Связанные садом

Анна плохо спала ночью. Ей снилось, что она искала Штольмана, когда он пропал… и не нашла… Как у нее болело сердце… Как жизнь без Штольмана стала вдруг пустой и никчемной… и совершенно ненужной… Затем ей снилось, что она хотела броситься искать пропавшего Шторма, но сидела, застыв, не зная, куда пойти… Далее во сне она перепугалась, когда ей показалось, что у окна появился дух Павла. Но когда он повернулся, она увидела, что это был дух Дмитрия Александровича, у которого почему-то были голос и манеры Павла: «Анюшка, родная моя, с Павлом ничего не случится. Ты просто за него слишком боишься. Как раньше боялась только за Якова. С Яковом все обошлось, обойдется и с Павлом… Я не позволю причинить зла моим мальчикам…». От явления ей во сне этого духа она проснулась. Если это был дух Дмитрия Александровича, то почему он говорил с ней как Павел? Если это был дух Павла, то мог ли он иметь… обличие Дмитрия? До сих пор у нее не было таких странных видений… Возможно, это было действием лекарства, которое ей дал Павел перед сном… Он видел, что после того, как они с Сашей закончили играть в бильярд и присоединились к ним с Натальей Николаевной в малой гостиной, она была в подавленном настроении. И что у нее на душе было неспокойно и поздним вечером, после того, как он сказал ей, что Демьян купил ей билет домой на послезавтра. Она очень хотела в Затонск, к своему Якову, по которому тосковала… Казалось, она должна была прыгать от радости, что ей предстоит дорога домой… Но такого острого желания не было… так как оставлять Павла, которому все же, возможно, грозила опасность, она тоже не хотела… Она разрывалась между любовью к Якову и желанием поскорей увидеться с ним и… беспокойством за Павла… Она знала, что если бы она объяснила Якову, по какой причине ей пришлось немного задержаться, он бы ее понял… Ну или хотя бы попытался понять… Но Павел был непреклонен. Она едет домой. Послезавтра. Точнее уже завтра. И никаких разговоров. Павел сказал ей, что ее отъезд совсем не связан с ее видением. Что ему нужно ехать в Петербург по делам службы, как приказал Варфоломеев. Что он с Натальей Николаевной уедет из усадьбы в столицу днем позже. И что ее более скорый отъезд был обусловлен лишь тем, что Демьян смог купить билет только на этот день, так как на следующий свободных мест в первом классе не было… Она понимала, что у Павла, точнее подполковника Ливена, были служебные обязанности, и что он не мог ими пренебрегать. Так же, как и коллежский советник следователь Штольман своими. И ей хотелось верить, что эти обязанности были настоящей и единственной причиной ее скорого отъезда. Что Павел не решил воспользоваться ими как предлогом, чтоб отправить ее домой, так как опасался того, что злодеи могли задумать какое-то темное дело в усадьбе… Она подумала о том, насколько можно верить духам. Могли ли они приврать? Была ли связь с тем, каким был человек, и как потом вел себя его дух? Судя по всему, Дмитрий Александрович не был отъявленным лжецом. Да, он скрывал правду о своем сыне, но… например, не смог солгать о нем Лизе… Следовало ли верить ему насчет того, что с Павлом не произойдет ничего плохого, она не знала… Она хотела бы верить в это, но… Она подумала, что сейчас было бы кстати, если бы ее дядюшка Петр был рядом, и она могла спросить об этом у него. Но он был в Париже, и ей не оставалось ничего, как надеяться на то, что дух Дмитрия Александровича ее не обманывал… Да и какой смысл ему был бы говорить ей неправду? Ведь если бы его любимому брату что-то угрожало, он должен был бы, наоборот, предупредить ее об этом. Чтоб она сама могла что-то сделать или хотя бы сообщить об этом Павлу… Смотрясь на себя в зеркало в ванной комнате, Ливен ухмыльнулся. Его, князя и заместителя начальника охраны Государя… поколотила женщина… Ну не совсем поколотила, но наставила синяков… Перстень Ливенов, который был на руке у Анны, оставил у него на груди несколько небольших, но заметных пятен. Нет, у него и раньше бывали отметины, оставленные дамами, но получал он их в порыве страсти… Ни одна женщина не наносила ему увечий… потому что боялась за его жизнь… И ни одной женщины он не отправлял подальше от себя, беспокоясь, как бы чего не случилось с ней только потому, что она была с ним рядом… Как вовремя Государь решил посетить мероприятие, на котором ему предстояло его охранять… и для чего он должен был уехать из усадьбы в Петербург… Он не особо верил в то, что его захотят устранить физически, тем более за такой короткий отрезок времени… но совсем исключать этого было нельзя… Всегда можно попытаться устроить несчастный случай, например, пожар… И он бы никогда не простил себе, если бы в таком несчастном случае пострадала Анна… Он был зол на себя уже за то, что ей пришлось столько пережить в связи со смертью его садовника… Да, нужно будет искать нового вместо Кузьмы, Фрол скоро не сможет один справляться со всем садом… Ливен надел мундир и как обычно перед отъездом во дворец пошел в сад к любимой скамье. На скамье уже сидела Анна. — Доброе утро, девочка моя, — он как всегда поцеловал Анне ладонь. Затем сел с ней рядом и взял ее руку в свою. — Что-то ты бледненькая… Не выспалась? — Ну как тебе сказать… Павел, ко мне ночью приходил Дмитрий Александрович… — О, Дмитрия можно поздравить! Наконец-то он сподобился прийти к даме ночью, — засмеялся Ливен. — Павел, ну что ты право… Конечно, приходил не он, а его дух… Сказал, что с тобой все обойдется как и с Яковом. Как думаешь, ему можно верить? — Аня, ну откуда я знаю, можно верить духу или нет… Духи — это все же по твоей части… Но если бы это сказал Дмитрий, живой Дмитрий, я бы ему поверил. Так как не вижу причины, по которой он хотел бы солгать. Так что, думаю, что то, что он сказал — правда, — Павел не имел понятия, стоит ли верить духу, даже его собственного любимого брата. Но он очень хотел, чтоб ему поверила Анна и если не перестала беспокоиться за его жизнь совсем, то хотя бы волновалась не слишком сильно… — Кроме того, Дмитрий был порядочным человеком, поэтому я могу предположить, что и его дух тоже… порядочный и не стал бы намеренно вводить тебя в заблуждение… тем более, что ты, как мы поняли из его записей, пришлась ему по душе… Да и, наверное, ему… оттуда виднее, что и как… — он надеялся, что ему все же удалось убедить Анну. — Да, пожалуй, ты прав… Я не подумала о том, что Дмитрий Александрович хорошо относился ко мне… даже никогда не увидев… Значит, и его дух тоже должен быть ко мне расположен… и желать мне добра… Ну и тебе с Яковом, конечно… — Ну вот и я о том же… Аня, я не знаю, как у меня сегодня сложится день на службе, поэтому не могу сказать тебе, когда вернусь. Но я хотел бы предложить устроить после ужина прощальный вечер в большой гостиной. — И ты будешь играть и петь? — Обещаю. — И танцевать мы будем? — Ну если ты этого захочешь, конечно. Ей не так уж хотелось танцевать, но она хотела, чтоб в последний вечер вместе Павлу было… хорошо… Чтоб он немного отвлекся от тех новостей, которые, как она знала, не давали ему покоя… — Да, я хотела бы танцевать с тобой. — Вальс, я полагаю, Анна Викторовна? — Вальс, Ваше Сиятельство… — улыбнулась Анна. — Аня, я… не хочу быть для тебя… князем… Князь я для других, не для тебя, — твердо сказал Ливен. — Я… обидела тебя, да? — Нет, родная моя, что ты, — более мягким тоном сказал он. — Просто в моей жизни так мало людей, для которых я не князь… И еще меньше тех, для которых я просто Павел… И для меня это… очень важно… Вот и все. — Ты познакомишь меня… с кем-нибудь из них? — Конечно. Когда Вы с Яковом будете в Петербурге. — А что это за люди? — Разные… Имею в виду по характеру, интересам… — А по положению? — По положению… Я никогда об этом раньше не задумывался… для меня это не имеет значения… Но ты спросила, и я перебрал в уме несколько — получается, это в основном люди, которые имеют вес в обществе и занимает довольно высокие должности и посты… Это в своем большинстве люди из моей юности и молодости… Для кого я тогда был Павлом и так и остался им… несмотря ни на что… Если ты понимаешь, о чем я… — То есть они примерно твоего возраста? — Да, где-то около пятидесяти… ну или, скажем так, за сорок… — Значит, они больше подойдут для знакомства Якову, а не мне, — вздохнула Анна. — Почему же? Например, Звенигородский, ему где-то сорок пять, а вот его жене нет и тридцати. Оба наиприятнейшие люди. Думаю, с княгиней вы могли бы стать хорошими приятельницами. — С княгиней? — Ну Звенигородский — князь, следовательно, жена у него княгиня. — Ну вот, снова князь… А ты только что сказал про людей, для которых ты… просто Павел… — Для Георгия я действительно просто Павел. А Елена Анатольевна обращается ко мне Павел Александрович, но не Ваше Сиятельство и не князь… Георгий женился по любви на дворяночке из нетитулованной семьи. Это одна из самых счастливых пар, что я знаю. Они мне напоминают вас с Яковом. — Разницей в возрасте? Ливен засмеялся: — Нет, конечно. Тем, как они относятся друг к другу. Как, например, Георгий смотрит на Елену, каким взглядом — нежным, теплым… — А сколько они женаты? — Года три-четыре. — И он все еще смотрит на нее так… влюбленно? — Да он и до старости так на нее будет смотреть. Как и Яков на тебя. У меня в этом нет никаких сомнений… — Скажи, а Звенигородский, он как Дмитрий Александрович, занимается только своими имениями? Ливен рассмеялся еще раз: — Понимаю, о чем ты… Наверное, ты подумала, что он такой… скажем, домашний человек, поэтому и проявляет чувства к жене… Нет, Аня, он занимается государственными делами. Георгий Андреевич занимает высокий пост в Военном министерстве… И среди титулованных особ и среди высших правительственных чиновников и офицеров есть настоящие, живые люди, которым не чужды обычные человеческие чувства и эмоции… И только такие среди тех, кто называет меня по имени. — А есть ли такой человек, который пусть и не называет тебя по имени, но близок тебе… больше, чем другие? — Есть, это Демьян. — Демьян? Твой Демьян? — Да. Вижу, ты удивлена. Да, он мой слуга, мой камердинер и не только, но я мог бы назвать его своим другом. Вот только я для него Ваше Сиятельство, хотя уже давно предлагал ему называть меня Павел Александрович. Но так он называет меня крайне редко… — Почему? — Думаю, потому что в его понимании это было бы некой вариацией… панибратства… которого из уважения ко мне он допустить не может. — Как все сложно, — вздохнула Анна. — Ну что ты, не так все сложно, как кажется, — улыбнулся Павел. — Пойдем завтракать, — он поцеловал Анне ладонь. В столовой Александр уплетал свои любимые блинчики с абрикосовым вареньем. Увидев Павла и Анну, он с усмешкой отодвинул тарелку с горкой блинов подальше от края стола, куда сели родственники: — Это мое. — Поделись и с нами. — С тобой не буду, тебе Харитон и так настряпает. Поделюсь только с Анной, — он взял блюдце и отсчитал три блинчика. Потом вздохнул и положил еще два. Павел картинно взялся за голову: — О-хо-хо… Вот, Аня, посмотри на юного князя, вроде бы и получившего неплохое воспитание… Ни манер, ни великодушия… Только эгоизм и жадность… — Я не жадный. — Нет, ты не жадный, а очень жадный, — усмехнулся Ливен-старший. — И то, что ты так любишь эти блины, твоего поведения не оправдывает. — Александр, если Вы их так любите, то мне не нужно. — Аня, прежде чем так говорить, ты попробуй. Анна обмакнула кончик блина в розетку с вареньем и откусила. Таких вкусных блинов ей еще пробовать не приходилось. Посмотрев на Сашу, она отодвинула свое блюдце с блинами — подальше от него. Потом спросила у Павла: — Хочешь… один? Павел уже не смог сдержать смеха: — Аня, да если бы я действительно так хотел этих блинов, неужели я бы не взял несколько или же не попросил Харитона испечь еще? А то, что ты мне предложила… один, это мне так знакомо… Саша сделал так, когда ему было года четыре-пять. Я попросил его поделиться со мной, и он мне отложил один блинчик из, наверное, десятка. То ли из милости, то ли из сострадания. — Из опасения, что сам ты мог взять больше. А так я тебя угостил. А клянчить, как ты меня учил, невежливо. Воспитанные мальчики так не делают, — поучительным тоном сказал Александр. — Вот, через десять с лишним лет я наконец узнал мотив твоего поступка… И что сегодня собирается делать воспитанный мальчик? — Хотел встретиться с твоим управляющим, поговорить о новых сортах пшеницы, узнать, что он думает о них. — Добро. — Я хотел бы пригласить Анну составить мне компанию. Анна, как Вы на это смотрите? Рука с блинчиком застыла у Анны на пути ко рту: — Александр, Вы, должно быть, шутите? — Почему же? Я абсолютно серьезно. Я же, можно сказать, помещик… Поэтому у меня много интересов… в области ведения хозяйства… Я думал, может, Вам будет приятно проехаться в экипаже на другой конец имения Павла или даже прогуляться туда пешком. Погода сегодня замечательная, не так жарко. А после мы могли бы заглянуть на реку. Как раз недалеко от домика управляющего есть очень красивое место. Там заводь, берег пологий, а ивы своими ветками склоняются прямо в воду. Под ними очень хорошо отдыхать, и купаться там тоже хорошо. Мы с Павлом там часто плавали… Анна, если хотите, я могу сплавать, нарвать Вам кувшинок… Павел усмехнулся про себя — насчет цветов Саша его явно обставил. Нарвать кувшинок для Анны ему бы и в голову не пришло… тем более в полураздетом виде… — Еще можно взять корзинку с едой и перекусить там… Я захвачу какое-нибудь покрывало, чтоб расстелить на траве. «Покрывало он хочет на траве расстелить, Остзейский Казанова! Хоть бы целоваться к ней не полез… после кувшинок-то!» — Ты лучше гвоздичное или лавандовое масло не забудь, а то так комары искусают, что ни кувшинкам, ни пикнику уже не будете рады, — подпортил романтическое настроение Александра своим приземленным наставлением Павел. Саша положил недоеденный блинчик на тарелку: — Спасибо, что напомнил. Павел, ты на службу не опаздываешь? — Пока нет. Кофе допью и поеду, — Ливен-старший, сделал вид, что не понял намека, и просидел с чашечкой кофе и любимым эклером еще минут десять. За это время других предложений по поводу прогулки на природу от Александра не поступило. Во дворце подполковника Ливена ждал Дальберг и депеша из столицы. В первую очередь он решил ознакомиться с рапортом. Агент из Петербурга докладывал, что императорский родственник уже несколько дней находился в Псковской губернии в имении родителей, куда поехал попрощаться с ними перед своим отъездом в Туркестан. Ливен вздохнул с облегчением. Вряд ли перед поездкой в имение капитан успел разработать какой-то более или менее детальный план мести и нанять для этого нужных людей. Более вероятно, все будет организовано по его возвращении в Петербург, а попытка воплотить это в жизнь — после того, как он отбудет в Среднюю Азию. Дальбергу он отдал приказ ехать в гостиницу, где погиб Серебренников, и тщательнейшим образом осмотреть номер на первом этаже, особенно подоконник и окно. Кто знает, возможно, там все еще остались какие-то следы, например, не полностью вытертый отпечаток подошвы сапога или ботинка. Тогда можно было бы понять, был ли родственник Императора напрямую причастен к гибели Серебренникова. Кроме того, Дальберг должен был побеседовать со служащими гостиницы и горожанами, живущими неподалеку, вдруг кто-то что-то видел. Ливен выдал ему некую сумму из своих собственных средств на тот случай, если кто-то будет заинтересован поделиться информацией за деньги. А такие люди, по его мнению, должны были быть. В книге записей постояльцев не фигурировали ни фамилия княгини, ни ее любовника, значит, портье или даже владельцу гостиницы заплатили за то, чтоб, по крайней мере на бумаге, скрыть их пребывание там. И он надеялся, что деньги, предложенные Дальбергом, могли бы сделать кого-нибудь более разговорчивым. Больше всего он ставил на горничных, убиравших номера. Кому как не им было знать, где могли напачкать своей обувью постояльцы. Горничная не могла не заметить следа от сапога на подоконнике, если, конечно, вытирала его. А несколько целковых помогли бы ей освежить память. Вскоре после того как Дальберг уехал, подполковнику Ливену принесли записку. Начальник следственного отделения Никольский приглашал его в управление полиции. — Павел Александрович, мы задержали некоего Фабера, человека, обвиняемого в убийстве Сидорова. Он хотел встретиться с Вами, наедине… очень просил… — А почему со мной? — Ему сказали, что Сидоров был раньше Вашим работником, вот он и зациклился на этом… — Он обвиняемый? Не подозреваемый? — уточнил Ливен. — Он признался в содеянном. — Признался? — Да, признался… И улики против него неопровержимые… Он сказал, что Сидоров пытался его ограбить, напал на него с садовыми ножницами… Угрожал отрезать ему голову… И что он сумел выхватить у него те ножницы и, будучи не в себе, сам попытался сделать с нападавшим то, чем он угрожал ему самому… — Однако… — Вы за своим садовником склонности к насилию не замечали? — К насилию? Нет, не замечал… только к злословию… Как я уже сообщил Вам, Роман Дамианович, он постоянно говорил гадости про других слуг и работников. И был бит ими не раз… Но мне неизвестно, чтоб он сам на кого-то нападал иначе как словесно… Хотя, кто его знает… От подобного человека можно ожидать все, что угодно… Про видение Анны, что Сидоров угрожал отрезать голову или язык Агапову много лет назад, он, естественно, следователю рассказывать не стал. В комнату ввели мужчину лет пятидесяти очень приятной наружности, высокого, хорошо сложенного, в дорогой одежде. На его запястьях были наручники, а на правой руке… перстень с синим треугольным сапфиром… Ливен был уверен, что видел этого человека прежде. Но где, при каких обстоятельствах? — Фабер Герман Георгиевич, — представился он, когда полицейский закрыл за собой дверь. Имя показалось Ливену смутно знакомым, но откуда — он не припоминал. — Ваше Сиятельство, я хотел встретиться с Вами, так как никому то, что случилось на самом деле, я рассказать не могу. Никому, кроме Вас… так как это неким образом Вас касается… И держать я это в себе тоже не могу… Мне, кажется, я уже схожу с ума… Вы постарайтесь меня не перебивать… А то мне тяжело собраться с мыслями… И говорить про это тоже тяжело… Князь Ливен кивнул. — В тот вечер я ждал в парке… одного человека, но он задерживался. Я услышал, как ссорились два мужчины, и из праздного любопытства пошел за ними, скрываясь за деревьями. Один из них на чем свет клял какого-то князя, который выгнал его из поместья, да еще и приказал высечь, а также всю его семейку… включая ублюдка-племянника, который, чтоб снискать милостей дяди… якобы подложил свою молодую женушку старому ловеласу, что устроил в своей усадьбе… вертеп… У Ливена заходили желваки, а костяшки на сжатых кулаках побледнели. Что же за мразь был его садовник! Нет, надо было ему язык отрезать еще раньше! — Я тогда подумал, что если он лил такую грязь на того князя и его семью, то ему еще мало досталось. А второй вместо того, чтоб одернуть его, сказал: — А что ты хотел, у них, видно, вся семейка погрязла в разврате. Этот, по твоим словам, недалеко ушел от Адониса. При имени Адонис я насторожился, но посчитал, что это просто… совпадение. — Адониса?? А какое отношение Адонис имел к князю? — удивился мужчина. — Как какое? Адонис же был князем Ливеном, братом твоего хозяина. Неужели ты не знал? — спросил второй. — Нет, откуда? Адонис и Адонис… Они же все там были… под прозвищами… Ты меня за дурака держишь? Или Адонис действительно был князем Ливеном? — Был, я сам слышал, как другой посетитель как-то называл его по фамилии. — Значит… мы тогда… поделили денежки Ливена? — гадко засмеялся мужчина. — Слишком много я тебе тогда дал… Ты же его… не обыскивал… А сейчас мне деньги ох как нужны! Так что придется делиться! — Делиться?? Ты свои деньги промотал, а я на свои дело открыл. — Как открыл, так и закроешь. А то на каторге оно тебе все равно не понадобится. — На каторге?? — Так мы же вместе оставили Адониса подыхать рожей в похлебке… А я письмецо отправлю… подметное… что видел, как ты князя прибил… Если деньгами не поделишься, то ой как пожалеешь… — А если я тебя сдам? — Не успеешь! — мужчина воткнул садовый нож другому куда-то в тело, выдернул его, посмотрел на свою пораненную руку… Подождал, пока тот упадет на землю и замрет… А потом, уходя от места преступления, зло сказал: — Ну вот, больше ты ничего не вякнешь. Жаль, что я тебе твою башку или язык садовыми ножницами не отрезал, как хотел когда-то! Ливен был… в шоке… Эта часть ужасной сцены была именно такой, какой ее увидела Анна… — После той фразы у меня перед глазами встала картина, которую раньше я считал лишь кошмарным видением, вызванным опиумным дурманом… Что двое половых из притона ограбили Адониса и бросили его умирать в таком… жалком виде… Я тогда уже не жил в Петербурге, бывал там только наездами, и когда приехал в следующий раз, узнал, что он умер, как мне сказали, дома — сердце не выдержало от непомерных излияний… Тогда я снова подумал, что та сцена в притоне была моим… бредом, что не было такого на самом деле, поскольку когда я пришел в себя, Адониса уже не было, значит, он ушел оттуда сам… Но в общем смерти Адониса я не удивился, лишь погоревал… Я ведь помнил Адониса не опустившейся развалиной, а… молодым, красивым как нордический Бог, полным страсти… Он уже потом стал таким… после меня… Но в любом случае, даже если он очень опустился, он не заслужил такой… жалкой смерти как захлебнуться в тарелке в том вертепе… Ливен не удержался от вопроса: — Адонис… Вы были с ним… — Да, мы были любовниками очень много лет назад, — без стеснения сказал Фабер… — Я — Фаби… — Фаби? — Павел задумался. — Фаби?? Тот самый?? — ему были известны прозвища пары пассий Гришки, с которыми у него были более или менее длительные связи, но он никогда, слава Богу, сам брата с ними не видел… Но мог видеть кого-то из них в свете Петербурга, не зная, что их связывало с братом… — Тот самый… Я любил Адониса и был с ним счастлив… Тогда он и подарил мне этот перстень, я все время носил его, пока наши пути не разошлись, надолго… Когда я увидел его снова через несколько лет, он уже был совершенно другой, не тот, каким я его знал… И я не пытался возобновить с ним знакомство… чтобы не убить те хорошие воспоминания, что были у меня о нем… Мы лишь случайно сталкивались друг с другом, иногда в заведениях подобных тому, где произошла трагедия… Я не имел пристрастия к опиуму, так, баловался иногда… Но именно после того раза я и вовсе прекратил. Точнее не после него, а после того, как узнал о смерти Адониса… Подумал, что я все еще хорош, а если позволю себе затянуть себя в этот омут, то закончу так же как и он, а ведь я его на пятнадцать лет моложе… Тогда я снова стал носить этот перстень — в память об Адонисе… Так вот, тот мужчина обшарил карманы знакомого, достал деньги и ключи, взял большой мешок, который был брошен на траву, спрятал его в разросшийся куст и пошел по дорожке… После той фразы про садовые ножницы на меня что-то нашло… Когда человек немного удалился, я заглянул в тот мешок. Там среди прочего скарба были садовые ножницы для обрезки деревьев. Я взял их и пошел за ним. Когда настиг его, просто спросил: — Мертвый Адонис к тебе в кошмарах никогда не приходил? Он обернулся: — Нет… А Вы кто? — А я… я — твой кошмар… Кошмар… с садовыми ножницами… Я стал сдавливать его шею ножницами, он пытался вырваться, но не смог. У меня откуда-то появилась дикая сила, я сжимал ножницы сильнее и сильнее, пока из ран не потекла кровь, а он не начал задыхаться… а потом затих… и упал… Тогда я прошелся по его карманам, как он у своего знакомого, и в одном нашел запонку с вензелем. Я сразу узнал этот вензель, такой был у Адониса. И тут у меня в голове стали звучать все грязные инсинуации по поводу князя Ливена и его семьи… Еще одного Ливена… Ливена, которому он мог бы… сломать жизнь, если бы я не забрал у него его… Я, конечно, знал, что Вы — брат Адониса… Мы с Вами не были представлены, но я видел Вас мельком не раз, и, конечно, был о Вас наслышан… Для меня Вы были человеком чести, порядочным, приличным человеком… не способным на то, что тот мерзавец говорил про Вас… И мне захотелось отрезать его поганый язык… Что я и сделал… А потом засунул ему в рот запонку Ливенов… — Простите, Вы тогда понимали, что делали? — Даже не могу сказать… Наверное, не совсем… Когда я потом про это думал и сейчас Вам рассказываю, меня оторопь берет… А когда делал, это казалось мне… нормальным… Наверное, у меня тогда все же помутился рассудок… Но это не мне решать… Но я ничего следователю не рассказал ни об Адонисе, ни о Вас… И никогда не расскажу… — Что же Вы ему сказали? Ведь должен же быть мотив убийства… Не просто же так человеку пытаются отрезать голову садовыми ножницами… Фабер повторил то, что сказал Ливену следователь: — Что этот человек хотел меня ограбить, говорил мне очень грязные, неприличные вещи… угрожал мне садовыми ножницами… которые я у него сумел отобрать… И со страха… натворил такое… А потом просто убежал оттуда… — И следователь Вам поверил? — А что ему оставалось делать? Я — дворянин, уважаемый человек… И он, выгнанный из усадьбы князя за злословие и воровство работник… — А про… вырезанный язык и запонку с вензелем он разве не спрашивал? — Конечно, спрашивал. Но я сказал, что не все помню… Но я и правда не все помню… Но раз его язык нашли в кармане брошенного мной окровавленного сюртука, следовательно, я это и сделал… — Вы положили отрезанный язык себе в карман?? Зачем?? — Не знаю… Я не помню, как это сделал… — А зачем Вы бросили свой сюртук?? — Он был весь в крови. Мне хотелось скинуть его как можно быстрее… Я и сделал это… Куда я его бросил, я тоже не помнил… Оказалось, что кинул его с моста в воду… И вот вчера его выловили — он зацепился за какую-то корягу… По метке от портного вычислили, чей это был сюртук… А потом пришли за мной… — И Вы не стали отрицать, что совершили подобное... — Подобное зверство? Не стал… Та сцена, она у меня стоит перед глазами… Чем дальше, тем чаще… Я… я уже больше не могу… Хочу, чтоб все поскорее закончилось… Ваше Сиятельство, то, что я Вам рассказал, это только между нами, я этого для следствия подтверждать не буду. Даже если Вы перескажете это следователю… Буду стоять на своем… Что убил напавшего на меня… Так будет лучше для всех… — У Вас есть семья? О них есть кому позаботиться? — Откуда семья у такого как я? Я… не счел нужным жениться только для того… чтоб скрыть… свои наклонности… Не заслуживает приличная женщина такого, а на неприличной я бы и сам не женился… Даже для подобной цели… Нет, я один… Слава Богу, родители мои давно умерли, а детей кроме меня у них не было… Так что мой позор никому сердца не разобьет… — А тому человеку… которого Вы ждали в парке? Извините, что спрашиваю об этом… — Нет, не разобьет… Мы с ним были едва знакомы… Я хотел с ним познакомиться… поближе, но, как Вы понимаете, этого уже никогда не произойдет… Ваше Сиятельство, возьмите это, — Фабер попытался снять перстень, — это Вашей семьи… — Нет, он Ваш, Адонис подарил его Вам… — Берегите своих близких, Ваше Сиятельство… И прощайте… Фабер постучал руками, закованными в наручники, в дверь и попросил увести его в камеру. В кабинет зашел Никольский. — И о чем он с Вами разговаривал, Павел Александрович? — Нес какой-то бред… все про садовые ножницы… что он — кошмар с садовыми ножницами… — не стал говорить всей правды Ливен. — Вы уверены, что он в своем уме? Мне показалось, что он сумасшедший… Интересно, он всегда был таким или лишился рассудка после того, как совершил то злодеяние? — Наш врач его осмотрел, сказал, что на сумасшедшего он не похож. Завтра ждем светило из Петербурга, что он скажет… Соседи, сослуживцы, которых мы уже успели опросить, никаких странностей за ним не замечали… А я все же сомневаюсь в его адекватности. Наверное, действительно повредился умом… Нормальный человек подобного не сотворит… Ну ткнул бы этими же ножницами в грудь что ли, в сердце попал, убил случайно… Но пытаться голову отрезать? Таких действий человека, который в своем уме, я представить не могу… — И я тоже… Роман Дамианович, от меня что-то требуется? Подписать какие-то бумаги? — Нет, зачем же? Все же было неофициально… — Тогда я пойду? У меня еще столько дел во дворце. — Конечно, Павел Александрович, не смею Вас задерживать. Он должен рассказать Анне и Саше, что нашли убийцу садовника. Но он скажет только о том, что им оказался сумасшедший человек. Больше ничего. Он скроет, что убийца совершил свое злодеяние, чтобы отомстить за одного Ливена, которого когда-то любил, и, как он считал, защитить другого Ливена, которого, судя по всему, уважал… Он знал, что когда его брат был молод и очень красив, в него влюблялись… Но представить, чтобы порочного Адониса кто-то мог любить так сильно, чтоб через много лет пойти из-за этого на злодейское преступление, ему было трудно… И все же это было именно так… Но об этом никто кроме него не должен знать… Но это было не главным. Самым важным было сказать Анне, что тот человек, который мог навредить Шторму, уехал за несколько сот верст, и у нее больше нет причин для тревоги. Пусть она спокойно проведет последний вечер в его доме, наслаждаясь изысканным ужином в приятной компании, а затем айсвайном и прекрасными звуками музыки…