***
Они занимают какой-то сеновал в полях. Уже звезды на небе, но до появления полуночниц есть какое-то время. Питер невозможно горячий. Даже сквозь его стеганный доспех ощущается жар его молодого тела. Тони доволен тем, кого сумел найти и воспитать. А Питер доволен тем, что Тони рядом. Они довольными котами молча смотрят друг другу в лица и улыбаются. Питер первый скользит взглядом к чужим губам. Но Тони первым наклоняется вперед. Это так похоже на их тренировки: один подает сигнал, второй действует и вот, они уже подстраиваются друг под друга в жаркой битве. Рука жадно врывается в чужие волосы, притягивая ближе, углубляя поцелуй. Чужая тянется к куртке, ласкает сквозь плотную материю. Потому что сейчас нельзя раздеваться. Потому что сейчас будет битва. Но вот заводиться можно. Подстраиваться друг под друга можно, потому что так они лучше чувствуют друг друга в битве. Питер хмыкает в губы и прикусывает больно наглый язык Тони. Тот шипит, опускает руку с куртки на пах и давит сильнее, срывая болезненный стон. Они начинают возиться на сене, зарываясь в сухую траву, и это больше походит на драку, чем на ласки, но им нравится. Им обоим нравится. А потом взвизгивает первая полуночница. Тони врывается в рот Питера так глубоко, как достает его язык, выхватывает из-за спины свой освященный кинжал и отпрыгивает в сторону, кидаясь прямо к исчадию. Питер откатывается по земле, поднимая скинутый ранее арбалет, и целясь поверх плеча Тони, пускает первую освященную стрелу.***
Стрендж заходит в комнату, сразу начинает произносить магические слова, отгоняя Смерть и ее детей. Он воркует над Питером, изучая невидимые Тони знаки магического вмешательства. А тот просто тихо отходит в сторону и присаживается на какие-то пахучие мешки в углу. Он смотрит за тем, как кружится по комнате маг, как все медленнее дышит Питер, как тот плавно покидает этот мир.***
— Нравится тебе это или нет, парень, в мире все справедливо, — наставляет еще юного Тони отец. Говард был отличным охотником. Он многое знал, многое умел. Он создал немало действительно гениальных вещей, которые по сей день используют как и в ордене, так и одиночки вроде него самого. Сейчас он стругает древко будущего арбалета. Того самого, из которого его и убьет собственный сын, когда Говард заразится скверной. Но это в далеком будущем. Сейчас же Говард рассказывает о мире. — Вот, предположим, волки сожрали корову. Это справедливо. — Ну, они не сожрали людей, — хмурится Тони, пытаясь понять, к чему клонит отец. — Это, безусловно, хорошо. Но теперь людям самим нечего жрать, и они начнут дохнуть от голода или, что хуже, убивать друг друга за еду. Тони хмурится. — Тогда не проще было бы волкам сожрать людей? — Проще, но справедливость такова, что волки сожрали корову. И с этим ничего не поделаешь. Понимаешь? Тони хмурится сильнее, силясь понять, и неуверенно кивает. — А то, с чем мы боремся, Тони, это несправедливость. Тот вскидывает заинтересованный взгляд. — Предположим кто-то в деревне навел заклятье, чтобы отвадить волков. — Ну, это же не плохо, — удивляется Тони. — Волки злые, голодные. Они кидаются на путников. — Ну, тогда деревня просто останется без обмена и торговли. Они все умрут, — предполагает Тони. — Но нашему магу не хочется этого. Он берет и наводит заклятье на привлекательность. Что происходит? — Люди идут и... они умирают по пути. — Не по своей воле. Не по воле справедливости, — поднимает указательный палец Говард, отрываясь от древка. — А еще маг может навести урожайность на поля. Но урожайность не приходит просто так. — Чьи-то поля пострадают? — предполагает Тони. — Именно. И это будет не по справедливости. Тони хмурится в своих раздумьях. — А в чем разница, если все равно никто не узнает? — вслух задает он свой вопрос. Говард, будто только этого и ждет, отставляет свою работу в сторону. — Любая несправедливость, Тони, оставляет в сердцах людей тьму. И эта тьма чудищами просачивается наружу. Где-то чудища совсем маленькие. Но где-то они настолько большие, что люди уже не могут мириться с их существованием и начинают видеть. — Для этого и нужны охотники? — сразу догадывается Тони. — Убивать чудищ? — Да, — кивает Говард, — а еще мы служим напоминанием о том, что творить несправедливость — нехорошо. — Но, несмотря на это, они все равно продолжают, — грустно усмехается Тони. Говард смеется вслед и треплет сына по голове. — Сложно отказать себе в самом лучшем. Или, например в возвращении того, что было утрачено. — Ты про воскрешение? — Именно про него, — кивает Говард. — Запомни, сын, запомни навсегда, — он вздыхает и снова треплет его по голове, — Смерть всегда справедлива. Восстание же против смерти — самая страшная и самая большая несправедливость, на которую готово пойти человеческое сердце. После этой несправедливости всегда появляются самые сильные чудища.***
Тони уже знает, Питеру не выжить. Тони чувствует эту справедливость. Но Тони не может смириться. Это выше его сил. Он с горечью вспоминает, как беспристрастно выстрелил в сердце отца, как тот с гордостью в испуганных мертвых глазах смотрел на своего ребенка. И только сейчас, по прошествии стольких лет, Тони наконец-то понимает тех, кто идет на поводу своей слабости, желая исполнить самую большую в своей жизни несправедливость. — Стрендж, я не смогу без него, — тихо шепчет Тони, обнимая себя руками. Он кусает ноготь на большом пальце, не решаясь задать вопрос. — Не произноси того, о чем пожалеешь, Тони, — отмахивается маг. — Еще ничего не кончено. Питер еще не сдался! Тони подрывается с места и уходит из комнаты, прикрывая за собой дверь. — Я, — кидает он напоследок, — я буду ждать его в трактире на севере дороги. Ровно семь дней. — А если он... — но Стрендж не успевает договорить. Тони закрывает дверь и уходит. Он уходит из этого дома, от пролеска, прочь по дороге к трактиру. Он берет себе комнату ровно на семь дней и все семь дней маяться бездельем, кошмарами и бессонницей. “Но так лучше”, — уговаривает он себя. Ведь так он не сделает того, чего не должен. Он не превратит Питера в монстра, за которыми они охотятся.***
Год и семь месяцев спустя Тони снова забредает на ту дорогу. Он устал, а тащиться до трактира не хочется. Он спешивается и на уставших ногах идет к дому мага. На уверенный стук спустя пару мгновений распахивается дверь. — О, Тони, рад тебя видеть! — он пропускает друга внутрь, незаметно оглядывая. — Паршиво выглядишь. — Долгая дорога. Приютишь на ночь? — Конечно, — пропускает внутрь, — проходи. Он кормит его, устраивает в кладовой, благо сейчас уже тепло и лишь начало весны, так что здесь еще не пахнет травами так сильно. Но этот запах невольно напоминает ему о другом сильном запахе, который до сих пор изредка снится ему. Теперь уже не в кошмарах. Теперь уже в теплых, добрых, нежных снах, после которых Тони чувствует себя бодрым, как никогда. И сегодня ночью ему снится, что уже почти забытые теплые руки снова обнимают его, нежные губы шепчут на ухо, как рады, что он цел, а стук живого сердца в груди убаюкивает до самого утра. И только утром Тони понимает, что он не один. Что сзади него действительно лежит теплое живое тело. Невероятно теплое, почти горячее. Ему страшно обернуться, страшно спросить, но его метания замечают. Как во сне, чужие губы тянутся к его уху и тихо шепчут: — Да, жив. А теперь ложись обратно и не мешай мне спать. Я всю ночь работал. И Тони, наверное, впервые в своей жизни верит в справедливость по-настоящему. Черт с ней, с мертвой уже ведьмой и ее чудищами, с непонятным проклятьем и потерянным временем. Он здесь, он живой. И он — его.