Шарлах

      Теперь кристально ясно, что искать меня не будут и не собирались. Я всего лишь эксперимент на предмет старинного способа наживы — если не вернусь за пару месяцев, вот тогда уже можно вызывать чудовище на переговоры. Как-то же раньше связь налаживали без невест и цветков — всё-таки не больше, чем брачный ритуал. Если вообще это где-то в записях осталось.       Но никогда бы не подумал, что дед способен на подобное. В деньгах он никогда не нуждался, но они его и не особо интересовали. Не больше, чем средство поддержания статуса семьи и оплата всяких званых ужинов и прочих якобы утончённых и аристократических фамильных увеселений, вроде крикета и серсо. Игра такая будто. Живёшь ты своей жизнью, ходишь в университет, просиживаешь жопу за ноутбуком и всё такое прочее, а потом дед тебе звонит и всё, пора наряжаться, словно статуэтка Хуммель, приезжать в кукольный домик и разыгрывать там сценки аристократической жизни. Такие, на уровне школьного театра, когда из-под платья принцессы торчит кроссовок, а принц поглядывает на экран мобильного.       Но что, если дед мне в наследство собирался оставить не только дом-гроб, который, если честно, можно вполне привести в подобающий вид, отремонтировать, поставить системы климат-контроля и превратить в современный коттедж с шармом старины, но ещё и заветную формулу нажива состояния?       И что, если это не первая его попытка проверить? Сомнительно, что он наткнулся на какие-то секретные документы или что-то в этом роде только на старости лет, а не получил это знание устно, по наследству, от своего отца или деда. Могу понять и то, почему моему отцу он ничего не рассказывал — он чужой, не из нашего рода. Я бы и сам ему ни цента не доверил своих денег, не то что подобные сведения. А у деда только постоянно неприкаянные дочери из ближайшей родни.       Хотя есть ещё пара маловероятных вариантов. Дед наконец-то достаточно ополоумел, чтобы предположить, что бредни его предка на смертном одре могут быть правдой. Или что для того, чтобы Шарлах уволок невесту к себе, нужны ещё какие-то условия, которые совпали вот только недавно.       — Фарид?       Заметив, что я задумался и долго сижу, не шевелясь, он беспокоится и трогает щупальцем мне лоб. Наверное, зловредный конь его научил, что у больных людей температура поднимается. Интересно, зачем? Они оба знают, что мне умирать. Просто жизнь продлить? Человек — то ещё существо, убить на самом деле не просто. Если только воду давать, то как раз месяц протяну, а то и больше, без всяких кроликов. Запер бы в комнате или в дереве, но нет же, старается ухаживать. Будто бы я не просто сырьё, почва для прорастания семечки. Какой-то глубокий, фермерский цинизм: давать кличку поросёнку или телёнку, нянчиться с ним, фотографироваться, хвастаться. А потом зарезать и съесть. Отодвигаю щупальце от лица подальше.       — Я в порядке. Думаю над тем, что ты мне рассказал. Ты же понимаешь, что я не должен быть твоей невестой?       — Фарид сорвал цветок и был в платье.       — Но у Фарида нет пизды, — таким же точно утверждающим тоном заявляю. — Я не девушка, не самка нашего вида, я не должен никого рожать.       Теперь уже Шарлах глубоко озадачивается и задумывается, но на это без смеха не взглянешь, потому что у него до сих пор на плече спит сова, иногда переступающая когтистыми лапками.       — А у самок пизда есть? — очень серьёзно спрашивает у меня этот разумный пень.       Не могу понять, откуда во мне нашлось столько силы воли, чтобы в голос не заржать. Я даже не хмыкнул, кивнул с важным и умудрённым видом, продышался. Решил, что попробую крайне серьёзно объяснить дереву настолько простую истину на понятных ему примерах.       — Вот у тебя два щупальца для размножения, так?       — Да, — соглашается Шарлах, приготовившись слушать.       Прижался к столу, распустил вокруг себя щупальца, как будто расчесал волосы. Такая любопытная зелёная кочечка с глазами, жаждущая припасть к невероятной истине.       Сирота невоспитанный. Интересуется тем, что знать и так должен, а не по книжкам учиться. По крайней мере точно понимать, чем отличаются девочки и мальчики того вида, с которым по какой-то дикой надуманной причине придётся размножаться. Значит, мне придётся побыть ему строгим папочкой.       — У людей не так. У нас одно щупальце для размножения, если тебе проще объяснить. И у меня не то, где зреют семена людей. Зародыши.       — Отверстие есть, — возражает мне Шарлах.       — Понимаешь, оно у всех животных в нашем мире есть, и вообще не для того, чтобы детей рожать. Это у тебя нет, потому что ты растение и неизвестно, откуда.       — Известно, — возражает мне Шарлах. — Если не размножение, то зачем?       Вот тут я ступаю по офигенно тонкому льду, потому что если скажу магическое слово «туалет», тут же потребуется демонстрация. Во время которой меня стошнит от омерзения, что тоже наверняка дереву понравится. И круг замкнётся. Подбирать слова надо очень осторожно:       — Выводить из организма лишние вещества.       — Лишние? — удивляется Шарлах.       — Ну вот ты питаешься иначе, — растолковываю. — Пьёшь воду и соли в ней, какие захочешь. Под солнцем стоишь, сам себе питание производишь. А мне или вот сове, — показываю на злой комочек перьев, — приходится питаться, чем придётся. И не всё из того, что мы едим, нам полезно. Но как-то это съеденное, но не полезное, нужно из себя выводить. Вот для этого то отверстие используется, а не для детей.       — Сова, — Шарлах очень осторожно тычет птицу пальцем в крыло, она крепко уснула и не бубукает. — Тоже так сделала?       — Именно. И ты всё с себя счистил.       — Не полезно, — соглашается со мной Шарлах.       Тихонечко молчу, чтобы он не сделал те же выводы, что и я — что семечку в глубине моих кишок тоже нифига не комфортно жить, или оно вообще уже благополучно из меня выпало, и я зря панику развожу. Главное, сильно широко не улыбаться и как ни в чём не бывало прибирать овощи в корзинку. Ну надо же, настоящая плетёная корзинка, ручного промысла. В каком из замков Шарлах это раздобыл — неясно. Может, и в этом. Вневременной аксессуар. Повязать платочек — кантри-стиль. Таки и вижу, как Шарлах разгуливает с ней по сельской ярмарке, здоровается со всеми, просит продать ему родниковой воды из особого источника.       Забавно бы было, только наш мир подобных существ никогда не примет. И дело даже не в их способе размножения. Раз в триста лет, за стенами замка? Никто бы и не заметил одну пропавшую девушку за такой срок. А если бы и заметили, то уж точно не связали её пропажу с появлением маленького ходячего растения, которому ещё вырасти надо, сначала побыть сколько-то родовым деревом, которое мне показывал Шарлах, и только потом уже бродячей зелёной спорой.       Дело в меркантильной ксенофобии. Всё новое и непонятное надо сначала убить, потом уже изучать. А если и живым брать, то тоже только в научную базу на опыты. И всё засекретить. А если догадаются, как работает магия «запоминания» — то это как минимум к войне. А запомни-ка нам, милое дерево, ядерный арсенал…       Уже не улыбаюсь, мрачно надкусывая яблоко. Несмотря на то, что румяное, — разочаровывающе-кислое. Выходит, что мои предки по дедовой линии не такие уж и сволочи. С одной стороны, на их совести убийства. С другой стороны, они не отловили чудовище, дающее им сокровища, не убили и не посадили на цепь. И таким образом наш мир всё ещё под защитой от огненных птицедемонов и любой другой срани, которая норовит вылезти из ручья.       — Шарлах, а почему тебе нужно обязательно охранять ручей? От него нельзя просто избавиться? Осушить, прогнать Проводника?       — Нет, — отзывается Шарлах. — Я храню.       — Да я уже понял. Но если тебе нечего будет хранить, ты же сможешь вернуться в свой мир?       — Вода — это дорога. Нельзя, чтобы дорога исчезла.       Шарлах мне в меру своих сил пытается объяснить, что через воду можно путешествовать. Но это я и без него уже прекрасно понял и прочувствовал, провалившись в ручей.       — Но Заклинатели давно вымерли. Из нашего мира никто не уходит, слов и магии никто не знает. А из чужих миров только какая-нибудь дрянь вылезает.       Шарлах на это не то задумывается, не то что-то вспоминает. Наверное, когда его отец хоть что-то рассказывал ему о мире, он был совсем ещё рассадой с двумя листиками и запомнил чуть больше, чем ничего. Кто потом его образованием занимался? Зловредный ехидный конь, называющий себя внемировым трансцендентным или ещё каким-то там существом? Ну возможно, в обмен на зелёную лужайку-обжирайку.       — Фарид — Заклинатель, — заявляет Шарлах.       Руки дёрнулись, едва не спрятал за спину. Не мог он заметить и уж тем более узнать руны, он за Знаки что угодно примет, любую картинку. Успокоить его надо и отвлечь.       — Значит, и ты тоже Заклинатель. Рисунки — не Знаки.       — Рисунки — магия.       Так просто уверенность Шарлаха не поколебать, понятное дело. Но у меня уже зародился хитрый план по полному усыплению его бдительности.       — Тогда ты колдун. И я тебя научу.       — Колдун?       — Ну да. Рисовать научу.       Шарлах медленно переползает ближе к камину, рассматривает угольки и не соглашается:       — Углём — нет.       — Да хоть на песке прутиком, — раздражаюсь.       Больше, чем нужно. Но недалёкое дерево напомнило мне о капризах мелких кузин и племянников — вроде и нарисуй им барашка, но карандашами не хотим, хотим красками. И не на листе, а на стене… и этот барашек старый, этот хилый, этот не розовый… сдаётся мне, я и с Шарлахом намучаюсь. Но вроде как удалось его заинтересовать.       — Покажи.       Шарлах резко выпрямляется, отчего сова на его плече взмахивает крыльями, пытаясь удержаться и таращит недовольные глаза. Непроизвольно сглатываю. Постоянно забываю, какой же Шарлах здоровенный и широченный, и что может запросто птицедемона задушить. И я тут, кружку с чаем с трудом поднимающий. Улыбаемся и машем.       — Пошли тогда наружу, к дорожкам.       Там не песок, мелкий гравий. К ручью бы сразу — но опасно. Ещё и конь там бродит, всё слышит и видит.       — Фарид должен поесть, — уведомляет меня Шарлах.       И тут возражения не принимаются, мне под нос тут же ставится тарелка. С орнаментом по краю. Ничего особенного, тонкая эмалевая полоска по бурой керамике. Но это другая тарелка из другого замка. Или просто с другой полки, а я придумываю разное.       — Должен так должен, — соглашаюсь.       Сидеть на стуле, чудесно воплотившемся неизвестно откуда, всё-таки немного неуютно. И кролик очевидно сыроват, куда я тороплюсь с этими рисунками — непонятно. Ну вот что бы мне сделали лишние двадцать минут помешивания варева? Лес бы из меня пророс?       Уныло ковыряю ложкой мясо и овощи. Изображаю питание. Зря животинку придушили только, но объяснять Шарлаху такие сложности я не готов совсем. Тем более, еда продолжает кипеть. Значит, хотя бы ужин у меня будет пристойный.       — Шарлах, ты можешь оставить еду? Потому что её ещё много.       — Зачем?       Вот этого вопроса я точно не ожидал, но это ж дерево во всех смыслах.       — Доем потом. Люди каждый день по три раза едят, — ляпаю раньше, чем представляю себе последствия из оперы «Фарид, ешь».       — Еда… — Шарлах опять не знает нужного слова и долго думает. — Еда полезно?       От отчаяния указывает на булькающий котелок. Не в общем спрашивает, конкретно. И расшифровать подобное тоже можно.       — Не испортится. Одну и ту же еду можно есть несколько раз.       — Нельзя запомнить, — возражает мне Шарлах.       Странно. Вроде всё уже сварено и мертво? Хотя кто я такой, чтобы о магии браться авторитетно рассуждать. Шарлаху известно поточнее.       — Не запоминать. Просто оставить, пусть стоит. И стул, и овощи. Не убирать кухню. Или ты уже не сможешь убрать?       Опять я лезу туда, куда не следует, и тогда, когда не нужно.       — Смогу, — опровергает очередные мои догадки Шарлах.       Камин, на котором объяснялась неопределённость будущего, из памяти лучше выкинуть. Вот есть какие-то правила рисования, писательства или сочинения музыки, которые работают только на уровне интуиции творца. А в магии, наверное, все правила такие. Если там правила вообще есть. Кроме того, что живое нельзя запомнить и вернуть.       — Вот и хорошо, но пока не надо. Давай завтра утром?       Шарлах ничего не отвечает и не понятно, согласился или нет. Но обычно молчание у него — согласие.       — Фарид съел?       — Да, — с облегчением отодвигаю я от себя миску. — Пойдём. Ничего тут не трогай, хорошо? Только огонь погаси.       Шарлах слушается быстро, и вода из его ладоней мгновенно превращается в пар на не прогоревших дровах, и её шипение — единственный звук мне в ответ. Зато идёт Шарлах за мной без сопротивления, ещё менее естественно, чем всегда — старается не беспокоить упорную сову. Может, у Шарлаха из ран смола какая сочится, вот так когтями поскребла и приклеилась?       Солнце светит настолько ослепляюще, что приходится прикрыть глаза ладонью. И вот я что-то не припомню, чтобы хоть когда-то на каникулах была такая погода около дедова дома. Ещё и дожди чтобы шли едва не каждый день. Тропики какие-то, и без Шарлаха тут бы трава росла по пояс, Проводнику на радость.       Кстати, тут она как будто всё-таки не дикая, слишком уж тёмная и гладкая, стебли мягкие и стелющиеся. Если подстричь, будет классическая лужайка. Когда-то сеяли для невесты, и сад пытались посадить, но он быстро одичал. Зачем вот только? Обречённая девушка не успела бы поесть плодов.       И дорожка такая же ухоженная, как я и запомнил. Центральная аллея, обсаженная ровными и здоровыми деревьями. Я нигде на огромной территории замка не видел больного или хотя бы засохшего растения. Но если вспомнить, как Шарлах сгоревшие деревья оживлял, удивляться передумаешь.       Осторожно обхожу клумбу, усеянную мелкими пёстрыми цветочками. Кажется, они должны быть крупнее и декоративнее, но у Шарлаха вряд ли есть причины заниматься садоводством. Поднимаю с земли веточку. Наверное, их ветер отламывает зимой, Шарлах их не убирает и не приращивает — зачем, если за секунду может уговорить дерево двадцать новых таких вырастить.       — Вот смотри, — черчу на плотном гравии три простые формы. — Это квадрат, треугольник и круг.       — Знаки, — убеждает меня Шарлах.       — Нет же, рисунки.       — Рисунки чего?       Кажется, я когда-то слышал, что рисование форм и пиктограмм как-то помогает определять разумность. Умозрительные рассуждения учёных, грезивших инопланетянами на каждом шагу в космических далях. Шарлах же полностью разумен, но не сидел в кабинете математики, не проклинал геометрию. Что изображает абстрактная форма? Да ничего, нет у неё реального значения и объекта. И Шарлаху это не объяснить.       — А чего бы тебе хотелось нарисовать? — решаю попробовать другой подход.       — Птицу.       Шарлах не мог быть ещё более предсказуемым, конечно. Стираю бесполезные почеркушки, начинаю рассказывать:       — Чтобы нарисовать что-то сложное, надо сначала нарисовать простое. Допустим, сова. Это будут овал и круг вот здесь, тут стираем, тут добавим…       Черчу. Сову вполне можно узнать, получается забавная птичка, как на карточке для заучивания слов у дошкольников. Я собой очень горд, но Шарлах настроен скептически:       — Птица?       — Ну да, сова. Вот же глаза, крылья, хвост… можешь повторить?       — Рисунок? Да.       Я думал, что его как в каком-нибудь романтическом фильме придётся держать за ладонь и направлять, но Шарлах бесцеремонно выдёргивает у меня из рук веточку щупальцем и быстро-быстро чертит рядом по гравию. Все мои уроки пошли прахом — он рисует одной линией и с копировальной точностью. Сова, которая у него получилась, не просто похожа на мою. Если моргну, не скажу, где чья.       — Камешки. Разные, — Шарлах беспокоится о чём-то своём.       Я лишь рассеяно киваю. Эксперимент признан не просто удачным, его результат крайне озадачивает экспериментатора, то есть меня. Но всё-таки даже совершенное копирование — это не творчество, Шарлах не понимает саму суть рисунка. Для него это всё ещё Знаки — руны, требующие механической точности повторения.       — А как бы ты сам нарисовал сову? Не повторил, а сам?       Шарлах поворачивает голову и долго разглядывает сидящую на плече птицу. Та внимание игнорирует, снова в спячке. Интересно, это она одна такая особенная, или вообще всех сов днём можно запросто из дупел повытаскивать голыми руками?       Но шедевра натуризма не случается — Шарлах просто долго возит палкой почти по одному и тому же месту дорожки, в результате получается какое-то невнятное пятно. И снова это его:       — Камушки. Разные, не так.       — Что не получается?       — Цвет. Рисовать. Камушки падают, мешают.       Я бы назвал Шарлаха раздражённым, но по нему это почти невозможно понять. Дуб в бешенстве? Нет? Угадай попробуй. Ещё и на ярком свету, когда не видно, как именно глаза вспыхивают.       — Цвета и не будет. Линии только. Можно нарисовать тень и свет.       — Линия! — вот теперь это наверняка радость. — Линия широкая!       Присмотревшись повнимательнее к его калякам, заключаю, что он пытался добиться чего-то внятного, но рисовал очень мелко. Интересное направление мышления. Обычно дети без проблем рисуют домик на одном листе бумаги, а не на весь асфальт на парковке. А Шарлах зачем-то решил изобразить сову в натуральную величину.       Я только открываю рот, чтобы пояснить за масштаб и то, что предметы можно рисовать не только мельче, если они дальше, но и крупнее настоящего размера просто потому что потому, как тут же его закрываю.       Проскользнув меж стволов, на дорожку выходит Проводник. Только не в конском обличье, а опять в виде совершенно голого мужика, за которым локоны по земле волочатся, собирая грязь и мусор. И я убеждаюсь, что в первый раз у ручья мне его голос тоже не приснился, болтать в голове он может и не глядя в глаза:       — Я решил всё-таки воспользоваться твоим гостеприимным предложением.       Натянуто улыбаюсь ему:       — А я как раз еды приготовил.       Вот для полного счастья мне только голого коня не хватало. Или всё-таки мужика?