Откуда им знать

― Он забрал мою маму, ― говорит Скотт, слегка подбрасывая Есфирь на спине. Она кажется такой легкой, когда он рысцой бежит по лесу, сливаясь в темноте с деревьями. Его ведет сильный запах Альфы, он знает, куда ему идти. У Питера его мама. ― В смысле ― забрал? ― недоуменно спрашивает Есфирь, обнимая парня за шею, пристроившись у него на закорках. Скотт практически ей ничего не объяснил, лишь заставил залезть ему на спину, после чего припустил с удвоенной скоростью. ― В прямом. ― не выдерживает МакКолл и огрызается, практически тут же жалея. Есфирь не виновата в ни в чем, она же… это же просто Есфирь, его любимая и родная подруга, которая не убежала с визгом, стоило ей все узнать. Нет, это Есфирь, которая посмотрела на него глазами полными слез, сказала, что ей очень жаль и быстро смахнула слезы, порывисто обнимая его. Есфирь, которая весело шутила и постоянно обнимала его, когда ему было плохо, которая так верила в его счастье ― в счастье всех ее близких ― и которая просто всегда поддерживала. ―Прости, я не хотел… Он пригласил ее на свидание, кажется. Чтобы шантажировать меня, разумеется. Последняя фраза была добавлена очень быстро, и МакКолл замолчал. Почувствовал, как руки, что обвивали его шею, дрогнули, а потом ногти впиваются в кожу Скотта еще до того, как он слышит грудной стон, смешенный с рычанием. Четко ему в ухо. Его руки держат крепко, как маленького ребенка, потому что Скотт боится, что Мартин сейчас начнет плакать и своих рыданиях упадет на землю. Но конечно, ничего не происходит. Есфирь не была бы собой, если бы позволила лицезреть свои слабости. Вытаскивать их из себя и рассматривать со всех сторон. Есфирь не снаружи ломается, ее изнутри выкручивает. Выворачивает в разные стороны, нажимая на натянутые нервы, проводя по ним так, будто это и не нервы вовсе, а струны. Есфирь выносливая, Есфирь на ногах твердо держится. ― Здорово, ― тянет девушка и, утыкаясь в плечо Скотта, начинает шептать. ― Мораль вновь сдвинет брови вряд, Праведность уронит взгляд. ― Что ты говоришь? ― не понимает МакКолл. Есфирь усмехается. ― Когда мы с Лидс были маленькими и оставались ночевать одни, мы читали друг другу стихи, чтобы не было страшно. А потом я читала стихи, чтобы научиться контролировать гнев. Стихи вообще универсальное средство сохранять трезвость ума, ― Есфирь молчит пару минут, а потом неуверенно спрашивает. ― Я могу прочитать его весь? Скотт кивает, снова слегка подкидывая ее на спине, потому что руки затекли. Он видит, как машина Питера проезжает мимо съезда в ресторан и слегка сбавляет скорость. Есфирь целенаправленно не смотрит туда, предпочитая вглядываться в темноту леса. Даже в детстве она не боялась монстров, потому что знала — она опаснее их всех. Особенно для монстров, которые пытаются обидеть ее друзей. Я крайний в этой игре, Но заверю вас, присяжный суд, Я доволен всем, что сделал тут, Я чист подобно росе. Ее ногти, аккуратные, покрытые матовым темно-синим лаком на его кожу надавливают, за стихами не слыша его шипения; он ведь и руки ее убрать от себя не пытается, разжать, скинуть. А должен бы. Встряхнуть ее как следует, выплевывая в лицо, чтобы успокоилась, чтобы не делала ему больно. Не драла кожу до мяса по живому. Ни одной отдаленно напоминающей что-то подобное мысли. Скотт молчит. У него заживет, как только она уберет руки, а у нее? ... Ей сейчас тоже больно. Большинство из нас удовлетворяются тем, чтобы существовать и спариваться, борясь за право на то и на другое, а доминирующая идея — обречённая на провал попытка управлять собственной судьбой — остаётся уделом немногих счастливцев и несчастливцев. Но Есфирь Мартин это, конечно, не устраивало. Есфирь делает глубокий вдох, наполняя лёгкие до предела. Пахнет мокрой травой, инеем и лесом, и немного ― шампунем Скотта. Она так обожает холодную весну, боже. МакКоллу не хочется думать, что поехавший мозгами Питер-Альфа-всех-вас-убью-Хейл единственный, кто может сделать её по-настоящему счастливой. Но всё же думает. Быть может, Питер не такой уж и ублюдок, как они привыкли считать? Или это Есфирь на самом деле куда стервознее, чем ожидалось? Но, из-за большой любви к Мартин, Скотт голосует за первый вариант. А потом опять думает о своей матери, и предпочитает думать, что все это ― большая ошибка, и как бы она не стоила Есфирь жизни. На то, как Стайлз пытается оправдаться за то, что врезался в машину Питера с ним и Мелиссой Есфирь смотрит почти с интересом. Почти, потому что в ней просыпается женская уничтожающая ревность. И злится она не на Мелиссу ― Боже упаси, эта женщина не виновата в том, что Хейл использует ее таким образом, а влюбится в него легче-легкого, Есфирь знает, Есфирь попалась ― а на Хейла, будь он не ладен. Мужчин оборачивается в поисках Скотта с такой самоуверенностью на лице, что Мартин просто удерживает себя от желания стереть ухмылку с этого лица. Он не видит Скотта, но знает, что тот его слышит. Он видит Есфирь, но она его не слышит. Мартин болезненно усмехается, даже не прячась за машиной, как МакКолл. ― Прек-рас-но, ― тянет она по слогам, но тут Скотт ее дёргает, и она исчезает из поля зрения Питера. Хейл морщится. Черт бы побрал этого юнца, на кой черт он притащил сюда его Пару? Скотт видит ― а Питер нет, и этот факт злит больше всего ― как лицо его Пары искривляется злостью и тушь сбегает с ресниц вместе со слезами. Ее ладони сжимаются в кулачки, и что-то отчаянное сквозит в ухмылке. Она совершенно не прекрасна в эти моменты, но Хейлу она нравится еще больше, когда он видит в ней свою грязь. Или бы увидел. Она невидящим взглядом смотрела куда-то сквозь людей, пытаясь заглушить бешеное и словно рваное биение собственного сердца. А потом это самое сердце упало куда-то вниз, гулко ухнув. Есфирь даже показалось, что она слышала треск. И тут Скотт дернул ее за плечо и заставил встать. ― Джексон! Пошли. Когда МакКолл поднимал ее за плечи и уводил, Мартин обернулась всего на секунду. Лицо Питера исказилось от злости и неудовольствия того, что Пара уходит от него подобным образом. С этим бетой, с МакКоллом. Кажется, Хейл тоже ревновал. И это заставило Есфирь улыбнуться. Чему-то. А Питера свернуть красными глазами и многообещающе ей усмехнуться. ✪★☆✫✬✭✮✯✰✧✩✵ Просто белая вспышка и душераздирающий холод, проникающий в каждую венку и клеточку мозга, и заставляющий бояться. Настолько сильно, что если бы Мартин сейчас не лежала на холодной земле и не была уверена в том, что на самом деле она жива, то с точностью могла бы сказать: то что она видела в самый последний момент, было ее смертью. Мелко вздрагивая, девушка одним рывком попыталась сесть, испуганно смотря по сторонам. Есфирь мало что помнила. Они со Скоттом бежали в дом Хейлов, потом ― оттуда, как внезапно что-то ударила ей в спину и ее ноги подкосились. Это была не пуля, не оружие, но что-то заставляющее ее разум затуманиться, а тело отказаться двигаться даже. Скотт не оставил ее, но она тут же услышала его болезненный вскрик, и он повалился рядом с ней. На этом все. Воспоминания вернулись учтиво медленно, и достаточно точно, чтобы успеть обдумать всю информацию. Мокрая одежда облепила тело, и почему-то отсутствовал на шее её любимый шарф. Капли дождя с волос стекали по лицу, срываясь с кончика носа и подбородка. Глаза были покрасневшими, мутными и словно стеклянными. Кто-то легонько бил ее по щекам, пытаясь привести в чувства. ― Есфирь! ― шептал мужской голос. ― Ну давай же, Есфирь. Я не унесу вас двоих. Чувствуя прилив горечи на языке, Есфирь с ужасом поняла, что это ее собственная кровь. Веки казались тяжелыми и налитыми свинцом, так что открыть глаза было слегка больно. Точнее очень. И пока Есфирь наконец открыв глаза, пытался внимательно изучить чье-то темное лицо, боль нарастала все больше, став комом посреди горла. Воздух казался горячим, и если бы не сильная воля девушки, она бы скорее всего впала бы в очередной сон. ― Давай, Есфирь, вставай, ― произнес кто-то сверху, теперь чуть сильнее ударяя по ее щекам. Есфирь попыталась сфокусировать зрение и теперь видела лицо отчетливее. ― Дитон? ― Угадала, ― его голос, пусть и был пропитан облегчением, но все равно отдавался отголосками страха и волнения. Было ощущение будто Алан Дитон обрел что-то, быстрее чем успел потерять надежду. ― Ты можешь встать? Есфирь кивнула, и попыталась встать, сначала оперившись на руки, а потом переведя все тело в горизонтальное положение. Она осмотрелась, ожидая увидеть где-то Скотта, но он ― с искаженным волчьим лицом ― был в крепкой хватки Дитона, которой, кажется, не в первый раз держал в руках оборотня. ― Моя машина не так далеко, ― спокойно сказал он. ― Вас двоих я не утащу ― ты должна идти сама. ― Я в порядке, ― хрипло сказала Есфирь. ― Я смогу дойти. Дитон кивнул и направился вперед. Есфирь, слегка трясясь и от холода, и от пережитого, шла за ним. Она чувствовала себя донельзя разбитой, какой уже раз за неделю. В голове у нее то появлялись многочисленные вопросы, то там становилось удивительно пусто и ей хотелось провалиться в сон. Алан словно чувствовал это и в то же мгновение поворачивался, и его твердый и словно просящий взгляд заставлял девушку двигаться дальше. Скотт то приходил в себя, то снова отрубался. ― С ним все будет хорошо, ― пообещал Дитон. Есфирь кивнула. В машине Алан положил Скотта на заднее сиденье и Есфирь села тут же, придерживая МакКолла. Алан включил печку, Мартин заснула и проспала до самой клиники, и хотя спать было неудобно, немного пугало глухое болезненное рычание Скотта, Мартин, запустив пальцы в волосы МакКолла, дремала. Проснулась она вместе с остановкой машиной. Дитон затормозил и быстрыми четкими движениями вышел из автомобиля, распахнул дверь пассажирского сиденья и обхватил Скотта МакКолла за плечи. Вытащив его из салона, который был беспощадно запачкан густой липкой кровью, Дитон с необычайным профессионализмом дал Есфирь указание: ― На сиденье ключи от клиники. Возьми и открой. Ты собиралась поступать в медицинский колледж? ― Нет, ― тупо сказала Мартин, выполняя указания. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. ― В любом случае, сейчас будет наглядный пример. Дитон всегда выглядел дружелюбным и приветливо. Они с Есфирь здоровались на улице, она иногда приходила поболтать со Скоттом и помочь в каких-то мелочах, просто чтобы просто потратить время. И Алан, у которого всегда был черный чай в заварочных пакетиках и ореховое печенье, тоже нравился Есфирь. Он был хорошим человеком, который всегда с приветливой улыбкой говорил ей «Привет». Теперь же Есфирь склонялась к версии, что ни черта она в людях не разбирается. Когда Алан укладывал Скотта на операционный стол, вкалывал ему обезболивающие, отдавая Есфирь какие-то указания, она удивилась тому, как переменился мужчина. Сейчас Алан выглядел хмуро, даже устрашающе. Брови сведены, взгляд наострен и задумчив, а руки ловко обращаются с хирургическими предметами, промывая и зашивая рану Скотта, подставляя под тусклое освещение губы сжатые в тонкую ниточку скептицизма. ― Он будет в порядке? ― проскулила Есфирь, смотря на бледного друга. ― Да, конечно, ― улыбнулся Дитон, желая подбодрить испуганную девушку. Есфирь выглядела через чур бледно. ― Не волнуйся, к утру ему уже будет лучше. Я бы отправил тебя домой, но тут тебе будет безопаснее, по крайней мере до утра. Есфирь закивала. Она еще совсем юна, неопытна и настолько обворожительно непорочна, что Алан считает настоящим кощунством, что Судьба отдает ее в руки Питера Хейла. Ему бы не хотелось для нее такого расклада, но что он, по сути, мог сделать? Сколько Есфирь ― девятнадцать? У нее должен быть хороший парень с будущим в одном из институтов Лиги Плюща, большой гардероб размером в комнату и воскресные обеды всей семьей. А что она имеет в итоге? Большой гардероб размером в комнату и воскресные обеды всей семьей, а также большой багаж в виде Волка-Альфы, который не без основания считает ее своей. Ее жизнь катится к чертям с удвоенной силой. Скотт приходит в себя с резким, болезненным вздохом, загоняя в легкие знакомый запах ветклиники. От запаха животных, каких-то медикаментов, земли и сильных духов Мартин он закашливается. Есфирь всхлипывает где-то рядом с его головой, прикрывая рот ладонью. ― Не советую пока вставать, ― говорит Дитон, придерживая его за плечо. Сильные руки в медицинских перчатках с необыкновенной осторожностью обрабатывают отвратительный порез. Есфирь крови не боится, но ее начинает мутить. ― Со мной все хорошо? ― устало спрашивает Скотт. ― А ты как? Как ты, Есфирь? ― Я замерзла, ― признается Мартин, и МакКолл с удивлением слышит в голосе всегда железной и несокрушимой Есфирь Мартин плаксивые нотки. ― Возьми в соседней комнате одеяло, ― советует ей Дитон, не отвлекаясь от своего занятия. Бордововолосая кивает и, сгорбившись и обхватив себя руками, идет туда. Алан обращается к Скотту. ― С тобой все будет хорошо. Я сделал тебе укол, чтобы ускорить процесс заживления. ― Вы же ветеринар, ― говорит МакКолл, стараясь не сдастся на милость сна, хотя он чувствует безграничную усталость. ― Вот именно. И девяносто процентов времени я лечу, в основном, кошек и собак. ― В основном? ― В основном, ― Дитон ободряюще улыбается, и расплывается перед глазами МакКолла. Скотт откидывает голову на железный стол и быстро засыпает. Алан снимает перчатки и переводит взгляд на мнущуюся в дверях Есфирь. Она бледная, напугана и совершенно разбитая. ― Уже поздно пить чай, но я могу заварить тебе Эрл Грей, ― предлагает Алан, улыбаясь. Мартин качает головой. ― Ладно, тогда я сейчас принесу раскладушку. В другой комнате есть небольшая душевая кабинка для персонала. Помойся, а потом ляг спать. Есфирь хочется спросить, откуда у Дитона есть вещи на все случаи жизни, но она считает это лишним. Вода из душа льется холодная, с перебоями, но Мартин жаловаться не приходится. Она стирает свою одежду и вещает на горячую батарею, а себя трет куском лавандового мыла. И несмотря на то, что одевать пришлось только старую фланелевую рубашку Дитона, зарываясь носом в подушку, которая пахла кошками и собаками; что спать приходилось максимально неподвижно, из-за скрипящей раскладушки; что Скотт периодически стонал во сне, а Дитон сидел в другой комнате и что-то там делал; несмотря на жжение электрического ночника на столе, Есфирь подумала, что все могло бы быть и хуже, и что завтра она во всем разберётся. Она стояла у окна, опутывая плечи тонкой красной мужской рубашкой. Тюль мягко развевался на ветру. За окном просыпался рассвет. Он сладко спал в мягкой постели на белых простынях. Еще немного постояв у окна, она пошла на кухню. Он проснулся, ветер ворвался в комнату и поцеловал его в лоб. Он пошел в душ. Комната опустела. Такая светлая, с большим окном, мягкой постелью с балдахином, уютным креслом в углу и дрожащим на ветру тюлем из тончайшего шифона. В комнату ворвался запах блинчиков и свежее сваренного кофе. Это вернулась она, держа в руках поднос, который тут же опустился на столик у окна. Ее волосы легкими волнами струились по плечам, ниспадая до середины поясницы. Ее ярко-зеленые глаза сверкали в лучах рассвета. Тонкий стан окутывала его новая рубашка, ноги, босыми ступнями зарывались в длинный ворс белого ковролина. Открылась дверь ванной, и в комнату вошел он, прикрытый, лишь белым махровым полотенцем. С волос падали капли воды зарываясь в волосах на груди. Он как всегда улыбнулся, увидев ее, такую хрупкую, стоящую у окна с развевающимися темно-бордовыми локонами. Его широкая улыбка могла бы по соперничать с лучами рассвета. Скрип двери заставил ее обернуться. Увидев его, она засияла. Он подошел к ней. Она опустила руки на его крепкие бледные плечи. Две пары голубых и зелёных глаз несколько минут отражались в друг друге. Он убрал с ее лица выбившуюся прядь. Она провела рукой по его груди, плавно поднимаясь и обвивая его шею. Он притянул ее к себе. Поцелуй на рассвете, что может быть приятнее? На пол упала красная рубашка. Его руки ласкали ее обнаженную спину. Она же, дрожа от желания, прятали лицо у него на груди. Упало махровое полотенце. А вслед за ним, два слившихся воедино тела, упали на постель. Ветер продолжал нагло врываться в комнату, остужая кофе, так и оставшееся стоять на столике из тонкого стекла… ― Питер… ― говорит она. ― Валентин… ―поправляет он. Умиротворение исчезает. Железные оковы крепятся на ее шеи, ногах и руках. Есфирь кричит.