Чёрная Орхидея

Они лишили его себя. Они отрезали ему крылья. Может, это все, что у него было. Может, это все, что имело для него смысл. Может, именно так он выживал. И они отрезали ему крылья. Я не могу смотреть на это. Мне хочется кричать, биться в истерике и разнести здесь все к чертовой матери. Он враг, говорят они. Их нужно проучить, повторяют они. А я не вижу ни черта кроме слез, бегущих по щекам этого юноши, не слышу ни черта, кроме его мучительных криков агонии, не чувствую ни черта, кроме повисшего в воздухе мерзкого металлического запаха крови. Они так следят за этой пыткой, будто зрители, получившие хлеба и зрелищ. Почему? Почему, хочется спросить мне, все должно быть именно так? Я видела его прежде. Я знала его до того, как Диспатер нашел меня и привлек на свою сторону после ухода из Черной Орхидеи. И, прежде чем накатившая паника и истерика захлестнут меня безумной волной, я ухожу — ухожу, не разбирая дороги, подальше от этого отчаянного вопля, подальше от толпы и сумасшествия. Мне хочется вдохнуть, но легкие словно залило свинцом, и я стою, уткнувшись лбом в холодную бетонную стену, пытаясь совладать со своими эмоциями и желанием свернуться на полу в каком-нибудь уголке. Так воплощаются высокие идеи? Так происходит борьба за справедливость? Так воцаряется правда? Мне доводилось видеть жестокость в этом мире. Черт побери, да я с детства была окружена ею — начиная с рукоприкладства родителей, которым они одаривали меня за любую неосторожность или просто так, продолжая взрослением в кругу не менее озлобленных детей приюта и заканчивая моим же эгоистичным воровством. Я с маленького возраста знала, что значит чувствовать кровь на губах и в горле. И когда-то я искренне понадеялась, что пройдет время, и все изменится. Моя жизнь изменится. Конфедерация изменится. Вселенная, блять, изменится. Какая же я дура. В тот самый момент, когда ко мне, кажется, начинает приходить вся суть происходящего — то, что в буквальном смысле начинается война, то, что эта тропа залита багровой кровью и разбитыми надеждами, и она всегда была именно такой, — я слышу звуки приближающихся шагов и почти мгновенно оборачиваюсь, вскидывая голову. И тогда все мое здравомыслие летит к чертовой матери. Туда же дорога и доводам, до которых я едва ли добралась. — Ты гребанный мудак! — в сердцах выкрикиваю я, бросаясь к Мердоку, едва сдерживая желание расцарапать ему лицо. — Это так ты восстанавливаешь справедливость?! Это так ты хочешь сделать наш прогнивший мир лучше?! Чем ты, блять, сам лучше всех тех же сукиных сыновей, сидящих во главе Конфедерации?! Он пытается держать себя в руках — это видно по его напряженному лицу, по тому, как двигаются его скулы и сжимаются зубы. Я должна бояться, говорит мне его силуэт. Его взгляд предостерегает, дает мне шанс одуматься и отступить. И если бы я была достаточно благоразумна, я бы именно так и поступила. Но огонь, который я безостановочно сдерживаю внутри себя, будоражит и кипятит мою кровь, заставляя ее бурлить, как в каком-то чертовом котелке, и она застилает мне глаза и заливает мое лицо багрецом. Пальцы ощущают острое покалывание, и мне не нужно видеть свое отражение, чтобы понять, что сейчас Мердок видит перед собой разъяренное существо с горящими янтарными глазами, в которых еще чуть-чуть и будет играть пламя. Это пламя хочет сжечь все вокруг дотла. Однако я не позволю. Я зла, безумно зла, настолько, что продолжаю вскидывать руки и кричать. Но мой контроль над силами остается практически непоколебимыми, пусть желание применить их на практике прямо здесь и сейчас становится едва сдерживаемым. — Не смей. Повышать. На меня. Голос, — негромко рычит Мердок, делая предостерегающий шаг вперед. — А то что? — яд плещется из меня, как из самой настоящей гадюки. — Я буду следующей на растерзание? Так, для шоу, да? Я вижу, как качает головой стоящий позади Роуэн. В его глазах так и читается: «не нарывайся». А мне чересчур плевать, чтобы брать во внимания его советы. — Кто ты такая, чтобы говорить мне, как я должен поступать? — с каждым разом все громче и более гневно продолжает мужчина. Он делает еще один шаг вперед, а я — интуитивно назад. — Ты думаешь, что я буду играть честно? После всего того, что эти ублюдки сделали? Ты хоть представляешь, сколько людей погибло?! — его голос срывается на грубый крик, а в глазах читается нескрываемая ярость. — Я видел то, что никогда не видела ты. Я знаю то, что не знаешь ты. Так что не смей осуждать меня, поняла? Одна птичка лишилась перышек — ничего страшного, переживет. Зато многие другие сохранят жизни. Наверное, он рассчитывал, что под конец его тирады я одумаюсь и признаю свою ошибку. Наверное, любой другой человек из нашего коллектива так бы и сделал по отношению к Мердоку Рейду. Любой другой. Но не я. Моя рука замахивается для того, чтобы с характерным звуком врезаться в щеку мужчины разгоряченной пощечиной. Он, подобно бешеному зверю, смотрит на меня полминуты. Я, готовая к любым последствиям, безмолвно стою напротив и не отвожу взгляда, всем своим видом показывая, что никаких извинений он от меня не дождется. Я не могу оправдать это издевательство. Потому что не пострадал никто. Кроме этого юноши-ангела. Но когда ладонь Мердока смыкается на моей шее, мне начинает казаться, что именно я пострадаю следующей. Он с силой сдавливает горло, толкая назад, буквально вталкивая в холодную стену. Он что-то говорит, быстро и хрипло, но я не могу расслышать его слов, пытаясь выкарабкаться из его стальной хватки. Я уже готова прожечь ему руку, но в следующий момент хватка резко ослабевает, и Мердок, отброшенный, вероятнее всего, своим братом, отлетает от меня на пару метров. Этого времени хватает, чтобы, прислонившись к стене и запрокинув голову, сделать несколько глубоких вдохов. Мне не хочется верить в происходящее. Мне кажется, будто это гребанный сон. Очередной кошмар, теперь — наяву. Или я брежу? Может, какой-то из кошмаров наконец-то свел меня с ума? Мужчина, которому я доверила свою судьбу, которому я доверила себя, пару секунд назад мог запросто меня убить. Роуэн отталкивает брата дальше, держит его за куртку и что-то агрессивно говорит. Я не слышу. Я не хочу слышать. Я ничего не хочу. Поэтому, когда Роуэн поворачивается ко мне, чтобы попросить уйти, я не отнекиваюсь, не спорю и не тороплюсь броситься вперед, чтобы дать ответ на действия Мердока. Я молча ухожу, не желая даже оборачиваться.