Откуда им знать

Когда Есфирь просыпается, за окном стало только немного светло. Мартин не представляет, как долго длился ее сон. Вытянувшись под одеялом, чувствует приятную боль. Девушка видит на стеклянном столике стоят часы, и Мартин, прищурившись, видит время: четыре утра. Странно, что она проспала так долго, учитывая, что заснула вчера около… пяти вечера? Шести? Чудесное утро. Рядом с Есфирь крепко спит Питер Хейл. Вид просто потрясающий. Во сне его красивое лицо выглядит немного моложе. Губы полуоткрыты, блестящие чистые волосы в восхитительном беспорядке. Такая красота — это просто преступление. Хочется коснуться его рукой. Он как маленький ребенок, такой милый, когда спит. И совсем не скажешь, что этот красавец ― опасный Альфа, который убивает людей. Выскользнув из кровати, Есфирь находит уже вытащенную из пакета красную рубашку и натягивает на себя. Бесшумно выскользнув из спальни, Мартин спускается вниз. В камине тлеют остатки полена. Есфирь открывает одну дверь, которую почему-то пропустила вчера. Это ванная, и она больше ее комнаты. Две раковины. Забавно. Ванна сделана из белого камня, глубокая, овальной формы. Мартин смотрит на себя в огромное зеркало на стене и тяжело вздыхает. Надо ж было влюбиться в мужчину, который безумно красив, богат как Крез и у которого план мести и убийства распланирован едва ли не на весь город. Ужас! Есфирь сбита с толку и совершенно запуталась в своих чувствах. Волосы опять торчат во все стороны. Прическа называется «после секса» и девушке она очень идет. Есфирь пытается пальцами привести волосы в порядок, однако вскоре сдается. Есть хочется просто ужас. Кухня при внимательном рассмотрении оказывается еще лучше, чем Мартин ожидала. Видимо, Хейл знает ― или Надя рассказала ― о ее любви к готовке. На дверцах нет ручек, и Есфирь не сразу соображает, как их открыть. В холодильнике полно яиц, и Мартин решает сделать блинчики с беконом. Танцуя по кухне, начинает замешивать тесто. Вся квартира ее немного напрягает. Она готова к тому, чтобы в ней жили люди и Питер, судя по всему, ожидает переезда Есфирь сюда. Верно? Или нет. Есфирь мало что знает о Хейле. Несмотря ни на что, на его отношения к ней, она может назвать его жестоким. Слегка, возможно. Но сердце тут же бросается на защиту любимого: он потерял семью, всех, кого любил, и кто любил его. У него осталось только собственное сознание, которое стало ловушкой, и мысли о месте. Желание отомстить тем, кто унизил его, разбил и оставил умирать. Питер Хейл тоже когда-то был… Есфирь не может продолжить мысль. Она оставляет миску и поворачивается. В голове удивительно пусто, легкий туман, словно она находится в алкоголическом опьянение или наркотическом дурмане. Она и сама не знает, как это происходит. Она смотрит туманными пустыми глазами на Даграту, которая ей тепло улыбается. Как родной дочери, по-матерински. ― Мама. ― одними губами произносит Есфирь, делая женщину невероятно счастливой. Рассел улыбается, и пододвигает к ней чашку. От нее исходил сильный приятный запах можжевельника и листвы. Шалфей. Есфирь поднесла чашку к лицу, чтобы вдохнуть чудесный аромат. ― Пей, радость моя. ― мурлычет Рассел. Только от ее снадобий тело горит огнем, а голова туманится. Словно в забытье проваливаешься. И уже не понять, где сон, а где явь. Да и силы ее зелья отнимают. Хочешь оттолкнуть, а не можешь. Тело твое, но не твое. ― Скоро все будет правильно, как и должно быть. Есфирь улыбается, а в сердце пустота. Вот любовь матери ― пепел ей цена. И ничего она сделать с этим не может. Вкус шалфея отдается на языке небольшой горечью. Хорошо, когда есть чем заняться. Можно думать о своем, но не слишком серьезно. Питер Хейл тоже когда-то был ребенком. Волк тоже был волчонком. Питер Хейл никогда не был убийцей, он был лишь человеком, мстившим за свою семью. Он человек, исполняющий клятву, а когда-то давно он поклялся всегда защищать свою семью. Коль не можешь защитить - отомсти. Это он и делает. Есфирь не могла называть Питера убийцей или психом. Или все еще считать, что он ― моральный урод. Какой бы она была, если бы ее предавали, сожгли заживо и обрекли на шесть лет нескончаемых мучений. Он просто человек, который пережил слишком много дерьма за свою жизнь. Человек, которого не пожалели. Есфирь мыслями вернулась во вчерашнюю ночь. Его слова, его тело, то, как он занимается любовью… Есфирь закрывает глаза, и мышцы где-то в глубине живота сладостно сжимаются. Кухня здесь устроена по последнему слову техники. Кажется, она уже к этому привыкла. Есфирь надо положить куда-нибудь блинчики, чтобы они не остыли, и приниматься за бекон. Ставит бекон под гриль и, пока он жарится, начинает взбивать яйца. Процесс готовки всегда увлекал Мартин, и в такие моменты она позволяла мыслям хаотично носится в голове. Все чаще она думала только о Питере. Когда она оборачивается, то видит Питера. Наполовину обнажённого, и Есфирь думает, что не против видеть такую картину каждое утро. Он ерошит рукой волосы. Штаны свисают с его бедер так, что… ах. У Мартин пересыхает во рту. Питер небрежной походкой обходит стол и идет к ней. Широкие плечи, узкие бедра… видно, как перекатываются мускулы у него на животе. Он потрясающий. Альфа щурится. Бездонные голубые глаза ясны. ― По-моему, это была моя рубашка. Есфирь быстро себя оглядывает и усмехается. ― Думаю, твой Волк с ума сойдет, если ты будешь носить вещь, пропахшую мною. Хейл проводит пальцами по воротнику рубашки, спускается к ключицам. — Мне нравится. — шепчет он. — Но это тебя не спасет. Есфирь усмехается и перехватывает руку Хейла за запястье, отводит от себя. — Тебе омлет или глазунью? — Омлет — хорошенько взбитый. Мартин отворачивается, стараясь скрыть улыбку. На него трудно сердиться. Особенно когда он в таком несвойственном для себя игривом расположении духа, как сейчас. Питер открывает ящик и достает две грифельно-серых подставки. Есфирь выливает яичную смесь на сковородку, достает бекон, переворачивает и опять убирает под гриль. ― Что тебе снилось? ― с внезапной серьезностью спрашивает Питер. Есфирь могло показаться, но кажется в его голосе звучит неприкрытая ревность. Мартин не понимает, чем она вызвана. ― Я не помню. ― честно признается девушка. ― А что? Я что-то говорила. ― Ты звала кое-кого. ― тянет Питер, и тут становится предельно ясно, что Альфе это не понравилось. Есфирь не знает, кого она могла звать во сне: Скотта, Стайлза? Надю? Есфирь мало свои сны помнит. ― Кого же? ― интересуется Мартин. Ей необычайно хорошо, легко, даже несмотря на исходящего тихой злости Альфу за спиной. Она перекладывает омлет на тарелки. ― Ты звала Зака Лифшица. ― медленно, с холодной яростью проговаривает Питер. У Есфирь руки мгновенно слабеют, чашка падает на пол и разбивается на несколько кусочков. Девушку всю начинает трясти, словно в лихорадке. ― Нет. Нет. Нет. Ее шепот срывается, она опускается на колени, и голыми руками начинает собирать осколки. Пара из них врезает в тонкую кожу, пуская ей кровь. Осколки чашки пачкаются в красной жидкости, а Есфирь продолжает сжимать их в руках. Зак. Зак. Зак Лифшиц. ― Ты что делаешь? ― рычит Альфа, в конец разозлённый ее выходкой. Он подходит к ней и грубо поднимает, но Есфирь продолжает смотреть на осколки, испачканные ее кровью. Не на Альфу. Питер встряхивает ее за плечи, а Волк волей-неволей скулит, видя разбитую и какую-то отрешённую Пару. ― Есфирь! Мартин чувствовала, как лицо перекосилось от ужаса, а из глаз вот-вот хлынут слезы. «кажется я… убила… человека» ― Нет. ― шепчет Мартин, и снова едва ли не падает на пол, но хватка у Хейла крепкая, упасть не дает. ― Ты что? ― повторяет Хейл, но теперь это приобретает совершенно другой оттенок. Он буквально физически чувствует шквал эмоций, что навалились на его пару. Как тогда в больницу, когда она его боялась. Как боится сейчас. Большую часть времени Есфирь прибывала в какой-то странной эйфории, совершенно ей не соответственной, и эти чувства отражались непосредственно на Питере ― он тоже становился спокойнее. Но когда его Истинная испытывал столько отрицательных эмоций сразу, Альфа хотел только одного: убивать. Убивать всех, кто так или иначе причастен к такому состоянию Мартин. Убить. Защитить. Помочь. Дрожь колотила все тело, даже зубы стучали, а кухня покачнулась и поплыла перед глазами. Интересно, Питер чувствует нечто подобное, когда превращается в волка? Питер прижимал Есфирь к себе, слушая, как быстро бьется ее сердце. Словно у загнанного в угол кролика, на которого напирал хищник. И в то же время, Хейл не мог игнорировать приятные прикосновения: ресницы Есфирь касались его кожи, когда она моргала. ― Я познакомилась с ним два года назад. ― внезапно произнесла Есфирь, голос ее ровный и безжизненный. Кажется, она старалась подавить в себе нарастающую истерику. Волк подался вперед с каким-то жестоким интересом, жадно впитывая каждое слово пары. Глаза Есфирь плотно зажмурены, и она цепляется за Альфу, как за спасательный круг. ― Мне только-только исполнилось семнадцать. И практически на следующий день я познакомилась с… ним. Он был старше меня, возможно, лет на десять. Был художником, чувственным, у нас быстро завертелся роман. И все шло довольно хорошо. А потом я узнала… кое-что. Подавив охвативший ее трепет, Мартин слегка елозит в крепких волчьих объятьях. Питер, нехотя, ослабляет их, но Есфирь не отстраняется, а ложится на него сверху, откидывая голову на грудь и переплетая ноги. Руки Хейла снова сжимают талию девушку, и Есфирь кладет свои поверх его. Ей тепло и хорошо, совсем не хочется вспоминать дела минувших лет. Но она также понимает, насколько важно, чтобы Волк ей доверял, да и самой тянуть этот секрет ей не хочется. Питер ей не чужой. Питер смотрит на Есфирь, в глазах отражаются боль и сомнение, пока она обдумывает, как ей продолжить. ― Он был обыкновенным психом, помешенным на БДСМ-игрушках. С их помощью он убивал девушек во время секса. ― Есфирь болезненно усмехнулась. С минуту она бесстрастно смотрела прямо. Потом продолжила. ― Очевидно, что меня ждала такая же судьба ― я бы умерла во время эротического удушения или чего-то подобного, после чего мое тело скинули бы в какой-нибудь каньон. Меня спас случай. Надя пошла на свидание со Скоттом, и попросила меня отвезти ее отцу обед ― Стайлз как раз болел, и не мог этого сделать. Я согласилась. И там увидела этого… Зака Лифшице. Я не хотела верить, но все рассказала шерифу. Уже после я поняла, как мне повезло. Она сдавленно стонет и зажимает ладонью рот, чтоб сдержать свои эмоции. Питеру уже вовсе не интересно, поэтому он хочет сказать, чтобы она прекратила. Он обнимает ее и чувствует, как ей больно, но забирать душевную боль оборотней еще не научили. Альфа затаил дыхание. Хочется ли ему это слышать? Есфирь закрывает глаза и сглатывает, а когда открывает их снова, они сверкают, но по-другому, полные тревожащих воспоминаний. ― Я пошла к нему на свидание, где его скрутили. «Паршивая сука!» ― Его посадили, но следующей ночью он смог сбежать. Естественно, он пошел ко мне. ― Есфирь чувствует это. Как злой и яростный рык рождается где-то в груди Питера, поднимаясь к горлу, но он его сдерживает. ― Он пытался изнасиловать меня. Лидии и родителей дома не была ― она заразилась в школе, у нее поднялась температура и родители повезли Лидс в больницу. Я не знала, что он сбежал. Но когда он пришел, я думала только о том, что все понимали, куда он пойдет. Особенно отец Стайлза ― Ноа. Тогда он еще не был шерифом. В вечер, когда Зака поймали на свидание со мной, Ноа отвел меня в сторону и задал еще несколько вопросов. Не как полицейский, а как человек, дочери которому я была лучшей подругой. Как ребенку. Поэтому он знал, что Зак пойдет ко мне. Она жмурится от удовольствия, когда пальцы Питер зарываются ей волосы, массируя кожу головы. Приятно. ― Потом… что произошло потом, я помню плохо. Я убегала от него, но он смог поймать меня. На кухне. И когда он попытался… я вытащила из раковины мокрый кухонный нож и ударила его. В грудь. Потом еще раз. И еще. И еще. Пока меня не оттащили. Я помню, что вытирала липкие ладони о свои тёмные брюки, чтобы хоть чуть-чуть избавиться от крови, въевшейся в них. Помню, что двигалась осторожно, стараясь не смотреть на тело ― спасибо Стилински, что оттащил меня в сторону ― ибо безразличное онемение, которое я испытывала в те моменты, уступало место моим привычным эмоциям. В груди неприятно ныло, когда я судорожно хватала ртом воздух, чтобы отдышаться, но совсем не из-за сожалений о своем убийстве. ― Есфирь откашлялась. Потом заговорила намного ровнее, видимо, справившись со шквалом эмоций. Питера отпустило тоже. Он с каким-то облегчением уткнулся в волосы девушки, расслабив напряженное тело. ― И знаешь, что, Питер? Мой мир сфокусировался. Стал четким и ясным. Во всем. Оказалось, что именно это мне и требовалось. Когда-нибудь я смогу это забыть. Но станет ли это легче хоть когда-нибудь? ― спросила Есфирь, тяжело опираясь на Питера, наконец выровняв дыхание. — Нет, дорогая. И это не должно быть легко. — Потому что тогда все бы стали делать это, не так ли? — Нет. ― сказал Питер. Он улыбнулся ― в отличие от его ухмылки, эта улыбка была зарезервирована специально для Есфирь ― и продолжил лишь тогда, когда Есфирь посмотрела ему в глаза. Питер был единственным, с кем она могла поддерживать зрительный контакт, единственным, кто, как она знала, не пытался избежать призраков, таящихся в ее глазах. — Если бы это было легко, это означало бы, что ты потеряла свою душу. — А тебе легко? ― Есфирь не знала, как он себя почувствует, если ответом будет «да». Если Питер признается, что потерял свою душу на этом долгом пути. Она не была бы удивлена после всего, через что тот прошел, это точно. Так же Есфирь подумала, что она все равно не оттолкнет Питера, и это напугало ее. К счастью, она не была вынуждена принять какое-либо решение по этому поводу, и испытала облегчение, когда улыбка Питера стала грустной и задумчивой. — Нет, Сиф. Это никогда не было легко. Лишь необходимо. Есфирь прильнула к Питеру и обняла его за плечи. ― Почему я должен извиняться за монстра, которым стал? Никто никогда не извинялся за то, что сделал меня таким. Я знаю, чего я хочу, и я собираюсь заполучить это. ― Я могу перед тобой извиниться. ― предложила Есфирь. ― Нет, лапушка. ― Хейл тяжело вздохнул. ― Ты могла извиниться лишь за то, что не любишь меня. Тогда бы мой Волк сошел с ума без тебя. Но, наверное, в этом мире действительно и бед, и добра поровну. Ты делаешь меня счастливым, Есфирь, хотя я думал, что после пожара это будет невозможным. Есфирь слабо засмеялась, уткнув лицо в шею Питера, обнюхивая его и оставляя свой запах в ответ, хотя это ничего не значило для обычного человека. Зато она знала, что это значило для Питера, знала, что другие никогда не оказывались так близко к нему, так же, как они перестали приближаться (принюхиваться) к Есфирь. Но все было в порядке, они были друг у друга, и этого было достаточно. — Я так тогда умереть хотела, Питер. Он сгребает ее в объятия, носом в основание ее шеи утыкается, глаза крепко зажмуривая. Ее руки несколько безвольно его за шею обнимают. — Не смей. — отзывается он тихо, но тон выходит твердым, уверенным. — Ты не можешь. Не смей говорить мне таких вещей. Есфирь как-то слишком послушно кивает, прижимаясь к Волку ближе. Она устраивается у Питера на коленях. Есфирь сидит молча, с едва уловимой улыбкой на лице. Питер прижимает ее голову к себе, помечая запахом, и чувствует благодарность, обожание, признательность через любовную связь, а ещё очень сильные защитные инстинкты, бурлящие в нем самом. И следующая мысль Питера ― ему очень жаль любого, кто попытается навредить его человеку. Питер больше не волнуется. ✪★☆✫✬✭✮✯✰✧✩✵ Питер сжимает руку Есфирь, задерживая ее в машине. Протягивает ей два ключа: один ― продолговатый, серебристый, другой бронзовый. ― Это и твоя квартира тоже. ― поясняет мужчина. Есфирь улыбается. ― Подарок что надо, спасибо. ― Вероятно, до бала мы больше не встретимся. ― признается Питер. Есфирь хмурится, а внутренний Волк Хейла раздражённо рычит. ― Я все закончу, и все изменится, Есфирь. Лучшие дни ещё впереди. Есфирь не находит слов. Она несколько раз кивает и выходит из машины. Питер смотрит ей в след и уезжает, когда она исчезает в доме. Пусть Питер никогда прежде не касался тем милого «хобби» ее друзей, Есфирь всё равно каждый раз, каждый чёртов раз ожидает, что он начнёт спрашивать о планах Скотта или просить помочь ему заманить Арджентов ― догадки о том, что дом Хейлов подожгли они Питер выложил ей пару дней назад ― в ловушку. Боится этого, потому что уверена — не сможет ему солгать или отказать. Кому угодно, но не ему. Должно быть, это неправильно — ставить интересы Питера превыше сотни жизней обыкновенных людей. Они стали так близки, намного ближе, чем Питер даже мог предположить. Их подстроенные встречи превратились в настоящие свидания. Его расчет и ее последующая обида уступила место осторожному перемирию и искренней привязанности. Есфирь стала первым настоящим другом Питера за многие годы. Это... это не то, чего он ожидал. Есфирь проходит на кухню, ставит чайник и устало проводит рукой по лицу. Мысли текли совершенно не связанно: Лидия, наверняка, у Элиссон, родители должны вернуться сегодня вечером. Интересно, у них получилось помириться или они все-таки разведутся. Есфирь не то чтобы хотела развода родителей, но они люди взрослые и в состояние разобраться сами, верно? Да и они с Лидс не дети и поймут, если те объявят о том, что расходятся. Есфирь не может вспомнить, откуда у них дома сухие листья шалфея, но она кидает их в чашку и заливает кипятком. Вкусно. ― Кхм. Есфирь вскрикивает и, подпрыгнув, оборачивается. От неожиданности девушка выронила чашку. Она ударилась о пол и разбилась, бледно-зеленая жидкость растеклась по деревянным доскам. Перед ней стоял худой высокий мужчина, с кошачьими зелено-золотистыми глазами. На его губах играла спокойная улыбка, будто не он сейчас ворвался в чужой дом. Подсознание Есфирь шлепается в глубокий обморок, ему не поможет даже нюхательная соль. ― Простите, что напугал. ― теперь улыбка стала какой-то извиняющийся, даже виноватой. ― Я ждал вас, мисс Мартин. ― Ждали меня? ― хмыкает Есфирь, отступая на несколько шагов, но внезапно упирается в столешницу. Рука скользит по гладкой поверхности стола и натыкается на кухонный нож. Мужчина следит за ее движением. ― Я требую, чтобы вы немедленно покинули мой дом. Мужчина ее не послушал. Он не делал попыток приблизиться, только рассматривал ее с отстраненным интересом. Мартин не могла подобрать сравнение. Так рассматривают вещь, которую собираются подарить близкому человеку, с уверенностью, что родному она понравится, но до которой тебе самому нет никого дела. Примерно так. Есфирь прикинула, если она сейчас закричит во всю глотку, Питер ее услышит? Мартин смотрит на мужчину, а мозг лихорадочно работает. Как он сюда попал? Черт побери! Что ей теперь делать? Что могут сделать с ней? Ледяной страх стискивает сердце, кожа на голове зудит от того, что каждый волосок встал дыбом от ужаса. У Есфирь учащается дыхание, по телу проносятся волны адреналина и смертельного ужаса. «Спокойно, спокойно», — Мартин повторяет эти слова как мантру. Мартин кажется, что прошла тысяча лет, хотя на самом деле — всего доли секунды. Лицо незваного гостя по-прежнему остается бесстрастной маской, он рассматривает ее с тем же интересом. ― Мисс Мартин. ― внезапно начинает он. ― Уверяю, Вас, я не причиню вам вреда. Я не многим отличаюсь от ваших… ― он сверкает голубыми глазами, но это только больше пугает. Оборотень. Отлично, сейчас ее либо обратят, либо загрызут. ― Не стоит бояться. Мы не убиваем Истинные Волчьи пары. Питер Хейл не мой враг, а значит убивать я вас не стану. Я просто хочу… познакомиться с вами. ― его голос, одновременно нежный и хриплый, звучит жутковато. Есфирь хмыкает. ― Знаете, мне кажется вы… ― Мартин не договаривает. Мужчина раскрывает ладонь и делает глубокий выдох, пуская Есфирь в лицо какую-то зеленоватую пыль. Выражение лица Есфирь тут же меняется. Ее глаза затягиваются зеленым дымком, которая клубится в них как туман, заволакивая зрачки и радужку глаза. Есфирь выпускает нож, и руки безвольными шлангами повисают вдоль ее тела. Она молча смотрит на мужчину пустыми глазами. Он подходит к ней ближе и дважды щелкает пальцами перед ее лицом. Она наблюдает за движениями его пальцев, а тот удовлетворённо кивает. ― Меня зовут Фред Рассел. ― представляется он. ― Когда ты очнешься, ты не вспомнишь не меня, ни наш разговор. Но мне будет немного легче, если я признаюсь. ― Есфирь медленно кивает. ― Я брат-близнец Даграты, с ней ты уже встречалась. Моя сестрица немного… помешана на тебе. Сказать, что она тебя любит, язык не поворачивается, но что-то такое определённо к тебе испытывает. Фред засунул руки в карманы брюк и оперся на стол, находясь ровно напротив Есфирь, внимательно заглядывая в ее глазах малейший изменения. ― Включи плиту. ― внезапно приказал Рассел. Есфирь молча повиновалась. ― Знаешь, мы не жестоки. Просто если мы возьмем одну тебя, то все пройдет без лишней крови. Кейт Арджент, кончено, будет мертва. А если ты не остановишь Питера, то и Хейл тоже умрет. Ты не представляешь, каких трудов стоило уговорить Агату не убивать его сейчас. Сердце сжимается от ужаса при мысли о том, что он мог пострадать. Ее лицо вытягивается, Фреду даже кажется, что она готова зарыдать — такой несчастной она выглядит. Он подходит к Есфирь и заправляет ей локон за ухо. — Одна. — шепчет она. — Одна. И в одном этом слове звучит такая глубокая печаль, что сердце сжимается. ― Милое дитя. ― с жалостью произносит Фред. ― Ты боишься его. И Любишь. Мне так тебя жалко. Она качает головой и наклоняет ее то в одну, то в другую сторону, словно разминая шею. Фред заваривает ей новый чай и протягивает Есфирь. Она хмурится, словно не совсем понимает его действия, и немного сдвигается, чтобы по-прежнему стоять лицом к нему. Дыхание постепенно выравнивается. Фред наблюдает за ней с отстраненным любопытством. — Одна. Совсем одна, — бормочет она. Потом Мартин смотрит на протянутую чашку. — Не хочу пить. — тихо отвечает она и делает осторожный шаг в сторону. ― Хочешь. ― говорит Рассел и делает еще один шаг к ней. Буквально всучив ей чашку, он наблюдает за тем, как Мартин выпивает всю эту жидкость. ― Знаешь, тут не только шалфей. Дербенник иволистный, сон-трава, пассифлора, женьшень, зверобой. Я уверен, ты знаешь все эти растения, но в той дозировке, что мы тебе их даем... К примеру, дербенник еще имеет название плакун-трава. Согласно легендам, он усмиряет нечистых духов, делает послушными воле человека. Но знаешь, как его действие изменяет в этом конкретном настое. ― Есфирь продолжала сжимать пустую чашку руками, а Фред ― рассказывать, словно он был школьником, который говорил на свою любимую тему на уроке ботанике. ― Сон-трава тоже помогает от нечисти, но в совокупи с плакуном он лишает воли тебя. Ты можешь потерять месяц и не понять почему. Пассифлора прекрасно успокаивает нервную систему за счет расслабляющего действия. Целенаправленно действует на боли, возникшие на нервной почве, он делает тебя мягкой и податливой. А еще благодаря нему ты еще не делала попыток суицида из-за своего Альфы. Женьшень хорошо помогает при усталости и имеет легкое успокаивающее действие. Зверобой поднимет тебе настроение и уберет излишнюю нервозность. ― Фред касается кончика носа Есфирь, ласково проводя по нему пальцем. ― Твои друзья удивляются, почему ты так спокойна ко всему относишься. Все эти травы предписано принимать по несколько капель, мы же даем их тебе листьями. Думаю, твои друзья попытались бы остановить нас, узнай правду. Но этот туман спасает тебя от жестокой реальности. По сути, ты даже не понимаешь, кем на самом деле является Питер Хейл. Фред приближается к Есфирь настолько, что его губы касаются ее уха. Она дергается, стараясь сократить дистанцию, но врезается в столешницу. ― Ты забудешь о нашей встрече, как только я уйду. ― приказывает Рассел, и Есфирь кивает. ― Сегодня ты пойдешь на этот бал, будешь веселиться, а в полночь направишься к дому Хейлов, ладно? ― Мартин снова кивает. ― Вот и умничка. Фред отходит от сжавшейся девушки. Он ерошит волосы, но в арке, которая разделяла кухню с гостиной, внезапно останавливает. Его холодные голубые глаза впиваются в лицо Мартин, а потом переводит взгляд на работающую плиту. Чуткий нюх оборотня уловил неприятный специфический запах, который шел от работающей конфорки. ― Знаешь, Есфирь. Есть мнение, что боль помогает нам запечатлеть какой-то кусок жизни очень ярко. Или отдельные моменты, или то что нам говорили. Поэтому я хочу, чтобы сейчас ты приложила руку к плите. Фред Рассел исчезает, а Есфирь Мартин, все еще не понимая, что делает, закатывает рукав и как во сне подносит руку к горячей плите. ✪★☆✫✬✭✮✯✰✧✩✵ ― Как ты вообще умудрилась? ― недовольно спрашивает Лидия, забинтовывая большой ожог на руке сестры. Есфирь стискивает зубы, стараясь перетерпеть, но на глаза предательски набегают слезы. Она не знала, что ответить Лидии, хотя бы потому, что сама не понимала, как умудрилась обжечься. Она помнила, что хотела заварить чай, потом ― провал, и спустя, возможно, минут десять Есфирь обнаружила себя кричащей от боли. ― Я споткнулась. ― внезапно соображает Есфирь. Лидия поднимает на нее зеленые глаза, взглядом спрашивая, как можно споткнуться и упасть на работающую плиту. ― Я хотела что-нибудь приготовить к сегодняшнему приезду Ма… родителей. Но запнулась и упала, забыв, что плита включена, оперлась на нее. Ну и… ну и вот. Лидия щурит глаза. Ее сестра, которая занималась гимнастикой и танцами взяла и запнулась на их кухне? Есфирь серьезно думает, что она поверит в этот бред? Но в глазах бордововолосой скользит какое-то легкое недоумение, словно она сама удивляется, как это произошло. Лидия тяжело вздыхает и критически осматривает ожог на руке. ― У тебя же платье с черными лентами? ― спрашивает она. Есфирь кивает. ― Хорошо, тогда мы аккуратно замотаем ожог черной тканью, завесим браслетами ― получится как часть образа. Есфирь поднимается к себе и заваливается спать. Шалфей. От него хочется спать. Ни одно сумасшествие, ни один психоз не накатывает внезапно. Безумие, извращенность сознания приближается медленно, становится ощутимее, а затем принимает в свои объятия. Даграта видит, как сознание Есфирь преломляется, но не замечает того же в себе. А оно происходит. Тихо, постепенно. Безумие уже вцепилось своими грязными, когтистыми руками в нее. Осталось только сомкнуть их вокруг шеи, и агония избавит тело от остатков человеческой сущности. На ее место придет другая — опасная, нещадная. В ушах Даграты все еще звучат последние слова той, кого Есфирь незаслуженно называет «мама». «Она никогда не будет твоей дочерью». Такое вряд ли забудется. Почти с каким-то удовлетворением она понимает, что больше не осталось никого, кто бы мог запретить ей находиться рядом с этой девочкой. Ее могут назвать больной, безумной, но ее она никому не отдаст. Она принадлежит только ей. Даграта тяжело вздыхает. Филин в клетке ― которого Есфирь теперь не забывает выпускать на ночь, и который всегда возвращается в клетку ― смотрит на нее словно осуждающе. Подарок от Волка ― он должен защищать свою хозяйку от чужих, от любого, кто встает между Есфирь и Питером. Даграта скалит зубы. Питер Хейл ни сделал ничего, чтобы получить Есфирь Мартин. Чтобы она его целовала, обнимала, чтобы она его любила! Питер не заслужил любви Есфирь, а Агата… она так много вложила в свое счастье! Она бесшумно присаживается на край кровати и гладит Есфирь по волосам. Бордовые волосы ей не нравятся ― краска смоется, уступив натуральному цвету, темно-русому. Есфирь перестанет курить, станет разевать свои таланты, заведёт нужные знакомства. Осталось только немного подождать. Рассел уступила братьям только в одном: Лидия Мартин, Питер Хейл, Надя и Стайлз Стилински, Скотт МакКолл, мистер и миссис Мартин ― все они останутся живы. Про Арджентов говорить не стоит: если Крис и его дочь останутся живы ― ничего страшного, а вот Кейт отыграет последнюю роль в этой постановке и умрет. Фред захотел пожара, Даграта решила, что будет красивым снова сжечь то, что любит Питер Хейл. Ее идеальная дочь ― Есфирь Мартин. Агата на спящую смотрит чересчур спокойно, наблюдает. И изнутри должно пробирать чувство отвращения, но этого почему-то не происходит. Даграта широко улыбается. В этой улыбке есть что-то ненормальное. Есфирь улыбается во сне, словно реагируя на присутствие Агаты. Она словно оживает. Есфирь выглядит такой беспечной, красивой. Счастливой.