможно, и виновен в его смерти, но это не было преднамеренным убийством… А эти двое могли его тогда шантажировать или смертью Адониса, или связью того Владека и Адониса… Но опять же столько лет прошло… Аня, кто сейчас знает… — Павел, а в чем тот мужчина обвинял Григория? — В том, что тот втянул Владека в свои… порочные… увлечения… — А какие именно? — Анна, а вот это тебе знать совершенно не нужно! — резко сказал Павел. Еще не хватало Анне знать подробности про свальный грех, содомию и остальные «прелести» бурных плотских страстей Гришки. Он и сам-то о подобном знал только понаслышке… и был рад, что ни разу не только не участвовал в этом, но и не лицезрел. — А все-таки? — не сдавалась Анна. — Анна, тебе достаточно знать то, что бывает у мужчины с женщиной в браке, то, что ты узнала от своего мужа, а больше чем это, тебе знать незачем. Анна надулась. — Я сказал, незачем! — повысил голос Ливен. — Если я так говорю, то, значит, имею на то причины! Анна, и, пожалуйста, найди себе занятие, не беспокой меня больше, мне некогда… — Павел, ты когда-нибудь отдыхаешь? У тебя только служба! Тебя же Император отпустил на сегодня! — Аня, если я был больше не нужен Его Величеству, это не означает, что мне можно сегодня не заниматься служебными делами вообще. У меня сегодня была важная встреча, после нее мне нужно изучить бумаги до завтра. — Павел, какая все-таки у тебя служба? Чем ты занимаешься? — По большей части бумагами, как ты видишь сама… — Но ведь бумаги могут и подождать… — Далеко не всегда. — Я думала, что у тебя будет больше свободного времени. — Я тоже так думал. Но это зависит не от меня. Да, он тоже надеялся, что будет не настолько загружен. Думал так в Затонске, когда увозил Анну к себе в Царское Село. Но он не мог сказать Анне, что в день их приезда в усадьбу был вызван Варфоломеевым в Петербург по той причине, что один из офицеров, которые были под его началом, погиб при загадочных обстоятельствах. От горьких мыслей от потери Серебрянникова, прекрасного человека и профессионала высокого уровня он тогда пытался отвлечься хотя бы чуть-чуть, разъезжая по столице в поисках подарков для Анны. А по пути в усадьбу снова переживал о смерти капитана. Домой он приехал в дурном, подавленном настроении, тогда-то он и сорвался, обнаружив Анну в комнате Лизы… Он не мог рассказать Анне и о том, что на втором совещании было решено, что пока обстоятельства смерти капитана Серебрянникова не прояснятся, подполковнику Ливену предстоит заниматься большей частью того, что капитан раньше делал для него самого, это, естественно, помимо его основных обязанностей… Совещания, встречи и самые секретные документы, которые он ни в коем случае не мог выносить из дворца, занимали у него где-то полдня. Остальные бумаги, которые по большей части для посторонних казались ничего незначащей писаниной, он забирал домой, чтоб внимательно их изучать, анализировать, делать выводы… и принимать решения… и впоследствии отдавать приказы… Таких бумаг была куча… и многие из них требовали немедленного рассмотрения… Что бы там не говорил Государь… — Аня, иди… постреляй что ли с Демьяном… Анна вздохнула и пошла… выполнять распоряжение князя… Демьян без разговоров согласился пойти ней на стрельбище. Там они провели, возможно, с час. Анна стреляла не так много, делая перерывы, чтоб рука не слишком уставала. На пути к дому она увидела, как графиня кормила уток — хорошо, что та не пошла гулять в глубь сада, а то ей, возможно, снова сделалось бы нехорошо, увидев она, как племянница князя тренируется в стрельбе… Когда Анне зашла в дом, ей показалось, что она услышала звуки музыки. Может, и правда показалось? Но она решила пойти проверить. В гостиной за роялем сидел грустный Павел. — Аня? Я думал, ты все еще в саду… — Нет, уже вернулась… А Наталья Николаевна все еще там… Ты играл? — Так, не играл, наигрывал… Не думал, что кто-то услышит… Когда я играю для себя, я обычно сажусь за рояль, когда в доме никого нет… — И слуг? — И их тоже. Вечером или ночью, после того как они уйдут… Сейчас на меня просто нашло… У меня такое бывает иногда… Я знаю, что ни Матвея, ни горничных сейчас в доме нет, вас с графиней тоже не было… — Нашло из-за того, что я рассказала тебе ранее — про Григория? А ты в связи с ним подумал о Лизе, о том как он обошелся с ней? — Да, это так… — согласился Павел. — Аня, меня никто не понимал и не чувствовал так, как ты… Ты чувствуешь то, что у меня внутри, глубоко… что я… от всех скрываю… И да, мысль о Лизе… привела меня сюда, к роялю… и стал наигрывать… это… — А что это было? — «К Элизе» Бетховена, — Павел наиграл еще немного. — Я играл это ей, ей очень нравилось. — Красиво. Сыграешь? — Я обычно не играю для других то… что связано с моими личными переживаниями… — Извини… я понимаю… — Нет, Аня, я сыграю для тебя. Ты, ты совсем другое дело… Ты — не чужие люди, которым я бы не хотел показывать своих эмоций… Я хотел сказать, что поскольку я играю это только для себя, я… могу быть слишком эмоционален… и даже где-то сбиться или ошибиться, хотя обычно играю довольно чисто. Так что строго мою игру не суди. Обещаешь? — Обещаю, — Анна оперлась на крышку рояля. Павел играл так, словно звуки издавали не его руки, а его сердце и душа. Иногда он закрывал глаза, иногда смотрел на Анну каким-то затуманенным, отрешенным взглядом — словно он был не здесь, а где-то совсем в другом месте… даже другом мире… Павел был прав, такое публике видеть не нужно. Это слишком личное, слишком, чтоб это с кем-то делить. Но ей он позволил разделить с ним его чувства. — Паули, это и есть... любовь? — Да, Анюшка, это и есть любовь… для меня… Как я уже сказал, я играл это для Лизы. И как и «Лунную Сонату» после Лизы не играл ни для кого кроме себя… Правда, однажды я играл и не заметил, как зашел Саша. Когда я закончил играть, он спросил, что со мной. Видимо, я выглядел… не очень адекватно… Я сказал, что у меня грустные воспоминания по поводу этой пьесы, так как я играл ее его матушке, когда она была больна. Но тогда он еще не знал, кем мне была Лиза, поэтому не задал больше никаких вопросов. — А я могу спросить? — Конечно. — Ты играл ей это, когда ей было уже совсем плохо? Как и «Лунную сонату»? — Да, и тогда тоже… Поэтому мне и тяжело… каждый раз переживать… — А Лизе было хорошо слышно твою игру? Ведь до ее спальни отсюда далеко. — Рояль тогда стоял не здесь, а в моем кабинете. — В кабинете? Там же не так много места. — Пришлось вынести кое-что из мебели. Но рояль поместился там без проблем. Так что Лиза слышала все очень хорошо. Но… хорошо, что не видела меня… У меня иногда текли слезы, особенно ближе к ее уходу, ведь каждый раз моя игра могла оказаться для нее последней… — А что она еще любила? — Ей нравилась музыка, но скорее не какие-то определенные произведения, а что это я играл для нее. Поэтому я играл то, что нравилось мне самому. — И что нравилось тебе? — Бетховен, Шопен, Моцарт, Шуберт, Лист… — Сыграешь как-нибудь? — Обязательно… А сейчас мне бы хотелось сыграть для тебя «Сказки Венского леса» Штрауса. У Штрауса прекрасные вальсы, но именно этот я хотел бы станцевать с тобой. — Этот вальс? Со мной? — Да, с тобой. На каком-нибудь балу. И Якову я этот вальс не уступлю… Ты получишь огромное наслаждение танцевать его, особенно когда его будет играть оркестр, а не так как я, на рояле. Павел стал играть вальс с чувством, с темпераментом, даже страстью… Анна наблюдала за ним. Если он так страстно его играл, как же он вальсировал? Должно быть, дама трепетала в его объятьях, когда он кружил ее… Так, наверное, трепетала графиня, когда они танцевали… Прозвучал последний аккорд, и через несколько секунд Павел сказал: «Мне кажется, я слышу шаги Натальи Николаевны». Анна не слышала шагов, но, по-видимому, у Павла слух был лучше ее, так как вскоре действительно появилась графиня. — Ах, князь, Вы нас с Анной Викторовной давненько не радовали своей игрой, хоть и обещали… Сыграйте нам что-нибудь этакое… задорное… «Задорное? Когда ему сейчас плакать хочется?» — подумала Анна. — Польку, быть может, cherie? — как ни в чем не бывало спросил князь. — Да, пожалуйста. Его Сиятельство сыграл польку, сыграл безукоризненно, его пальцы летали по клавишам, но Анне казалось, что ему хотелось побыстрее закончить пьесу… и закрыть крышку рояля… — Павел Александрович, как же Вы чудесно играете, Вас слушать одно удовольствие. Жаль, что Вы его дарите не так часто… Анна Викторовна, Вам ведь тоже понравилось? — Очень. — Князь, я поднимаюсь ненадолго к себе… — лицо графини снова стало хмурым. — Конечно, Наталья Николаевна. Мне очень жаль, что эти новости произвели на Вас такое тягостное впечатление… Но постарайтесь об этом не думать, ведь это произошло даже не здесь, а в другом месте, далеко… — Но ведь… высекли его здесь, в усадьбе, да? А из-за чего Вы, князь, назначили… такое наказание? — Cherie, не берите это в свою прелестную головку, — Его Сиятельство поправил своей даме локон, а затем как и ранее поцеловал ей обе руки. — Он давно этого заслуживал, просто кое-что послужило последней каплей… Позже я задумался, что наказание было совершенно не ко времени. Мне следовало бы обождать, пока Вы с Анной Викторовной не уедете. Но так уж получилось… Но я очень рад, что Вас не было в усадьбе, когда это произошло… — Ливен подумал о том, что если Анна так расстроилась, а, она все же повидала многое, к графине, наверное, нужно было бы приглашать врача, чтоб он дай ей какое-нибудь лекарство от нервов, а не кружку чая и бокал вина, как он сам Анне, когда ей привиделся кошмар… Павел и Анна снова остались одни. — Анюшка, девочка моя, а ты как? — Я? Нормально… Но я все время думаю про то, что увидела… про Григория… Извини, что снова напоминаю тебе… — Да у меня самого это из головы не выходит… Но как я уже тебе сказал, это было так давно, что я не представляю связи с последними событиями… — А, может, она все же есть? — Анна!! — Что? — Даже не думай!! Никаких духов!! Пусть все идет своим чередом. Никольский во всем разберется, на то он и начальник следственного отделения. — Как Штольман? — Да, как Штольман. Кстати, выяснилось, что он учился в одно время с Яковом в Императорском училище правоведения. — Да? Вот было бы интересно с ним познакомиться… — Анна, не раньше, чем Яков приедет сюда и познакомит Вас сам… как-нибудь… — Ты… ты ему сообщил? — Нет, и не собираюсь. И ты не вздумай, — жестко сказал Ливен. — У него и в Затонске хватает дел. Приехать из-за них он все равно не сможет, а лишние волнения ему вовсе ни к чему. Или ты хочешь, чтоб он там весь извелся, зная, что ничего сделать не сможет? Для тебя что, любопытство в расследовании этого дела важнее, чем спокойствие родного человека? — Нет… Это не так… — понуро сказала Анна. — Я не хочу, чтоб Яков… еще больше беспокоился… — Значит, этот вопрос мы закрыли. Ливен видел, что Анна расстроилась. Да, он был с ней, возможно, резок. Но, а как иначе? Если по-хорошему она понимать не хочет. Он прекрасно осознавал, что узнай Яков, что Анна снова влезла в какую-то нехорошую историю, а он даже не пытался препятствовать этому, Яков был бы на него зол и высказал ему это в таких выражениях… что из печатных слов в его речи были бы только предлоги и союзы… И был бы абсолютно прав… — Давай я сыграю для тебя еще что-нибудь, — решил он сменить тему разговора. — Вальс Шопена, например? Анна кивнула в знак согласия. Павел начал играть, и она снова увидела человека, который полностью погрузился в музыку — ту, которая была, судя по всему, так близка ему… — Как все же много может передать музыка, сколько чувств… — Аня, скоро у тебя будет еще больше возможностей наслаждаться музыкой. Ты будешь посещать оперу, оперетту, оркестровые концерты, а не слушать, как я играю дома на старом рояле… — Я бы предпочла слушать тебя… и именно дома… А не когда ты будешь играть в обществе… для других… — Ты… уловила разницу? — Да… Для себя… и меня ты играл сердцем и душой, а для других — пальцами… — Я бы, наверное, никогда не смог так определить разницу. Но, думаю, ты права… — Павел поцеловал Анне ладонь. — Аня, пойду я, у меня еще бумаги остались непрочитанные… — Отдохнуть тебе надо, Павел… А то ты совсем заработался… — Аня, такова служба… Ты же по Якову знаешь, что служивые люди — люди… подневольные… Я очень постараюсь в следующие пару дней все же заниматься служебными делами поменьше… Я ведь понимаю, что я пригласил Вас с графиней к себе, а сам… — Павел, ну ты хоть на прогулку Наталью Николаевну позови… после ужина… — Ну если она будет в настроении… — Ну так подними ей настроение… Или ты… искушенный… дамский угодник… только на словах? — усмехнулась Анна и вышла из гостиной до того, как опешивший Ливен направился оттуда в кабинет.