hot daddy.

Вечерний город окутывало летней ночной прохладой, вынуждая Чонгука ежиться от легкой дрожи, покрывшей кожу, и сильнее натягивать длинные рукава футболки на руки. Чон никогда нормально не переносил холод, впоследствии чего он мало любил зиму и ее будоражащие само сердце морозы. Летнюю же прохладу он мог еще пережить, не так, конечно, уверенно как другие нормальные люди, но все же. Поэтому сейчас он старался не обращать внимания на едва заметную дрожь в теле и идти в сторону своего дома как можно более твердо и непоколебимо. Но либо глаз у Чимина соколиный, либо просто Чонгук такой херовый конспиратор, ибо спустя несколько секунд Пак снимает свою давно подсохшую рубашку и протягивает ее юноше, оставаясь в тонкой футболке. Чонгук сначала смотрит оторопело, потом активно размахивает едва заметно трясущимися ладошками, отнекиваясь, а затем все же принимает из теплых рук мягкую ткань, после торопливо в нее кутаясь и довольно вздыхая. Чимин на это нежно улыбается и прячет ладони в карманах джинсов, ежась от мурашек, вмиг покрывших оголенные участки тела. Чонгук уже упоминал о том, как невъебенически сексуально Пак смотрится в повседневной одежде? — Как Мэй? Она дома? — тихо начал Чон, ведь ему не хочется упускать появившееся совместное время на молчанки. — Все хорошо, она у бабушки, — и поднимает глаза на ясное небо, где уже зажигаются яркие ночные огоньки. — Она в п-порядке? — чуточку неуверенно. Чонгук пялится исподтишка на Чимина и отчего-то облегченно выдыхает. Он нерешительно скользит расширенными зрачками по бледному и расслабленному лицу, пытаясь не скулить на невидимые порезы на глазном яблоке от острых скул, обтянутых чистой молочной кожей. От последующего взгляда на припухшие бархатные губы, на которых игриво взблескивала пленочка слюны при вечерних золотистых огнях улиц, дыхательные пути перекрываются, и бит сердца в ушах звучит намного отчетливее. — Да, в полном, — Чимин вдобавок утвердительно кивнул. — Мы с ней поговорили и все решили. — Знаете, возможно, это не мое дело, — Чон гулко сглотнул, опуская взгляд на свои кроссовки, — но все же, я думаю, Вам нужно больше времени уделять ей и сократить как-то свое рабочее время, — он испугано притормозил, словив на себе серьезный взгляд чужих омутов. — Простите, если я что-то не так сказал, — и виновато склоняет голову, длинная шоколадная челка изящно скользит на хмурые глазки. — Прекрати, — тихо возразил Пак, аккуратно расправляя спавшие шоколадные локоны, на что Чонгук неосознанно льнет ближе как бродячий котенок в поисках ласки. — Ты говоришь все правильно, это правда, — и улыбка на губах, на уголках которой осталась неприкрытая грусть. — В-вы, на самом деле, потрясающий папа, — торопливо твердит Чонгук, он не хочет видеть Пака расстроенным. — Вы хорошо заботитесь о ней, обеспечиваете всем, в чем она нуждается. Это действительно прекрасно. — Спасибо, — на лице скользит едва заметное смущение. — И она оценит то, что Вы горбатитесь для нее на работе почти девять часов в сутки, — так подбадривающее, а затем немного тише, — только не сейчас, когда повзрослеет. Чимин медленно склоняет голову, понуро сутулясь в плечах и глубже погружая руки в карманы. Он все это и так прекрасно понимает, только ничего поделать не может, ведь хочет лучшую жизнь для своей дочери. Хочет возместить этим отсутствие полноценной семьи. Только, похоже, плохо у него это получается. — И даже, не смотря на все это, Мэй Вас очень сильно любит, — Чонгук видит, как плещется грусть на дне темных омутов, как подрагивает бархатистая нижняя губа, а ее уголки в мучительной борьбе, дабы не упасть опечалено вниз. У Чонгука сердце разрывается, а на краешках век скапливаются хрустальные слезинки. — Какой же я отвратительный отец, — еле слышно шепчет Пак и резко тормозит, как будто внезапно понял все законы, какими устроена реальная жизнь. Его словно перемкнуло. — Ч-что? — Чонгук останавливается вместе с ним. — Боже, — перепугано вздыхает, — она не заслуживает этого, — мужчина неосознанно пятится назад, затем оседает на возвышенный бордюр, чуть подрагивающими пальцами зарываясь в спутанные ночным ветерком волосы. — Что Вы такое говорите? — Чонгуку отчего-то страшно, он торопливо подлетает к Паку, садясь перед ним на корточки. Чон медленно следит за тем, как мужчина достает из задних карманов пачку сигарет, отрешенно палясь куда-то в асфальт. Чонгук пугается еще больше — он даже и не предполагал, что Чимин курит. В следующие несколько секунд белоснежная сигарета скользит меж розоватых губ, маленький огонек металлической зажигалки бегло мерцает, одаривая лица теплым оттенком желтизны. Чимин делает легкую затяжку, в сторону выпуская редкий дым. — Я говорю, что Мэй не заслужила всего того дерьма, что приключилось с ней, — более осознанно хрипит мужчина и снова глубоко затягивается. — Она прекрасная, и достойна быть частью нормальной семьи, а не вот это все, — бездумно машет ладонью в воздухе. — Прекратите! — Чонгук сердито трясет чужие коленки, выглядывающие сквозь дырки на светлых джинсах. — Почему Вы так говорите? Это неправд- — Мне было тогда двадцать пять, и в моих планах ребенка и близко не было, — задумчиво начал мужчина, выпуская густой дым в сторону. — Я даже не встречался ни с кем, а потом появилась эта глупая девка, которая решила, что после одноразового секса я обязан прожить с ней всю оставшуюся жизнь. Чонгук тихо замер, все также опираясь на чужие колени и неосознанно поглаживая указательным пальцем выпирающую кость. — Она мне не особо нравилась, тогда я был зациклен на симпатичном парне с моей подработки, а она привязалась ко мне, как пиявка, и высасывала из меня потихоньку кровь. А я в то время был еще слишком добрый — позволял все это, иногда даже давал ей то, чего она так хотела, а та сука… Пак неспешно тушит окурок о холодный бордюр, на котором сидел, а затем тяжело вздыхает, взъерошив такие непослушные сегодня локоны. Чонгук гулко сглатывает, в попытках не обращать внимания на еле заметную острую боль в ногах; он уже давно опустился перед Чимином на колени. — В один из дней, когда я позволял ей вытворять, что душа пожелает, она напоила меня до усрачки, и, естественно, все дошло до постели. Под воздействием алкоголя она смогла уговорить меня сделать это без защиты, — мужчина торопливо сжимает кулаки до побелевших костяшек. — Понимаешь, та тварь решила использовать ребенка, чтобы удержать меня, а затем поджала хвост и удрала, как последняя сука, ощутив ответственность и взрослую жизнь на своих плечах. На его скулах взблескивают жевалки, а зубы скрипят от злости. Он тяжело вздыхает, грудная клетка разрывается от бешеного стука в груди и адреналина в крови. Его до сих пор злит и выводит из себя эта ситуация. Пальцы вновь скользят в красную пачку, а губы зажимают сигарету. — Она просто оставила пятимесячного ребенка на моих руках, — плечи яростно вздымаются, но в голосе слышится печаль и грусть, будто на глазах выступили слезы. Их у Чимина нет, но у Чонгука — да. Он чувствует противную влагу на своих щеках, в горле горький ком, который постепенно подкатывает все ближе, прорывая Чона на громкие рыдания. Ведь ему так больно слышать все это от Чимина. Чимина, который вырастил прекрасную воспитанную дочь, который обеспечил ее уютным жилищем, потрясающими одеяниями, разнообразными дорогущими игрушками, и, самое главное, который подарил ей всю свою любовь и заботу, не жалея последних сил. И при этом всем он улыбается каждый день, не смотря ни на что: будь то проблемы на работе или ссора дома — он переживает это все с улыбкой на губах. Чонгук не хочет плакать, но он делает это, потому что больше не может сдерживаться. Тянется ближе к Паку, спускаясь дрожащими ладошками на чужую поясницу, и утыкается покрасневшим носом в изгиб изящной прохладной шеи. Чон думает, насколько жесток мир и ужасны люди. Совершают бездумные поступки, без готовности нести за них уплату. И ведь мало находится тех, кто готов помочь разделить чужую тяжесть на двоих, помочь подняться на ноги, чтобы сделать уверенный шаг в новую, лучшую жизнь. Таких правда мало, их почти нет, но Чонгук хочет стать таким человеком для Чимина. Мужчина не сразу понимает, что происходит, но спустя минуту он отбрасывает очередной окурок куда-то на асфальт и отрешенно обнимает дрожащее хрупкое тело. Пак слышит тихие всхлипы в районе своей шеи и чувствует влагу на футболке. Ему вдруг становится на душе в разы больнее. Он сильнее сжимает пальцы на тонкой талии, где-то на подсознательном уровне желая оставить на ней небольшие синеватые отметки. Тычется носом в шоколадную макушку, жадно вдыхая аромат апельсиновых цедр вперемешку с сигаретным дымом, после блаженно и чуть устало прикрывает глаза, с огромным желанием внутри сполна насладится этим мгновением. — Я отвратительный отец, — тихо шепчет он, на что Чонгук хочет торопливо возмутиться, но его вновь перебивают, — отвратительный, потому что не искал ее больше, даже когда самое сложное было уже позади, и Мэй подросла, — чиминова ладонь уже медленно поглаживала шелковистые локоны, время от времени игриво запуская в них пальцы. А парень внимательно выслушивает, боясь перебить нежный голос своими всхлипами. — Отвратительный, потому что ничего не делал для воссоединения семьи, ибо не хотел, — еле слышно шмыгает носом, — а Мэй определенно хотела бы этого. Я чертов эгоист. Чонгук сипло тянет «нет», убрав ладони с паковой спины, на что тот испугано ухватывается сильнее за худощавую талию и притягивает ближе. Чон нежно улыбается сквозь невысохшие слезы, и вслед за тем торопливо скользит руками на шею Чимина, утыкаясь все еще дрожащими губами в покрывшуюся мурашками кожу. — Не говорите так, — подал слабый голос Чонгук, в попытке проглотить очередной горький ком. Он небрежно стирает тыльной стороной ладошки мокрые дорожки на своих щеках и неуверенно растягивает раскрасневшиеся губы в полуулыбке, все еще крепко обнимая чужую шею и утыкаясь взглядом в выбритый затылок, украшенный очаровательной россыпью родинок, будто самые красивые созвездия в ночном небе. — Вы самый лучший отец, потому что, несмотря ни на что, вырастили такую хорошую Мэй, подарили ей потрясающую жизнь, о которой только можно мечтать, — на секунду переводит дух, после шепотом добавляет, — Вы подарили ей себя, и это самое главное. Она Вас безумно любит, и, не сомневаюсь, ей большего и не нужно, только Вы и ваша любовь, — бесшумно проглатывает недосказанное «и мне тоже» и притуляется пылающими устами к шоколадной родинке, ловко скрывшейся за мочкой уха. Чонгук, кажется, опьянен этой внезапной близостью, но ему нисколько не стыдно, и он не против того, чтобы притвориться до безумия пьяным еще на несколько мгновений. — Ты, — Чимин неспешно отстраняется и бережно берет в теплые ладони чонгуково лицо, — Ты потрясающий, Чонгук, ты знаешь это? — и пытливо смотрит в глаза напротив. В эту секунду в груди Чонгука раздается внезапный щелчок такой оглушительной силы, что тело все замирает, а воздух перестает поступать в легкие. Это впервые так — по-настоящему неизведанное чувство скользит где-то внутри, аккуратно обволакивая сердце своими шелковистыми лентами, дарующими приятную щекотку и дрожь по телу. Ничто по сравнению с сотнями бабочек в животе. Чимин смотрит неотрывно и глубоко, будто пытается отыскать всевозможные пути среди яркой путаницы из маленьких звезд и галактик, что разрослись в темных омутах, светящихся нескончаемой теплотой и преданностью, к самому сокровенному, спрятанному за густой дымкой скрытых отчаяний и недоверия. Пак уже давно поселился там, сам того не осознавая. Он медленно скользит большими пальцами по еле заметно выпирающим скулам, собирая невысохшую влагу с покрасневших щек, и цепляет глазами каждую частичку по невинному детского лица: густые длинные брови, вид на которые открылся при легком дуновении ветра, что ласково развеял шоколадные локоны; пушистые темные ресницы, какие неторопливо взмахивали невидимые пылинки в таком разгоряченном сейчас воздухе; округлые большие оленьи глаза, что метались со стороны в сторону, пытаясь сфокусироваться и сосредоточиться на чужом пытливом взоре; аппетитная кофейная родинка на изящно закругленном кончике носа и еще одна, чуть насыщенней, под такими завораживающими и влекущими к себе розоватыми губками. Чону кажется, будто между ними в этот миг проскочила та самая искра, которая спустя краткое мгновенье может превратиться в вулкан, наполненный лавой их странных необузданных чувств и эмоций — их взаимодействие определенно приведет к тотальному исходу, но Чонгук не боится упасть в эту бездонную пучину, без шанса на выживание — оно ему ни к чему, ведь и так уже давно погряз и не желает выбраться. Юноша неуверенно переводит взгляд на пухлые бархатистые губы, вкус и мягкость которых так давно мечтает испытать, и задерживает дыхание, боясь нарушить эту чувственную нависшую атмосферу. Вновь бросает торопливый взгляд на паковы глаза, покрытые легкой дымкой, где виднеется лишь непонятная Чонгуку смесь эмоций, но он искренне надеется, что Чимин сейчас ощущает такие самые покалывания на кончиках пальцев и бешеный стук в грудной клетке. Прикрывает медленно внезапно потяжелевшие веки и ощущает чужое опаляющее дыхание на своих губах. Сердце замирает, как и мир вокруг них. Чонгук действительно сегодня не выживет. Но ему не особо то и хочется.