Шарлах

      Очнувшись, некоторое время лежу неподвижно, проверяя, всё ли со мной в порядке. Привычка с детства, когда я упал с лошади и попытался встать. Не сделай я этого, обычный перелом ноги не превратился бы в открытый со смещением и зажил бы гораздо быстрее. Глаз не открываю, но это скорее уже потому, что кажется, что голова от боли лопнет. Дышать тяжело, грудь как будто стянута. А ещё — холодно. Дико холодно и липко.       Наконец, глаза всё же решаюсь приоткрыть, но кажется, что тщетно — такая вокруг тьма. Плотная, почти осязаемая, не нарушаемая ни единой искоркой или отсветом. Ситуация осознаётся медленно.       Лежу на спине, руки и ноги раскинуты. На мне, видимо, всё то же платье, что ещё может быть таким мокрым, тяжёлым, холодным и неудобным? В воздухе пахнет сыростью, гниющими листьями и слегка чем-то сладковатым, почти фруктовым. Наверное, я просто упал куда-то в овраг, пролежал неизвестно сколько, и теперь наследства мне не видать. Но если так темно, то не утро. Может, я ещё успею.       Пытаюсь пошевелиться, встать, и ощущаю, что не могу. Руки, ноги и туловище поперёк стянуты. Чёрт. Это уже не может быть случайностью, я не просто так запутался. И ни ветерка, ни шороха. Я не в лесу. Или в лесу, но внутри какого-то помещения или ямы. Мозг, несмотря на мигрень, работает очень ясно. Подёргав конечностями путы, убеждаюсь, что освободиться не удастся. Наоборот, от моих усилий верёвки как будто ещё сильнее сжались. Хитрые узлы. Чёрт, для обычного розыгрыша всё слишком серьёзно и не смешно.       У кого же достало ума меня вот так поймать? У деда? У Беллы? Да, они оба достаточно для этого отморожены. Но в чём смысл, к чему тогда было вообще меня приглашать? А для Беллы было множество способов устранить меня и без этих пафосных похищений.       Лежу, потому что ничего больше не остаётся, молча и не двигаясь. Может, они хотят поприкалываться не только с меня в платье, но и с моего беспомощного поведения. Глаза постепенно привыкают, я всё же смутно различаю какие-то стены и тусклый, еле брезжущий свет где-то наверху, причём настолько высоко, что теория о яме кажется самой убедительной. С моим зрением рассмотреть большее можно и не рассчитывать. Получается приподнять голову, и то не намного. Так и есть, я всё ещё внутри смутно-белого пятна. Платье.       Тишина вокруг совсем уж какая-то неправдоподобная, а ещё у меня снова возникает мерзкое чувство, как будто на меня кто-то смотрит. Камера ночного видения?       Через несколько минут бесполезного лежания ничего в обстановке так и не меняется. А у меня жутко затекла спина, к тому же я замёрз. Может, хватит выпендриваться, строить из себя самого крутого и несгибаемого? Поору, развлеку моих полоумных родственничков, прославлюсь на весь интернет, да и дело с концом.       — Э-эй! Кто-нибудь! — кричу во всю глотку.       И тут же жалею. На шее сжимается удавкой ещё одна верёвка, стягивает над кадыком так резко, что сглотнуть не успеваю, давлюсь воздухом, хриплю, бьюсь в путах. Тщетно, их никак не ослабить и не разорвать. Стукаюсь головой о землю, петля на шее чуть разжимается, и я вопреки здравому смыслу хочу заорать ещё раз, теперь уже от ужаса. Я в темноте — не один.       Еле слышное шуршание где-то позади меня, ощущение того, что этот кто-то, посторонний, — враждебен. Запах мокрой, рыхлой земли, такой, какой исходит от вскопанных грядок после дождя. И грубый, ревербирующий, атональный голос:       — Не кричи. Испугаешь птиц.       Что я могу сделать? Да снова заорать! Точнее, попытаться. Этот… этот маньяк бесцеремонно снова меня придушивает и повторяет уже гораздо ближе и громче:       — Не кричи.       С трудом сглатываю. Блядь, а! Я, похоже, влип по самое нихуясебе. Этот парень позади, от которого тянет разрытой могилой, похоже, нихуя не шутит. Но опасается, что я буду кричать. Птицы? Какие, к чёрту, птицы! Но он боится, что снаружи кто-то услышит, факт.       Меня лихорадит. Сейчас мне уже не кажется, что всё — тупой розыгрыш. Слишком далеко всё зашло, слишком сильно верёвка врезается в горло. Облизнув пересохшие губы, как только она чуть ослабевает, сбивчиво шепчу:       — Чего вы хотите? Денег? У меня нет, но вот у деда целое состояние.       — Денег? — осведомляется тот же неприятный голос.       — Да, много. А если вы меня отпустите, я дам гораздо больше. Продам дом и отдам.       Сейчас я и не думаю врать или блефовать — пальцы по-прежнему сжимают скользкий стебель. Красный лотос у меня. Не рассвело. Я успею. Я согласен под дулом пистолета переписать на похитителя все бумаги. Жизнь дороже.       — Нет.       Он отвечает где-то совсем рядом со мной, но не видно, где. Сколько он уже здесь находится, наблюдая? И, самое главное, зачем он меня похитил? Если не деньги, то… что? Что ему нужно? Может, это какой-нибудь обезумевший егерь или из этих, «зелёных» активистов, и теперь за то, что я сорвал проклятый особо охраняемый цветок, с меня могут содрать кожу живьём. Проклятье. Самый худший вариант.       — Слушайте, на эти деньги ваша организация может выкопать десять таких озёр и засадить их лотосами всех цветов радуги. Я переведу в фонд, сколько скажете.       — Ты сорвала цветок, — констатирует голос.       — Э-э, да, я его сорвал, — озадаченно соглашаюсь, удивлённый таким обращением. — Но я не знал, и вообще это всё дед меня заставил. Я компенсирую, честно.       — Цветок.       Моей ладони касаются гладкие, холодные пальцы. Пытаюсь повернуть голову, чтобы увидеть хоть что-то, запомнить какую-нибудь примету похитителя. Куда там, слишком темно. Разжимаю ладонь. Пусть забирает, чёрт с ним.       Не трогает. Это плохо. Значит, понимает, что уже ничего не исправить, и нужен ему не сам цветок, значение имеет только то, что я его сорвал. Проклятье.       — Да, — решаю я со всем соглашаться, так и положено себя вести с маньяком, взявшим тебя в заложники. — Простите, но я честно не знал о его ценности для вас.       — Ты выбрала меня.       Блядь! Он полностью отбитый, совершенный психопат. На кого я похож? Видение умершей возлюбленной? Образ матери? Что в такой ситуации делать, как вести себя? Молчу, стараюсь не шевелиться и маньяка не злить. Говорят же, что если преступник не убил жертву в первые минуты, шансы выжить растут с каждой последующей.       — Тут священное место, — помолчав, уведомляет меня похититель.       Голос звучит по-прежнему странно, и снова позади относительно лежащего меня, около затылка. Похоже, маньяк как-то незаметно передвигается, не издавая никакого шума. И чем больше я о нём узнаю, тем безнадёжней моё положение. Он ещё и религиозный фанатик, что не отменяет его психопатию. Священное место? Эта-то яма? Может, он здесь свои ебучие лотосы и проращивает, цветкопоклонник хуев. Молчу, смирно замерзаю, стараясь дрожать по-минимуму. От холода, конечно же. Страх уже немного притупился. Плохой он помощник в моём положении.       — Ты сорвала цветок, — повторяет маньяк немного раздражённо.       — Да, я сорвал этот цветок, — решаюсь быть последовательным и терпеливым. — Я извиняюсь и готов компенсировать ущерб.       — Ты выбрала меня!       Почти кричит. Плохо. Словарный и идейный запас у него крайне скуден, а ещё, похоже, мои ответы и предложения его не устраивают. Что-то ему от меня нужно, только вот что?       — Да, — соглашаюсь осторожно. — Наверное. Но вы могли бы выражаться немного яснее? Вы чего-то хотите?       Нужно постараться его разговорить. Тянуть время, выгадывать шанс. Если я не вернусь в родовое поместье достаточно долго, меня хватятся. Начнут искать, спугнут маньяка шумом. Он не мог утащить меня далеко. Или я смогу докричаться. Хотя это опасно для жизни.       — Ты в священном месте. Принеси клятву.       А теперь что? Он меня вербует в подпольную секту лотософанатов? Или это всё-таки штучки моей сестры до сих пор, и как только меня выпустят отсюда, «посвящённого в орден», снаружи будут ждать и она, и дед, и толпа остальной родни? Только вот День Дурака нескоро, как и мой день рождения. И как-то масштабно всё, для розыгрыша хватило бы и запертого багажника со мной внутри.       — Простите, — стараюсь, чтобы мой голос был вкрадчивым и робким, — я не знаю её слов, но если вы их мне скажете, я охотно повторю.       — Ты сорвала цветок, — вместо ответа повторяет псих.       — Да, — терпеливо соглашаюсь.       — Ты выбрала меня.       — Да.       — Ты останешься здесь, — выдвигает маньяк требование.       Хотя, скорее, просто констатирует факт. Ёбнутый наглухо. Я не в том положении, чтобы отказываться. А если соглашусь, как знать, вдруг он меня отпустит — логика больного рассудка непостижима. Может, решит, что я не смогу нарушить клятву и сбежать. Уже решаюсь согласиться, но, видимо, слишком долго мешкаю.       На грудь надавливает рука, холодная и страшно сильная, запах сырой земли просто нестерпим.       — Ты останешься здесь!       Странные ощущения. Он прямо надо мной, но я не чувствую дыхания. И никаких запахов, кроме могильного. Ни пота, ни изо рта, ни одежды или одеколона. Его собственного, телесного, человеческого запаха. Кажется, что он какой-нибудь зомби, не успевший разложиться.       — Д-да. Я остаюсь.       Как только «клятва» принесена, верёвки ослабляются, а рука с груди убирается. Сглатываю. Не покидает ощущение, что я подписал себе приговор. Но альтернатив не было — даже если маньяк не вооружён, в чём я сильно сомневаюсь, удавка на шее —слишком весомый аргумент.       Некоторое время ничего не происходит. Верёвки слабо стягивают меня, от психа не доносится ни звука. Перевожу дыхание, наслаждаясь паузой. Видимо, решает, что со мной делать. Надежда на то, что отпустит, теплится с новой силой. До того момента, как моей щиколотки касается что-то гладкое и прохладное, сквозь рваный вдрызг чулок всё отлично ощутимо. И, могу поклясться, ползёт по ноге! Змея! Этот психопат выпустил змею! Змей, вторую ногу тоже обвивает что-то длинное. Очередная попытка заорать тут же пресечена. Шея сдавлена, я едва могу дышать.       — Не кричи. Испугаешь птиц.       Он постоянно повторяет одно и то же, как настоящий культист — мантры. И это, чёрт, работает. Перед глазами расцветают яркие вспышки, как будто похожие на перья. Замираю, не дёргаясь. Сучьи змеи ползут по бёдрам, забрались под подол платья. Ищут, наверное, где теплее, или прячутся. Но они могут быть ядовитыми. Я почти уверен, что так и есть. Их гибкие тела нагрелись, но дискомфорта это не уменьшило. Добрались почти до талии, трутся по животу. Выше не пролезть — корсет стянул. Но они и не собираются, ползают, как бы изучая всё. И… чёрт меня забери, у меня бы встал, не осознавай я, что это рептилии, а маньяк — совсем рядом.       Дышать уже можно, он меня верёвкой лишь предупреждает и мешает кричать; она быстро ослабевает. И всё же знает толк, придушить меня до потери сознания или насмерть ещё как способен.       Змеи же ведут себя, как и не змеи вовсе. Я бы не поверил подобному рассказу, но эти твари забираются мне под резинку трусов, естественно, не дамских, так что на случайность это не спишешь. Маньяк их что, дрессировал? Но для чего?       Осознание приходит быстро, с новым стягиванием на шее при попытке закричать. Дергаться бесполезно, я только думал, что устойчиво лежу на земле. На самом деле тут по ощущениям не меньше, чем верёвочная дыба, — настолько быстро и синхронно стянулись верёвки на теле, да ещё и обмотались новые, вокруг ног. И приподняли их вверх, потянули так, что колени у меня упёрлись в подбородок, а на лицо упал грязный и мокрый край платья. Я мотнул головой, что вызвало жжение и боль в шее. Останется борозда. Если, конечно, я выживу, и это болезненное шибари единственное, чем будет развлекаться маньяк. Нет, не единственное.       Ни закричать, ни пошевелиться, когда моей заголённой задницы касается что-то твёрдое, липкое, но не холодное. Я не хочу об этом думать, пытаюсь нащупать губами и вцепиться зубами в верёвки под коленями. Мне удаётся, но и только — во рту жжение от сока и частички коры. Это лианы, те самые, из которых псих соорудил ловушку, а теперь…       Кричу… пытаюсь, невзирая на давление на шею, потому что сознание потерять хочется, не чувствовать этой страшной, колющей боли, не думать о том, что сейчас происходит, не знать…       Психопат пытается меня трахнуть, грубо, с первой уверенной попытки проталкивает член мне в задницу, может, царапая или разрывая, но растягивая уж точно. Больно. Дико больно, прошибает горячей волной, потею, дрожу, пытаюсь биться… но куда там. Змеи с ног тоже никуда не исчезли, ползают по ним. Впихнув, как казалось, член полностью, псих вытягивает его наружу, а потом снова вонзает, уже резче, ещё больнее, и… поклясться могу, проворачивает! Значит, это точно никакой не член, но… что? Дьявольски изобретательная игрушка, которая и так приносит дикую боль, ещё и, вполне возможно, выпустит шипы, разорвав мне кишечник изнутри.       Снова кричу, на этот раз получается издать хоть какой-то звук, маньяк отвлёкся. Но ненадолго, и вновь мне напоминает:       — Не кричи. Испугаешь птиц.       Только, судя по голосу, он далеко у меня за головой и никак не должен дотягиваться, чтобы меня насиловать. А его «игрушка» вновь у меня внутри, вталкивается ещё глубже, уже скользкая. Я хочу верить, что не от моей крови, но боль бескомпромиссно снова расцветает в животе. Вот, за какой-то сраный цветок теперь в красное месиво превратят меня. Инструмент для насилия с каждым разом проникает всё дальше, повторяя весь путь снаружи внутрь. Снова вытягивается, чтобы погрузиться только глубже. Распирает. Разрывает?       А от маньяка ни звука. Ни учащённого или хоть какого-нибудь дыхания, ни сердцебиения. А ещё у психа брезгливости нет начисто, его эта палка или что ещё уже давно вся должна быть не только в крови, но и в малоприятном содержимом моего кишечника. Впиваюсь зубами в верёвку с новой силой. Если он не брезглив, то его ничто не остановит. Он расчленит меня как минимум, если заживо жрать не начнёт. Или убьёт вот сейчас, пока насилует.       Больно. Отчаянно хочется заорать, но я сжимаю челюсти крепче, сглатывая текущие в носоглотку слёзы. Темно. Никто меня не спасёт. Прорва времени до рассвета, мои кишки успеют превратиться в мелко перетёртый фарш. Но надежда… надежда ещё жива. На то, что это всего лишь акт доминирования, всего лишь обряд инициации, после которого я буду считаться «собственностью» маньяка. Для них же характерно такое поведение?       В голове путаются какие-то обрывки из криминальных хроник и бульварных детективчиков. Пытаюсь думать хоть о чём-нибудь, хоть как-то отвлечься от сжирающей боли. Ноги дрожат, как только выпускаю лиану изо рта — стучат зубы.       Впихнувшись, наверное, полностью, орудие насилия замирает внутри. Боль почти очищающая, мысли разлетаются в клочки, существует только она. Что-то натекает внутрь меня, сладковато пахнет. Насилующая игрушка выскальзывает, и я ещё долго не верю, что это всё. До тех пор, пока верёвки вновь не ослабляются и не позволяют мне вытянуть ноги. Хочу их развести или наоборот, снова прижать к животу — внутри жаркая пульсация, ноют мышцы, а анус судорожно сокращается. Сомневаюсь, что вернётся в норму.       Змеи никуда не делись, ползают, теперь уже с тихим и омерзительным хлюпаньем. Обессиленно смотрю вверх, только сейчас ощутив, что по лицу струятся слёзы. Слюна горькая, в горле ком. От злости и унижения плохо физически, едва не хуже, чем от пережитого насилия. Желудок сжимается. Тошнит. Тянет блевать от смеси запахов. Я бы это сделал, но изнасиловавший меня подонок не обычный городской маньяк, которого можно отпугнуть. Накатывает слабость, хочется пить. И опять холодно, так, как не должно быть в конце лета.       Наконец, змеи с моих бёдер соскальзывают, и вокруг всё замирает в такой тишине, что моё хриплое дыхание оглушает. Вот как, как психопат подзывает своих питомцев в темноте? Может, теплом или ароматом, что-то такое я читал… давно.       Псих меня не отпустил. И здесь ли он вообще? Когда пробую пошевелиться хоть немного, убеждаюсь, что, наверное, всё-таки здесь — путы неизменно реагируют. Или они автономные. Сплёвываю, не заботясь о том, куда полетит слюна. Может, кровь всё-таки не идёт — к смеси запахов сладости, земли и дерьма добавилась только одна резкая нота. Пот. Но мой, уже никакой хвалёный дезодорант бы не справился.       — Э-эй, — зову очень тихо.       Да, я рискую спровоцировать новое насилие, но оставаться так, в темноте и неизвестности, просто опустошающе страшно. Маньяк не отвечает. Выходит, я в самом деле останусь здесь, до утра или до своей смерти, о приближении которой я не смогу узнать до самой последней секунды — что бы ни таилось в темноте, я не вижу этого. Одна установка для связывания и скорее всего автоматический… ебатель, да, так и назову, — точно далеко не всё. Я попал в какую-то «красную снафф-комнату». Может, над моей головой уже занесено лезвие топора или в глаз вот-вот воткнётся сверло от пока не работающей дрели. Бензопилы над раскинутыми в стороны руками? Бочка, полная голодных крыс, над животом? Что угодно, картины моя фантазия подбрасывает такие, что с каждой секундой я всё ближе к безумию, в ушах шумит. Я не выдержу, не выдержу! Всё, что остаётся, — попробовать закричать, спугнуть несуществующих птиц.