Ветер с Севера

      Ретте казалось, что ее мягко покачивает на речных волнах. Тонко свистит камыш, поет какая-то незнакомая птица. Солнце светит ярко-ярко, так что даже слепит глаза. Она улыбнулась тепло и мечтательно, медленно подняла руку, жестом пытаясь защититься от золотисто-розовых утренних лучей, и… проснулась.       Зевнув, Ретта привстала на локте и огляделась. Полог со стороны Аудмунда был отдернут, примятая подушка еще хранила тепло тела, однако его самого на кровати не было.       Она чуть заметно нахмурилась и покачала головой. Какое непослушание! И ведь сам же накануне сказал, что в его интересах поправиться поскорее.       «А это значит, — решила она, — что далеко уйти он не мог».       На полу мерцал нежным золотым светом квадрат окна, сквозь открытые занавеси голубел кусочек неба, а в прозрачном, искрящемся воздухе танцевали затейливый неторопливый танец пылинки.       Аудмунд обнаружился стоящим около камина в свежей рубашке и штанах. Он держал в руках портрет отца и все смотрел и смотрел, не отрываясь, то ли на князя Эргарда, то ли вглубь себя — Ретте было трудно разобрать со своего места. Наконец, он коснулся изображения губами, затем приложил его ко лбу и, тяжело вздохнув, замер. Теперь ошибиться было невозможно — такое горе ни с чем не спутаешь. Но ведь с момента смерти князя Эргарда прошло достаточно времени. Неужели скорбь столь сильна? А ведь есть еще Тэньяти, отчаяние которого она вчера наблюдала лично. Еще одна расовая особенность оборотней? Или Горгрид и его товарищ-князь столь резко выделялись из толпы обычных людей и были на диво замечательными отцами? Вопрос, ответ на который ей очень бы хотелось узнать, ведь именно они, похоже, сильнее всего повлияли на Аудмунда. Но вслух его задать она вряд ли решится, чтобы не разбередить ненароком раны. Не сейчас. Быть может, когда-нибудь потом, после. Или он сам вдруг расскажет.       — Аудмунд! — позвала она тихонько.       Князь вздрогнул от неожиданности, резко обернулся, и глаза его на миг сузились до двух щелочек, но, увидев Ретту, встревоженно глядевшую на него, расслабился и просветлел лицом.       — Вы проснулись? — спросил он, ставя портрет обратно на полку.       — Как видите, — улыбнулась Ретта и, чуть поколебавшись, спросила: — Скажите, Аудмунд, я вам сильно мешала?       Тот в удивлении приподнял брови:       — О чем вы?       — О вчерашнем вечере, — смущенно, но тем не менее твердо ответила она.       На лице супруга зажглось понимание.       — Нет, — покачал он головой. — Почти нет.       — Спасибо за откровенность.       Выходит, поначалу она все-таки слегка досаждала. Что ж, им обоим придется привыкать. В конце концов, он сам велел ей переселяться к нему в покои. Значит, знал, на что шел. Но и ей следует помнить, что она обитает в комнатах не одна.       — Наверное, я должна перед вами извиниться, — продолжила она.       — За что?       Аудмунд подошел и присел осторожно на край кровати.        — Видите ли, — принялась объяснять Ретта, в волнении теребя завязки сорочки, — меня в жизни учили многому: хорошим манерам, танцам и музыке; учили пению и языкам; учили держать лицо при любых обстоятельствах и не сопротивляться, если точно знаешь, что нет возможности победить; учили выжидать, когда это необходимо; учили лавировать в придворной клоаке. Но, Аудмунд, меня никто никогда не учил любить мужа. Мои родители и бабушка с дедушкой были реалистами. Брак по любви для девушки моего положения практически невозможен, поэтому мама предпочитала не забивать мне голову чепухой. Она говорила, что самое главное суметь сделать собственную жизнь комфортной. Научиться не раздражаться при виде мужа, даже если он не вызывает приятных чувств, научиться держать язык за зубами, попробовать понять и принять его, насколько это возможно, и конечно, сто раз подумать о последствиях, если вдруг решишь совершить глупость.       Ретта вздохнула судорожно и замолчала. Никогда не думала она, что будет говорить на подобные темы. И с кем? С мужчиной. С мужем. Еще недавно такое поведение казалось немыслимым.       А князь ждал терпеливо, не шевелясь и не подгоняя. В зрачках его читалась спокойная уверенность и мудрость. Сколько раз его предки сталкивались с подобной ситуацией? И что они теперь подсказывают ему?       — Понимаете, — продолжила она, по-прежнему не отрывая от мужа глаз, — наверное, за роль вашей сиделки вчера я просто ухватилась, как за соломинку. Она мне знакома и понятна, в отличие от всего остального. Но, Аудмунд, я очень хочу научиться!       Тут голос Ретты дрогнул, и князь, потянувшись, осторожно приложил палец к ее губам.       — Не надо, не продолжайте, — прошептал он по-звериному вкрадчиво, — раз вам тяжело об этом говорить. Я все понял, и скажу то же самое, что и вчера. У вас будет столько времени, сколько вам понадобится, и именно по той простой причине, что я собираюсь быть счастливым в браке. Поверьте мне, я предвидел подобное и никуда не спешу. Вдвоем мы справимся со всем чем угодно. Не переживайте.       Он убрал палец от ее губ, и Ретта на миг ощутила укол разочарования. Но Аудмунд положил свою широкую ладонь на ее щеку, приблизил лицо, обдав теплым дыханием, и ей вдруг показалось, что она тонет в этом взгляде зверя, не похожем ни на что. Голова закружилась, и она ухватилась за его плечи, опасаясь упасть. И тогда князь, обняв ее осторожно одной рукой, бережно коснулся губами губ. Всего миг длился поцелуй, а после Аудмунд ее отпустил, но за это мгновение она успела пережить падение и взлет, и вовсе не удивилась бы, если б узнала, что началась и закончилась война с Фатраином.       Муж шевельнулся, посмотрел внимательно, затем осторожно, не торопясь лег на свое место и, увлекая за собой Ретту, положил ее голову себе на плечо.       — Все будет хорошо, — прошептал он еще раз и замолчал.       Она лежала, слушая спокойное, размеренное биение его сердца, и впервые за долгое время ей было уютно и мирно, словно она попала домой.       — Вы знаете, — заговорила через некоторое время Ретта, — мне снился сегодня сон.       — Какой же? — мгновенно отозвался Аудмунд.       И она начала рассказывать. О женщине и венке, о голубом небе.       — Я рад за вас, — наконец сказал муж, когда она замолчала. — Это была Тата. Ваш сон означает, что северная земля приняла вас.       — Вы так думаете? — спросила она с надеждой.       — Я убежден, — ответил он твердо. — При случае можно будет спросить жрецов, но они наверняка подтвердят, что это было знамение.       — Как хорошо, — немного подумав, прошептала она.       Ведь ей предстоит провести в Вотростене всю свою жизнь. Что может быть лучше, чем осознание, что боги, которые управляют северным краем, признали тебя?       — Мне кажется, Тата ведет вас, — сказал вдруг Аудмунд.       Заинтересованная, Ретта привстала на локте и посмотрела мужу в глаза:       — Что вы имеете в виду?       Он улыбнулся, протянул руку и дотронулся до ее волос. Пропустив прядь сквозь пальцы, коснулся ее плеча, погладил ласково, и Ретта почувствовала, как по спине вдруг тоненько и приятно будто легким перышком защекотало.       — У вас ведь были еще сны? — уточнил он. — Например, в пути или незадолго до отплытия? Загадочные и непонятные.       — Да, были, — практически не раздумывая, ответила она.       Положив ладонь Аудмунду на грудь, она задумалась: какими словами ему рассказать? Наверное, теми же самыми, что и о трудностях с любовью. Но ведь тут пойдет речь о нем лично!       Муж понимающе посмотрел, осторожно накрыл ее ладонь своей и поднес к губам, пощекотав дыханием, а затем и усами.       — Мне снились вы, — наконец призналась она. — Точнее, ваши глаза, ни на что не похожие. А потом были видения в бреду.       — В бреду? — с явным удивлением переспросил князь.       — Да. Я свалилась с лихорадкой, когда узнала, чьей женой мне предстоит стать.       Новый рассказ дался гораздо легче. Быть может, это уже следовало считать привычкой?       Солнце поднималось за окном все выше. Осторожно приоткрылась дверь, Бериса заглянула в покои и сразу скрылась.       — Вот такой сон, — подвела итог истории Ретта.       Аудмунд какое-то время молчал, обдумывая услышанное, и наконец серьезно сказал:       — Да, сочувствую. Мой братец кого угодно доведет до последней черты. Наверное, после него даже оборотень мог показаться приемлемой кандидатурой.       Он осторожно покосился на нее, и в зеленых глазах его зажглось лукавство.       — Как вы можете так говорить, Аудмунд! — рассмеялась Ретта. — Как будто я согласилась бы, если б вы мне не понравились лично!       За дверью послышались голоса и звон оружия.       — Мне стоит привести себя в порядок, — встрепенулась Ретта, оглядев себя.       — Я прикажу открыть сегодня вход для слуг, — сказал ей муж. — Чтобы ваши помощницы могли попадать прямо в гардеробную, минуя спальню.       — Это было бы чудесно, — обрадовалась она. — Спасибо вам.       Повинуясь порыву, Ретта наклонилась и быстро поцеловала мужа в щеку. Губы коснулись немного шершавой, колкой кожи, но ощущение это оказалось неожиданно приятным.       Соскочив с постели, она приоткрыла дверь и позвала Берису.       Та вошла, и она спросила:       — Поможешь мне одеться?       — Конечно, милая.       — Позовите мне ординарца, — попросил князь.       Ретта поспешила скрыться в гардеробной, и няня, окликнув вестового, присоединилась к ней.       — Завтра модистки привезут твои первые платья, — сообщила она.       — Очень хорошо, — обрадовалась княгиня.       Значит, она наконец сможет одеваться по местной погоде. Пока же следовало решить, что выбрать из имеющегося. Белое она наденет на похороны, но требуется ли ходить в нем каждый день?       — Конечно, нет, — ответила Бериса, когда Ретта ей задала вопрос. — Простой белой накидки на волосы будет достаточно. Только избегай слишком ярких и кричащих оттенков в одежде, выбирай спокойные.       — Спасибо, я поняла тебя.       Нарядившись в соответствии с полученными указаниями, она оглядела себя в зеркало и, оставшись довольна внешним видом, вернулась в спальню.       На столе уже стоял завтрак: сырный пирог и оладьи, яблоки и хлеб, нарезанное ломтями холодное вяленое мясо и, конечно же, ароматный травяной чай с вареньем из морошки.       — Ингдун, наверное, скоро придет? — спросила она Аудмунда.       — Я тоже так думаю, — ответил он. — А посему давайте поспешим с трапезой.       Поскольку разрешения вставать с постели Аудмунду пока никто не давал, она снова, как и вчера, поставила поднос на прикроватный столик. Муж слегка прищурился, облизнулся демонстративно, потянулся к блюду, но взял с него не ломтик мяса, как было решила Ретта, а… сырник.       Заметив растерянность на ее лице, он вопросительно приподнял брови:       — Неужели не ждали?       Она пожала плечами. В самом деле, ел же он в походе и кашу, и хлеб, да и в замке за столом никогда не привередничал. К тому же он наполовину человек! На половину своей загадочной, по крайней мере для нее, натуры. И все же…       — Не знаю почему, но я полагала, что начнете вы с мяса, — призналась она.       Быть может, дело было в том, что он все же ранен? Или в его собственных словах, что без мяса его кошачьи родственники не могут обходиться?       — Я люблю сырники, — признался Аудмунд, при этом светло, мечтательно улыбаясь. — И молоко тоже. С самого детства.       — Ну да, — согласилась Ретта, — вы же из рода кошачьих. А вот я в детстве его терпеть не могла.       Муж не выдержал и рассмеялся.       — А теперь? — уточнил он весело.       Ретта беспечно пожала плечами:       — С возрастом привыкла.       В глазах его промелькнуло странное выражение. Он бросил быстрый внимательный взгляд на жену, и она отчего-то не решилась спросить, о чем же он думает.       Завтрак продолжился за обсуждением вкусовых достоинств дичи. Едва они допили чай с пирогом и слуги унесли пустую посуду, как дверь распахнулась и вошел тот, кого они ждали с заметным нетерпением.       — Доброе утро, мастер Ингдун, — обрадовалась Ретта, вставая.       — Хорошего дня, — ответил тот. — Ну, как наш больной?       — Вел себя послушно и вполне прилично, — отчиталась она.       Лекарь даже удивленно приподнял брови:       — В самом деле? Непохоже на него. Что это с тобой случилось?       Последние слова были обращены уже непосредственно к Аудмунду. Поставив на стол сундучок, старик усмехнулся заговорщически и даже, можно сказать, плотоядно. Князь фыркнул и сложил руки на груди.       — Когда надо, я всегда веду себя разумно и осмотрительно, — заявил он.       — То есть вчера тебе оная осмотрительность была не нужна? — парировал Ингдун.       Князь, к немалому удивлению Ретты, промолчал.       «Интересно, как там Бёрдбрандт и остальные сыновья Горгрида?» — подумала Ретта. Однако помочь им она все равно ничем не смогла бы, а праздное любопытство в таких ситуациях невыносимо.       Ингдун снял с Аудмунда повязку, и заинтересованная Ретта подошла ближе.       — Ох, ничего себе! — вырвалось у нее.       За ночь рана стала меньше почти на треть.       — Да, он у нас везунчик, — согласился лекарь. — Любого другого такой порез уложил бы в постель как минимум на неделю.       Старик присыпал рану заживляющим порошком, наложил мазь и заново перебинтовал.       — Ну, вот что, — заявил он, выпрямляясь и как-то особенно строго глядя на высокопоставленного пациента, — историй своих про очень важные дела можешь мне даже не рассказывать, все равно не поверю. Вставать разрешаю только для того, чтобы дойти до туалетной комнаты. Ты понял меня?       — Вполне, — ответил Аудмунд покладисто. — Обещаю быть паинькой.       — Надеюсь на твое благоразумие. Отдыхай пока, вечером я еще зайду.       Ингдун собрал свои лекарские принадлежности и, поклонившись учтиво Ретте, удалился.       На несколько минут повисла абсолютная, какая-то непроницаемая тишина. Не слышались во дворе или за дверями голоса солдат, не чирикали птицы.       — Скажите, а часто вы попадали в переделки в детстве? — спросила Ретта, присаживаясь на край ложа.       Аудмунд вновь светло улыбнулся и, протянув руку, взял ее пальцы и переплел со своими.       — Вовсе нет, — покачал головой он. — Не чаще, чем любой другой мальчишка на моем месте. А вот с тех пор, как принял командование, пару раз приходилось.       — Не хотели прятаться за спинами подчиненных? — понимающе отозвалась княгиня.       — Именно так. Но у меня имеется оправдание — я не был в то время ни князем, ни наследником, поэтому мог себе позволить иногда пойти на поводу у азарта. Теперь же совершенно другое дело — со вчерашнего дня от меня зависит слишком много народу. Я обещаю вам впредь быть крайне осмотрительным и благоразумным.       — Спасибо вам, — от всей души поблагодарила Ретта.       Аудмунд посмотрел серьезно и грустно вдаль, и она подумала, не представляется ли ему сейчас один из минувших боев. Чуть заметно вздохнув, князь поднял руку, обвел большим пальцем ладонь жены и поднес к губам.       «Этой же самой рукой он вчера оторвал Бардульву голову, — вдруг подумала она, — всего лишь выпустив когти».       Но это значит, что оборотню не обязательно менять ипостась целиком. Он может по необходимости изменить одну руку или, например, ногу. Или вырастить звериные клыки. И как умещается столь опасный хищник за такой приятной человеческой внешностью?       Усы супруга пощекотали ладонь, и Ретта плотнее прижала свои пальцы к его щеке.       — Сыграете мне? — попросил он.       — С удовольствием, — откликнулась она.       Поднявшись, она пошла к камину за арфой, а после уселась с инструментом в кресло.       — Люблю музыку, — признался князь. — Но здесь, в Вотростене, мне доводилось ее слышать не слишком часто.       — Что ж, — с легкой улыбкой ответила Ретта, — тогда я очень рада доставить вам удовольствие.       Подтянув струны, она задумалась, что же ей исполнить. Одно из тех произведений, что во множестве написали месаинские композиторы? Но подойдут ли они для северных суровых краев и тягостных событий?       «Вероятно, нет, — решила она. — Каждой ноте свое время».       И тогда она принялась импровизировать. В памяти всплыл вчерашний бой, их с Аудмундом собственная боль и ярость, и она попыталась поймать то настроение. Музыка звенела, взвиваясь ввысь, подобно боевому знамени, и муж, слушая ее, откинулся на подушках и закрыл глаза. Лицо его напряглось, скулы неуловимо заострились. Ретте даже показалось, что еще чуть-чуть, и у него полезут клыки.       Затем она принялась рассказывать, как волновалась за него, наблюдая бой, и мотив мгновенно переменился. Из воинственного и грозного он стал тревожным, потом щемяще-нежным, и князь, открыв глаза, посмотрел на нее пристально.       — О чем вы думаете? — спросила она.       — Простите, что заставил вас пережить такое, — ответил он.       — Не стоит вспоминать, — улыбнулась она примиряюще-ласково, — все закончилось хорошо. Скажите лучше, вы сами выучились играть на свирели по памяти или у вас был учитель здесь, в Асгволде?       — По памяти, — ответил оборотень.       — Наверное, ваша мама музыкальна? — предположила она.       Аудмунд чуть заметно усмехнулся и покачал головой:       — О нет, она политик, а не творец. Даже рисует благодаря умениям предков, как и я, а музыкой заниматься никогда не пыталась.       — Как ее зовут? — спросила Ретта.       — Кимеда.       — Вы скучаете по ней?       К ее немалому удивлению, Аудмунд задумался.       — Нет. Наверное, нет, — в конце концов покачал головой он. — Понимаете, это тяжело объяснить. С тех самых пор, как я начал осознавать себя, я точно знал на этот счет две вещи. Первое: моя мать любит меня. И второе: вместе нам никогда не быть. Но со мной были моя память оборотня и мой отец, так что я не скучал.       — Расскажите о своем детстве, — попросила она.       Пальцы ее в последний раз пробежались по струнам, и музыка смолкла. Поставив арфу обратно на полку, Ретта подошла к кровати и села на ее край, ожидая. Аудмунд удобнее устроился на подушке, согнул ногу в колене, опершись на нее, и заговорил, глядя в пространство перед собой:       — Я рос, по сути, счастливым ребенком. Со мной всегда были отец или Горгрид, поэтому я ни на секунду не оставался один.       — Даже ночью? — спросила Ретта.       Оборотень кивнул:       — Да. До года я спал в покоях отца, потом мне выделили собственные комнаты. Но и тогда меня круглосуточно охраняли несколько доверенных, проверенных лично Горгридом стражей.       Едва наступало утро и в замке начинала бурлить жизнь, отец приходил и будил меня. Мы вместе завтракали, и он делился со мной своими планами, расспрашивал о моих. Я любил эти утренние часы и очень расстраивался, если какие-нибудь важные заботы заставляли отца на несколько дней покинуть замок. После завтрака он уходил заниматься всякими государственными делами, и его место рядом со мной занимал Горгрид.       Ретте показалось, что Аудмунд весь словно засветился изнутри. Придвинувшись ближе, она забралась с ногами на кровать и затаила дыхание.       — У Горгрида было уже трое сыновей на тот момент, — продолжал Аудмунд. — Это если не считать Тэньяти, который остался в Истале. Так что обращаться с мелкотой он умел и любил этим заниматься. Когда я был совсем маленьким, мы играли вместе, он мне рассказывал самые разные вотростенские или же восточные сказки. Он очень много знал.       В голосе князя звучало неподдельное восхищение старшим другом, и Ретта невольно пожалела, что столь поздно узнала советника, да и длилось это недолго.       — Когда же я подрос, — продолжал Аудмунд, — то мы после завтрака с ним стали тренироваться. Стрельба из лука и арбалета, метание ножей, борьба, бег. В метании диска я его не обошел ни разу, признаюсь откровенно, и мне за это не стыдно. А вот по остальным предметам я его постепенно догнал.       — А бой на мечах? — спросила Ретта.       — Этим со мной занимался отец. Он возвращался примерно после обеда и всю вторую половину дня проводил со мной. Мы много разговаривали, играли в шахматы. Он любил обсуждать со мной государственные дела. По вечерам, когда мы оба усталые возвращались с тренировочной площадки, мы устраивались у камина, и он мне рассказывал.       — О чем же?       — Об истории Вотростена, о собственных походах, об обычаях самых разных народов. Я сам не заметил, когда и как полюбил этот край всей душой. Он научил меня ездить на лошади, и мы иногда втроем с Горгридом, естественно прихватив охрану, уезжали гулять. В леса или к морю. Постепенно я узнал каждый уголок в окрестностях столицы и многие более отдаленные места.       Аудмунд рассказывал, и перед взором Ретты вставали горы, величественные и прекрасные, и льняные поля, бескрайние моря и глубокие шахты, луга с пасущимися козами, небеса и простор. Золотистый квадрат окна полз по полу, и они сами не заметили, как наступило время обеда.       Вошел слуга, должно быть посланный Берисой или одним из советников, и поставил на стол тарелки с ароматным, наваристым супом, а также хлеб, мясо и чай.       Ретта потянулась, разминая слегка затекшие члены, и в глазах мужа, устремленных на нее, она прочла восхищение и еще что-то, пока ей незнакомое, но об это нечто можно было обжечься, если не соблюдать осторожность.       — Княжеский рацион, — заметила она, беря в руки ложку. — Я полагаю, на столах бедняков хлеб не частый гость.       — Вы правы, рыба там встречается гораздо более часто, и еще капуста и мясо зимой.       Придвинув тарелку, он с видимой охотой присоединился к жене.       — Скажите, — задала вопрос Ретта, когда посуду унесли, — вы часто навещали мать?       — Пару раз в год, — ответил князь, вновь откидываясь на подушки. — Раза три за год она прибегала ко мне, чаще всего в ипостаси рыси. Она входила ко мне поутру вместе с отцом, и мы в те дни становились по-настоящему одной семьей.       — А где она останавливалась? — полюбопытствовала Ретта.       — В Асгволде?       — Да.       — В покоях отца, где ж еще.       Аудмунд произнес это так просто и естественно, что она не решилась что-либо уточнять. Он продолжал:       — Мы с ней частенько перекидывались рысями и убегали в леса и поля. Она меня учила тому, чему может научить только оборотень. Конечно, память мне и так подсказывала, но ведь тренироваться в компании сородича тоже необходимо.       — Понимаю, — отозвалась Ретта.       — Мы бежали, словно две выпущенные из лука стрелы, и ветер свистел в ушах. Я баловался, кувыркаясь через голову прямо на ходу, и мама смеялась. Мы на полной скорости перескакивали овраги и низкие кусты, лазали на деревья. В лесу она показывала, как выслеживать добычу и ходить по следу. Мы тренировались с ней биться двумя мечами, как это делают оборотни.       — Ваша мать умеет драться? — удивилась княгиня.       — Да, — серьезно подтвердил ее муж. — И очень хорошо. Многие оборотницы владеют искусством боя.       — Как интересно, — искренне восхитилась Ретта и, немного подумав, решилась спросить: — А ваши женщины?       — Что мои женщины? — не понял Аудмунд.       — Женщины, которых вы любили, тоже умели драться?       Недоумение на лице князя рассеялось. Она была готова к тому, что он уйдет от ответа, но, к ее немалому удивлению, он начал отвечать:       — Вы понимаете, Ретта, я оборотень.       — И что это значит?       Что, разве кошаки устроены как-то иначе?       — Я не могу позволить себе быть беспечным. Не забывайте, что о любой моей глупости, о каждом неосторожном шаге будут знать и помнить все мои потомки. Хотите — верьте, хотите — нет, но вы первая женщина, с которой я намереваюсь однажды разделить ложе, и иначе даже быть не могло.       Несколько минут Ретта пыталась осознать сказанное.       — Что, оборотни помнят… вообще все?       Сказать, что она была шокирована, значит не сказать ничего. Щеки ее запылали, и Аудмунд, приподнявшись в постели, осторожно потянулся и бережно коснулся губами ее губ, на этот раз чуть более настойчиво, чем утром, потом скул и шеи, и все лишние мысли мгновенно вылетели у Ретты из головы. Осталось только прикосновение рук мужа и его теплое, щекочущее дыхание.       — Да, все, — прошептал ей на ухо Аудмунд. — Абсолютно все. Но вам нечего стыдиться или опасаться, я заверяю: мы давно привыкли. Переданная мне самому память матери, а вместе с нею и всего рода, обрывается лишь за несколько часов до зачатия. Но единственное, что мне всегда было важно, — это огромное, бескрайнее, как Внешнее море, счастье, что испытывала она рядом с моим отцом, и свет в его собственных глазах. Я знаю точно, что они любили друг друга так же сильно, как отец любил меня самого. А что касается того, о чем подумали вы, то это для меня просто легкое подспорье. Я точно знаю, как доставить вам радость, когда вы станете моей, и личный опыт не имеет к этому ни малейшего отношения. Вполне достаточно опыта отца.       Тут Ретта вспомнила осторожные перешептывания при дворе в Эссе о бурной молодости князя Эргарда и, не удержавшись, хмыкнула:       — О да, у вашего отца есть, я полагаю, чему поучиться.       Аудмунд весело прищурился, и она почувствовала, как узел в ее груди постепенно развязывается.       — Так и ваши дети, — продолжил Аудмунд, — они будут точно знать, что их отец вас любит. И подумайте о других положительных сторонах этого вопроса: маленькие котята всегда сами знают, кто их родитель, их этому не надо учить. Ведь им прекрасно известно, чья именно им досталась память; отцов невозможно опорочить в глазах детей, как это частенько делают человеческие женщины, — рысята сами прекрасно помнят, как обращался их папа с их мамой. И именно по этой самой причине ни один кесау не будет груб с женщиной.       — Но ведь вам память отца не досталась, — заметила Ретта.       Аудмунд искренне и довольно тяжело вздохнул:       — Увы, его я помню в тот период только глазами матери. И вы представить себе не можете, как это досаждает. Словно одной руки нет.       Княгиня тихонько и чуть растерянно покачала головой. Услышанное никак не хотело укладываться в голове.       — Наверно, мне просто нужно немного времени, чтоб привыкнуть. Ведь жили с этим знанием ваш отец и Горгрид, и их ваша память отнюдь не смущала. И я постараюсь.       Она посмотрела в окно и поняла, что они провели за разговором весь день. Начинало смеркаться, на небе проступали первые яркие звезды. Скоро придет Ингдун, чтобы проверить состояние князя, а потом наступит время ужина.       — Вы умница, Ретта, — сказал ей серьезно Аудмунд.       — Спасибо вам.       «Быть может, теперь я в самом деле научусь его понимать хоть немного лучше?»       Казалось, что время замерло, и только звезды на небе кружатся в каком-то необычайном танце.       «Как он сказал? Дети будут помнить, что их отец любит их мать?»       Она посмотрела на мужа, лениво развалившегося сейчас в кровати и абсолютно ничем не напоминающего опасного зверя, который явился ей всего лишь день назад. Ретта чуть заметно вздрогнула и протянула пальцы, и Аудмунд, подавшись навстречу, сжал ее ладонь.       «Все будет хорошо», — решила она.       Теперь она была в этом совершенно уверена.