Я и мой приятель

Пещера погрузилась в непроглядный мрак. Перед глазами стояла такая густая чернота, что Цей’ти в какой-то момент стало казаться, что она еще и ослепла. Холодно было как в могиле… хотя, это, пожалуй, могила и есть — глубокая, душная и сырая. Только звук собственного дыхания порой напоминал умане, что она еще жива. Ну, и еще яут под спиной. Он был теплым. Вроде бы тоже дышал. Со временем темнота стала казаться почти материальной. Она нависала над Цей’ти, давила на нее, сжимала в своих ледяных объятиях. Вместе со спертым воздухом проникала в легкие, точно заполняя их вязкой смолой, в которой так легко было захлебнуться. Каждый вдох давался ценой невероятных усилий, будто приходилось поднимать не только ребра, но и лежащую на них могильную плиту. Конечно, никакой мистики в этом не было — всего лишь последствия паралича, милосердно не затронувшего дыхательные мышцы, но в такой жутковатой обстановке хочешь не хочешь, а начнет мерещиться всякая чертовщина. Например, что невидимые стены начали сближаться. Или что скрытый тьмой свод тоннеля просел и вот-вот рухнет, похоронив неудавшихся «спасателей» уже по-настоящему. Или все будет еще хуже — они просто задохнутся. Хотя, Че’Ктаар может, и нет — у него маска. Так что весь кислород в каверне в распоряжении уманы. Только вот сколько осталось того кислорода? Много ли его вообще было? А сколько было истрачено во время схватки? Сколько сожгло плазменное пламя?.. Ох, проклятье… как же трудно дышать!.. «Не паникуй», — неожиданно раздалось в голове, — «Воздух с поверхности сюда поступает. Ты не задохнешься». О, значит, он в сознании… хорошо. И, странное дело — едва яут «заговорил», уровень паники, уже вот-вот готовой вскипятить сознание, резко упал. Не то чтобы Цей’ти вдруг ощутила удивительное спокойствие и умиротворение, но зато и воображаемая каменная плита на груди будто бы стала полегче. Жаль, на слепца это не подействовало. Умана выразила искреннюю благодарность, наполнив оной свои мысли и получила в ответ беззлобную и бесплотную усмешку. Че’Ктаар в своем репертуаре. Сосредоточившись, она мысленно проговорила вопрос, на данный момент являвшийся наиболее актуальным. Это обратимо? «Да», — тут же отозвался Охотник. «Через несколько часов паралич начнет отпускать. Потом еще пару дней будут трястись руки, но потом все пройдет». Несколько часов… да-а, хорошо хоть не дней. Однако и в этом приятного мало. Лежать в абсолютной темноте и гнетущей тишине, без возможности пошевелиться — не слишком радостная перспектива. К тому же, коль скоро выбраться отсюда немедленно не получится, назревает вопрос другой, не менее актуальный. Что будет, если явится другой слепец? «Не явится», — уверенно ответил Че’Ктаар. — «Нору завалило». Откуда ты знаешь? — усомнилась Цей’ти. «Видел через маску нашего нового знакомого», — объяснил яут. Ты и сейчас смотришь? «Нет. Почти сразу после выстрела батарея у него сдохла». Если бы умана могла, она бы теперь глубоко вздохнула, преодолевая горькое разочарование. Жаль. Только глазами мертвеца они оба теперь могли хоть что-то увидеть — сама Цей’ти, даже если бы была способна что-то различить в темноте, недвижимо смотрела в потолок, а Охотник и вовсе лежал лицом в пол. Мало ли, кто еще, кроме слепцов, водится в этих катакомбах — неплохо было бы узнать о его приходе раньше, чем тебя начнут жрать. Ладно. Лучше не думать об этом — будет только хуже. Может, правильнее вообще ни о чем не думать, а расслабиться и позволить темноте заполнить сознание, провалившись в спасительный сон… «Нет. Не смей», — предостерегающе проговорил Че’Ктаар. «Во сне ты можешь перестать дышать» Тогда тебе придется со мной говорить. — мысленно усмехнулась умана. — Потому что иначе я отрублюсь от скуки. Общаться таким способом было, конечно, чертовски непривычно. Как будто ведешь беседу с самим собой, только вот второй «ты» отвечает непредсказуемо и с совершенно неожиданными эмоциями. Цей’ти смутно догадывалась, что обычные их разговоры мало чем отличаются от нынешнего, что необходимость собствено говорить для нее — всего лишь иллюзия, смысл которой заключается исключительно в самоуспокоении. Ну, чтобы не заработать шизофрению и создать видимость привычной коммуникации хотя бы со своей стороны. Но все равно Че’Ктаар, похоже, всегда знал, что она скажет, гораздо раньше, чем слова слетали с губ. Но все равно это лучше вакуума тишины. Яут какое-то время молчал. Возможно, молчал задумчиво, а, может, раздраженно. Он не любитель праздной болтовни, хотя ему, пожалуй, тоже бывает скучно. А что может быть тоскливее, чем валяться бревном в полной темноте?.. «О чем?» — наконец спросил он довольно-таки угрюмо. Умана обрадовалась, но приложила некоторые усилия, чтобы не дать эмоциям просочиться туда, где Охотник смог бы их увидеть. А то еще передумает. Да о чем угодно. Все равно. Вот, например… — Цей’ти на миг задумалась, — у тебя остался кто-нибудь дома? «Весь мой клан», — мгновенно отозвался Че’Ктаар. Нет. Я не про то, — торопливо уточнила она, попутно пытаясь сообразить, как бы так сформулировать вопрос, чтобы не сгореть со стыда, задавая его. — Кто-то близкий. Друзья, семья… может, подружка? «Мы не заводим постоянных отношений» — бесцветным тоном ответил Че’Ктаар. — «Сентиментальные привязанности осуждаются. Так что нет. Не остался. Хотя…» — он на миг замешкался, — «Может, дети есть.» Может? — удивилась Цей’ти. Дети?! «Я участвовал в брачных танцах. Естественно, от этого могли появиться детеныши» — объяснил яут тоном, каким обычно и объясняют нечто очевидное и общеизвестное, но по какой-то причине ускользнувшее от внимания недалекого собеседника. Цей’ти в общем-то не надо было объяснять откуда берутся дети. Вряд ли в этой области эволюции яутов удалось выдумать что-то более оригинальное, чем банальное слияние разнознаковых гамет. И, вероятно, встречаются эти гаметы тоже довольно заурядным способом. Говорил же Че’Ктаар о спаривании и о вероятных «приятных ощущениях», которые почему-то нравятся не всем… вряд ли тут речь идет о каком-нибудь внешнем оплодотворении. Да и набедренную повязку он вряд ли носит исключительно для красоты. Хотя… Впрочем, неважно. Удивляло ее совсем не это. То есть, ты не выяснял? — озадаченно уточнила умана. «У нас это не принято», — будничным тоном ответил Охотник. — «Как только рождается ребенок, его забирают от матери и воспитывают вместе с остальными в запретном пределе, до тех пор, пока он не становится самостоятельным. Потом юный яут поступает в распоряжение наставников. Никто из нас не знает, кем был рожден и кем зачат. Может, только Мать-Хранительница и ее старшие сестры.» И вас это устраивает? — с интересом спросила Цей’ти. «А что в этом такого?» — в свою очередь удивился Охотник. — «Это залог равного старта. Дети воспитываются и учатся одинаково, и имеют равные шансы, независимо от статуса их отцов или матерей. Это справедливо». Справедливо… пожалуй, да. Но как-то неожиданно и даже, пожалуй… дико?.. Ладно, отцы еще могут не интересоваться судьбой потомства, но то, что и матери с ними в этом солидарны звучит несколько… странно. А как же любовь? — спросила она, решившись. — И… прочее? «Романтическая чепуха… выдумка для наивных глупцов», с презрением ответил Че’Ктаар. «А ты? У тебя была семья? Или постоянный партнер?» Ну… было пару раз, — неопределенно подумала Цей’ти. — Но не сложилось. «Не сложилось?» Она задумалась, пытаясь сформулировать точнее, но это оказалось неожиданно трудно. Как бы объяснить то, чего сама не понимаешь? Это ощущение всеобъемлющего раздражения к еще недавно вроде как любимому партнеру, когда просто не можешь уже быть рядом. Удушающее чувство не-свободы, когда от тебя требуют того, чего ты отдавать не хочешь — времени, определенных чувств, определенных действий… и вроде как нечего возразить — ради любви принято чем-то жертвовать, но, с другой стороны, почему же все сразу начинают требовать жертв?.. В общем, Цей’ти и самой себе не могла объяснить это внятно и коротко, а уж разжевать яуту — тем более. Поэтому она решила ограничиться туманным, но универсальным ответом. Все мужики козлы, — невольно окрасив свой ответ всколыхнувшимся в сознании раздражением, «сказала» она. — После того, как… все случается, а иногда даже до, они начинают считать тебя своей собственностью. А порой и вовсе исчезают с горизонта, как мой папашка… На миг она задумалась, сомневаясь, что будет правильно вываливать все это на Че’Ктаара. Слишком о многом пришлось бы рассказать, да и в этом случае он вряд ли поймет — у них-то все просто… Зато детей у меня точно нет. Это я бы заметила, — мрачно пошутила умана, уводя разговор в сторону от неудобной темы. «То есть в вашем обществе эти социальные конструкты тоже не работают, но науду ты осуждаешь», — подметил Охотник. Работают, — возмутилась Цей’ти. — Но… не у всех. Она смущенно умолкла. Глупо как-то звучит это «не у всех». Но ведь правда же. Вон, например, та ее однокурсница-блондинка… как бишь ее звали-то? То ли Ленка, то ли Маринка — сейчас уже и не вспомнить. Но ей в этом везло. Странным образом. Вроде и не такая уж и красавица (что вообще субъективно), и дура непроходимая, а все у нее было… стихи ей кто-то там писал, и цветы дарили, и добивались, и вообще… «Ты все еще в это веришь?», — насмешливо спросил Че’Ктаар, прерывая внезапно нахлынувший приступ зависти. — «Ты гораздо наивнее, чем я думал» Правильнее всего было бы сейчас презрительно фыркнуть и гордо промолчать. Но, ввиду временной недоступности данного алгоритма пришлось все-таки успокаиваться, пряча глупую девчачью обиду поглубже — вот уж что-что, а это Че’Ктаару точно лучше не знать. На себя посмотри, — с болезненной иронией проговорила умана, снова пытаясь обогнуть тот же самый острый угол. — Как же так вышло, что вы со своим всеобъемлющим цинизмом, до сих пор не избавились от религиозных заблуждений? Верите в воображаемых друзей? «Цетану существует. Он реален», — с убийственной серьезностью возразил яут и вся едкая ирония мигом исчезла из его разума. — «Может, даже реальнее, чем ты или я». Ну, ладно. Что-то такое Цей’ти уже, кажется, слышала. Но о центральном (и, похоже, единственном) яутском божестве она знала прискорбно мало. Че’Ктаар частенько поминал его, поднимая очи горе и моля дать ему моральных сил для преодоления очередного досадного недоразумения (как, например, в тот раз, когда Цей’ти пришлось втолковывать ему, отчего несколько дней в течение каждого лунного цикла она менее трудоспособна, чем обычно, и куда при этом деваются бинты из корабельных запасов). Более никак яут со своим мистическим покровителем не взаимодействовал. Не молился, не приносил жертв, не отмечал каких-либо религиозных дат, ежели таковые вообще имелись. Не хранил он и изображений своего бога — ни при себе, ни на корабле. С другой стороны, у его соплеменников вроде были некие личные обереги — побрякушка на копье у павшего Охотника или ожерелье из клыков и мелких костей у Че’Ктаара. Но к Цетану ни то, ни другое, отношения не имело. Короче, довольно странная у них религия. Вроде как типичный монотеизм, причем довольно авторитарный — о других священных сущностях Че’Ктаар не упоминал вообще. Похоже, у яутов не было даже классического божественного «злыдня», который непременно противостоит богу-протагонисту. Только Черный Воин — и все. И при этом — ни толковых священных текстов, не считая Кодекса, ни одуряющих ритуалов, необходимых для того, чтобы поддерживать веру, ни даже символов этой веры. Зато полно всяких языческих штучек, вроде тех же талисманов. И почему при этом Цетану не провалился в бездну забвения, совершенно непонятно. Расскажи о нем, — попросила Цей’ти. «Ты же вроде бы не веришь в богов?» — с насмешкой отозвался яут. Не верю, — согласилась умана. — Это для научных целей. К тому же, с иронией подумала она, сейчас вполне подходящий момент, чтобы уверовать и воззвать к высшим силам… но человеческие боги скомпрометировали себя еще в тундре. Возможно, у Черного Воина получится получше. Че’Ктаар довольно долго молчал, и девушке стало казаться, что он вообще не ответит. Может, обиделся? Да нет, вряд ли… тем более, из-за такой ерунды. Не предлагал же он умане принять свою веру, не настаивал, не заставлял. Вот если бы предложил, а она отказалась — тогда да, понятно… но сейчас она вроде как сама решила его расспросить — и любой миссионер на месте Охотника тут же залился бы соловьем, а он молчит. «Он огромен и могуч», — заговорил вдруг яут, и от его мрачного «голоса» по спине Цей’ти побежали мурашки. Нет, оскорбленными чувствами тут и не пахло, но было что-то другое. Словно Че’Ктаар раскрывал ей какую-то страшную тайну и до этого мучился сомнениями — достойна ли его компаньонка такой чести? «Его тень покрывает миры, а дыхание подобно ураганному ветру», — продолжал Охотник, и Цей’ти вдруг показалось, что мрак сгущается сильнее. Перед внутренним взором на миг развернулась бескрайняя пустота, в которой шевелилось что-то огромное и чуждое… — «Ни один смертный не способен выдержать его взгляда. Он — начало и конец всему, что ты видишь. Его гнев испепеляет, но, вместе с тем, Черный Воин справедлив. Он единственный из всех существ, о котором можно это сказать без тени сомнения, и в решении его суда никто не посмеет усомниться» Видение исчезло. Цей’ти невыносимо захотелось мотнуть головой и проморгаться, дабы отогнать странное видение, въевшееся в мысли. Что это, черт возьми, было? Галлюцинация? Или… Сознание защекотал беззвучный смех Охотника. Че’Ктаар откровенно веселился, упиваясь ее недоумением и благоговейным страхом. Транслировать зрительные образы, особенно выдуманные — непросто, но оно того стоило!.. Умана беззлобно ругнулась, убедившись, что это было услышано. Но судит он после смерти, конечно же, — вернув Че’Ктаару едкую насмешку, проворчала она. Признаваться, что на краткий миг она действительно почти поверила, было как-то неловко… «После смерти — неизбежно», — уже гораздо серьезнее ответил яут. — «Но он имеет власть не только над миром мертвых. Живые тоже могут воззвать к его правосудию». И как же? — скептически спросила умана, несколько удивившись тому, что ей пришлось хорошенько сосредоточиться, чтобы «произнести» это. Чертов пещерный мрак действовал усыпляюще. В голову точно киселя налили. «С помощью ритуального поединка. Особого поединка», — сказал Че’Ктаар, выделив последние два слова эмоциональной интонацией. — «Только Окровавленные, признанные Охотники, имеют на это право. Испив его крови, они сражаются на ритуальных клинках. Считается, что победителя в этом случае выбирает сам Цетану. Никто, даже вождь клана, не посмеет оспорить его решение». Если это всего лишь поединок, то получается, кто сильнее, тот и прав, — заметила Цей’ти. Какое странное ощущение — когда голова кружится даже когда лежишь… «Если бы это был всего лишь поединок, то мы бы прибегали к этому способу разрешения конфликтов гораздо чаще», — с необъяснимой иронией отозвался Охотник. — «На моей памяти еще ни разу никто не потребовал суда Цетану». Так в чем соль? — снова спросила умана, силясь совладать с расплывающимися мыслями. — Вы же любите подраться. И это — мягко говоря… «Не знаю», — честно ответил Че’Ктаар. — «Думаю, мы все в глубине души боимся, что можем оказаться неправы. Старейшин можно обмануть, как бы мудры они ни были. А Черного Воина — нельзя. Цетану точно знает, кто виновен — он может видеть внутри душ» Умана озадаченно умолкла, пытаясь сформулировать следующий вопрос — так, чтобы получить, наконец, конкретный ответ. Че’Ктаар врать не умел — это вообще довольно сложно делать, когда ведешь беседу напрямую, без всяких переходных конструкций вроде речи. Но зато при желании мог вилять, как тот лис, запутывая, туманя и недоговаривая. Цей’ти успела к этому привыкнуть, но из спортивного интереса не оставляла попыток вывести яута на чистую воду. Ну сказал бы, что сам считает все это мистической чушью — а, по видимому, так оно и есть. Охотник — существо предельно прагматичное. Для него все имеет смысл и причину, его жизнь подчинена своду довольно-таки логичных постулатов Кодекса. Чертовски странно вдруг обнаружить, что он доверяет туманным аксиомам типа «это неоспоримо, но никто не знает, почему». Но, в итоге умана промолчала, задумавшись о чем-то постороннем. И даже не заметила, как темнота приобрела вдруг совсем иной оттенок, а тишина сгустилась. Откуда-то издалека доносился назойливый призыв Охотника ответить, но, как бы Цей’ти не напрягалась, вспомнить, о чем он спросил, так и не смогла. Да это уже и не важно… Тело вроде бы так и осталось в пещере, но тяжесть в затылке утягивает разум на глубину — все ниже и ниже… в этой бездне не на что опереться, не от чего оттолкнуться и никак нельзя подняться, выбраться, вернуться… Здесь нет даже времени. Часы могут пролетать, как мимолетные мгновения, а секунды растягиваться в года. Нет и восприятия, хотя и точно известно, что где-то в другом измерении сильные руки подхватывают ее и поднимают наверх. Только вот сознание все продолжает падать. И только тоненькая ниточка непрерывного зова, повторяющего ее имя, не дает окончательно утонуть в этой бесконечной ледяной мгле…

***

«Цей’ти!» Господи, да зачем же так орать?.. Тем более, прямо в мозгах. До этого момента девушка была уверена, что, общаясь напрямую через сознание, невозможно «повысить голос», а такое понятие как «громкость» вообще не применимо к телепатии. Она ошибалась. Очень даже применимо. Когда собственные мысли спросонья ползут, как улитки, громоподобный зов яута буквально перекручивает разум, отчего все тело покрывается гусиной кожей. Умана вяло послала его к черту и со стоном перевернулась набок, жалея, что у нее нет подушки, которой можно было бы накрыть голову. Хотя вряд ли это бы помогло. Когтистая лапа сжала плечо, переворачивая ее обратно, на спину. «Цей’ти! Просыпайся! Чтоб тебя, очнись уже!» Девушка нехотя приоткрыла глаза, тут же сощурившись от яркого света. Спустя пару мгновений она даже смогла сфокусировать взгляд, перед которым из расплывчатых пятен соткалась физиономия Че’Ктаара. Яут настойчиво тряс ее, точно собирался вытряхнуть душу из тела. Руки болтались, как у тряпичной куклы. — Какого… — простонала Цей’ти, но неожиданно к сознанию подключилась запоздавшая с пробуждением память, наполнившая его неприятными образами. Слепец, мертвый Охотник, пещера… паралич. Медленно сжимающее горло удушье… Умана вздрогнула и широко распахнула глаза, запоздало осознавая, что снова может двигаться… и что мрак подземелья остался позади — каким-то образом теперь она оказалась на поверхности, под тем самым дряхлым деревом, с которого все и началось. Сложно сказать, какое из этих открытий было приятнее. Но, даже если бы сейчас же на Сельев явился Ричард Докинз и лично вручил ей Нобелевку по биологии, вряд ли это обрадовало бы больше, чем вновь приобретенный контроль над собственным телом и бледный свет раннего утра. Бестолково рассмеявшись, Цей’ти резко поднялась, собираясь тут же вскочить на ноги. От избытка чувств хотелось прыгать и плясать — просто потому, что она теперь может. Однако, стоило ей сесть, как обманчивое ощущение бьющей через край энергии, которая долго не находила выхода, исчезло, сменившись странной слабостью, как после долгой болезни. Удивленно мотнув головой, девушка пошатнулась, едва снова не растянувшись на земле, но Че’Ктаар прозорливо поймал ее, не дав упасть. Замешкавшись на миг, умана подняла дрожащие руки, неуклюже обнимая яута. Так тоже неплохо… Че’Ктаар вздрогнул, удивленно рыкнув, но не стал ее отталкивать. Цей’ти радовалась, как ребенок, и яут не захотел это прерывать. Ощущать ее восторг после нескольких часов страха и отчаяния — все равно что чувствовать теплые солнечные лучи на коже после долгих месяцев длинной ночи в холодных землях. Он сдержанно погладил уману по спине, благоразумно не став поддаваться неуместному порыву, требующему сжать ее в руках так сильно, как только сможет. Перелом ребер — это последнее, что сейчас нужно Цей’ти… Кстати, любопытно, с чего бы это? На миг Охотник снова окаменел, с удивлением прислушиваясь к себе. Странно, но прикосновения уманы кажутся сейчас такими приятными и… эээ… волнующими. Возможно, дело в ее слегка изменившемся запахе и фоне мыслей. И, если последнее можно было игнорировать, то первое странным образом действовало на яута помимо его воли. Будь он в маске, фильтры бы отсекли этот незначительный нюанс, но сейчас не заметить его было невозможно. А не замечать — и подавно. Дразнящие феромонные нотки — различимые, но слишком слабые, однако именно в этом вся прелесть. Че’Ктаар с удивлением поймал себя на том, что какая-то часть его лихорадочно размышляет, что бы такого сделать, чтобы этот запах усилился, превратившись из неявного намека в недвусмысленное приглашение… Но, опомнившись, он резко выдохнул, одернув себя. Ничего удивительного — на грани гибели обостряются самые примитивные инстинкты, как у уманов, так и у яутов., но потакать им вовсе необязательно. Хотя… Но Цей’ти, к счастью, отстранилась прежде, чем пока еще неоформленная, но, несомненно, вредная мысль успела завладеть разумом. — Давно это… закончилось? — спросила умана. Голос слегка дрожал. «Не очень», — лаконично ответил Че’Ктаар, с некоторым сожалением позволяя ей отодвинуться. Наваждение растаяло…

***

Через несколько часов, едва развеялась муть в голове, Че’Ктаар вернулся в пещеру и вытащил-таки оттуда тело своего незадачливого сородича — на этот раз без приключений. Мертвец и так представлял собой не слишком приятное зрелище, а, извлеченный из подземного холода, и вовсе начал стремительно портиться. Труп расползался буквально на глазах, истаивая тягучей слизью — видимо, там, в норе, его все же подъедало что-то микроскопическое, и на дневной жаре этот процесс многократно ускорился. И никакой стазис уже не мог этого остановить. Возможно, было бы лучше оставить покойника там, в его глубокой и мрачной могиле, но яут решил, что будет правильно похоронить павшего соклановца как положено. Сам Че’Ктаар, может, и был теперь изгоем, но тот, кто погиб в пещере — нет. И он заслужил свои последние почести. Яд слепца действовать перестал, но, дотащив тело до корабля, Охотник с неприятным удивлением обнаружил, что совершенно выбился из сил. Коварная лихорадочная слабость, казалось, давно отступила, но на деле лишь затаилась, прикинувшись обычной усталостью, спряталась в ноющих после долгой недвижности мышцах, и в итоге атаковала в самый неподходящий момент. Стоя над лежащим на земле трупом, Че’Ктаар чувствовал себя ненамного лучше оного. Но это начатое дело надо было довести до конца. — Хочешь его похоронить? Охотник обернулся. Цей’ти подошла ближе, хмуро глядя на мертвеца. Когда Че’Ктаар уходил, она вроде бы собиралась спать, но то ли уже проснулась, то ли не ложилась вовсе. Выглядела она тоже довольно скверно, но уже явно гораздо лучше, чем когда яут вытащил ее из подземелья. «Нет», — признался Че’Ктаар. — «Но кто-то должен» Умана кивнула. — Да, верно. У нас говорят, что если покойника не проводят, как положено, то он так и будет слоняться по земле злобным призраком. «Вот это полная чушь», — поморщился Че’Ктаар. — Знаю, — криво улыбнулась Цей’ти. — Но все же как-то спокойнее, когда формальности соблюдены. Тяжело вздохнув, она вытащила из-за спины перевязанный ремнем шесс, которым сражалась в пещере. И, взвесив оружие в руке, точно прощаясь с ним, опустилась на одно колено, торжественно возвращая копье владельцу… Но не успела — когтистая лапа напарника резко и больно сжала плечо, точно удерживая уману от какого-то святотатственного действия. Цей’ти замерла, недоуменно оглянувшись, ожидая увидеть яута в бешенстве, но Че’Ктаар лишь покачал головой и знаком велел ей встать. Он сомневался недолго, но все же нельзя было сказать, что решение далось ему легко. «Думаю, теперь он твой», — произнес Охотник в ответ на удивленный взгляд уманы. И, пока она не опомнилась и не посмела возразить, сжал руки на древке поверх ее крохотных ладоней, точно подтверждая право владения. …Не слишком-то прилично присваивать имущество мертвеца, но, с другой стороны, почти полный доспех из д’лекса на дороге не валяется. Покойнику уже все равно, в каком виде отправляться к Цетану — уж кто-кто, а Черный Воин судит не по одежке. Живым нужнее. Цей’ти дралась храбро, как настоящая Охотница — она заслужила приличное оружие. Тем более, раз оно пришлось по руке. В конце концов, мир изгоев подчиняется иным законам. Пусть это будет платой за осуществленную месть. Умана открыла было рот, собираясь что-то сказать, но в итоге передумала. Только кивнула, прижав к груди свой — теперь уже свой — шесс.

***

Вместе с павшим Охотником к Черному Воину отправилась и его последняя добыча. Возможно, на Сельев он успел добыть и не один трофей, но Че’Ктаар так и не смог отыскать ни корабля, на котором прибыл его соклановец, ни лагеря, где тот, вероятно, жил, пока охотился здесь. Священное пламя взмыло над сложенным из камней алтарем, с голодным воем поглотив и тело, и щедрые — по мере возможности — погребальные дары. Отправлять воина в последний путь совсем без «приданого» было все-таки совестно, и Че’Ктаар пожертвовал несколько собственных трофеев, а Цей’ти рассталась с лучшими шкурами, в которые и завернули то, что осталось от трупа. Учитывая обстоятельства, у юного яута были воистину роскошные похороны. Умана и Охотник долго стояли в сгущающихся сумерках, глядя на него неестественно яркое пламя. И молчали. Каждый — о своем. Цей’ти вспоминала тех, кто был убит в «холодных землях», хотя уже очень давно их призраки ее не беспокоили. Но сейчас их мертвые глаза словно бы смотрели на нее с немым укором откуда-то с Той стороны. Она хоронила совершенно чужое и незнакомое ей существо, которое даже никогда не видела живым, а могилы тех, кто ей дорог никогда, возможно, и не увидит. Если у них вообще есть могилы… Прошел почти целый год, и, казалось, милосердное время успело вылечить все раны. Оно почти стерло из памяти даже собственное имя, но боль оставалась все той же, притупилась лишь самую малость… Яут же думал о своем клане. На доспехе погибшего юнца было выбито знакомое клеймо — точно такое же стояло и на снаряжении самого Че’Ктаара. Их оружие выковано в одной кузнице, возможно даже, одним мастером. При этом вряд ли они когда-либо были знакомы или могли даже ни разу не встречаться, но, тем не менее, Охотник принял его смерть почти как личную утрату. Нелепо и глупо. Смерть на Охоте — обычное дело. Не принято оплакивать тех, кто с честью ушел в бою, но… как, оказывается больно, когда снова и снова рвется связь с родным миром. Пусть даже и такая, условная и надуманная, связь. Казалось бы, изгнание, как и смерть, может случиться лишь единожды. Но это неправда. Чертова надежда бережно штопает дыру в душе, приговаривая, что все еще можно изменить. И очень хочется ей верить. Только вот она беспардонно лжет. Вернуть ничего нельзя. И каждый раз осознавать это — снова и снова — все больнее… …что-то теплое легонько дотронулось до плеча, заставив яута очнуться от мрачных мыслей. Он обернулся — слишком резко, все еще охваченный ненавистью и отчаянием, и умана, точно обжегшись взглядом, поспешно отдернула ладонь. Жаль. Не хотелось ее пугать. Прикосновение успокаивало, напоминая о том, что он все-таки не остался один. И… не только об этом. Но, если недавнее наваждение и могло повториться в принципе, то яут, похоже, на этот раз пресек его на корню. Вот и славно. К’жит. — У тебя такой вид, словно ты сам сейчас туда прыгнешь, — заметила Цей’ти, заводя руки за спину, точно напоминая себе, что трогать Охотника не стоит. Зря, Че’Ктаар давно привык. «Не надейся», — фыркнул яут, невольно повторив ее жест. Все, что было предано огню, давно уже превратилось в золу и угли. Небо быстро темнело, сумерки сгущались. — Знаешь, — вздохнула Цей’ти, снова обратившись к Охотнику, — мы, уманы, считаем, что если ты поделишься с ближним тем, что тебя гложет, то тебе станет легче. Охотник мрачно взглянул на нее, и безо всякой телепатии стало понятно, что от этой идее он не в восторге. Девушка поджала губы, и, словно извиняясь, развела руками. Че’Ктаар, коротко вздохнув, отвернулся. — С другой стороны, может, и нет, — проговорила Цей’ти, зябко поежившись. — Может, лучше вернемся на «Буревестник»? «Куда?» — удивленно переспросил яут, с некоторым облегчением отмечая, что благодарен умане за то, что она не дала ему снова погрузиться в мрачные раздумья. — На корабль, — пояснила девушка, пожав плечами. — Должен же он как-то называться… Че’Ктаар согласно хмыкнул. Он как-то прежде об этом не думал — поскольку корабль у них только один и отличать его от другого не нужно, то и в личном идентификаторе не было необходимости. Но… почему бы и нет? Да и имя ему понравилось. Буревестник. Звучит. «Неплохой вариант», — признался Охотник, в последний раз взглянув на то, что осталось от погребального костра. — «Ладно. Пойдем».

***

Молодой яут не отличался выдающимися габаритами, но все равно был раза два шире маленькой уманы. Пытаясь подогнать его доспех под размеры Цей’ти, Че’Ктаар довольно быстро пришел к выводу, что проще было бы выковать новый. Особенно учитывая некоторые существенные, кхм, анатомические отличия. Теоретически, д’лекс должен был легко резаться мощным лазерным ножом, и Охотник много раз видел, как это делается, наблюдая за работой одного знакомого аттури. Однако на практике выяснилось, что это требует определенной сноровки и прямо-таки дьявольского терпения. Проще всего, как ни странно, было с маской. Достаточно было переместить несколько контактов и отпилить часть лобового щитка, чтобы она пришлась Цей’ти впору. Нагрудник можно было просто перекроить, сняв боковые пластины и переставив крепления. А вот с наручами пришлось попотеть, почти полностью пересобрав оба. Пока яут работал, распотрошив имеющийся в его распоряжении инструментарий почти во всему кораблю, Цей’ти крутилась поблизости. Несмотря на недавнее чудесное спасение и приятные хлопоты, настроение у нее было хуже некуда. Не заслужила она «наследство» того Охотника. Глупо повела себя в пещере, бессмысленно подставившись под удар, когда бросилась защищать Че’Ктаара. Даже странно, что он сам пока это не понял. Но, сохрани она тогда трезвую голову — и оба выбрались бы из норы гораздо раньше. И без гипоксии, без трясущихся рук и ломоты в костях. Тогда Цей’ти испугалась. Очень страшно было потерять яута. Не как защитника, не как наставника… Как Че’Ктаара. Несносного, циничного, болезненно-самоуверенного пришельца, от одного вида которого можно начать заикаться до конца своих дней. Пожалуй, пора бы уже признать очевидное. Ничего никуда не делось, как бы она ни взывала к собственному благоразумию. Опасные мысли — они как полевой осот: сколько не выпалывай, а все равно где-то в глубине сознания остается крохотный корешок, который только и ждет благоприятных условий, чтобы пуститься в буйный рост, выпуская на свет уже не один, а десяток колючих побегов. Надо же. А ведь Цей’ти была уверена, что мыслит достаточно здраво, чтобы не влюбляться не-в-тех парней. Ну, а более «не того», чем Че’Ктаар, представить сложно… …Достигнутый к вечеру результат, конечно, был далек от идеала. Но Че’Ктаар все же был доволен своей работой — по крайней мере, лучше в данных условиях сделать было невозможно. — Как-то непривычно, — пробормотала облаченная в броню умана, скептически оглядывая себя сверху вниз. Новое снаряжение не было ни тяжелым, ни громоздким, движений не стесняло и не гремело при ходьбе, однако Цей’ти не могла отделаться от ощущения, словно на нее надели консервную банку с прорезями для рук и головы. Этакий самодельный вариант костюма тевтонского рыцаря для школьной постановки. Причем на сцене оному рыцарю надлежит появляться исключительно прикрывшись вырезанным из фанеры конем — ибо бюджета хватило только на верхнюю половину доспеха. Нижняя осталась неизменной — самодельные сандалии, короткие гамаши из кожаных полос и нечто среднее между очень короткой юбкой и длинной набедренной повязкой, сооруженное из лоскутов шкур и останков джинс. Довольно легкомысленный предмет гардероба, но зато удобный. Как вся эта композиция смотрелась целиком, лучше, наверное, не думать. Яут в ответ лишь неопределенно хмыкнул. Уж ему-то тем более было непривычно видеть умана в легком охотничьем доспехе. «Проверь лезвия», — велел он, и Цей’ти послушно подняла руку, резко высвободив из ножен ки’кти’па. Клинки пришлось укоротить, но смотрелось все равно внушительно. Девушка поднесла руку к лицу, скользнув восхищенным взглядом вверх-вниз по причудливым клинкам, и плотоядно оскалилась. — Круто. «А то», — усмехнулся Охотник, коротко кивнув — нейроинтерфейс успешно подстроился под уманскую нервную систему. Отлично. Значит, следующая Охота будет действительно интересной.