Не совсем хеллоуинские мотивы.

– Я знаю, ты бы никогда не поверил в искренность моих чувств. В их правдивость. И блять, даже не потому что я парень. Просто ты никогда не считал меня достаточно серьёзным для любви. Думал, я этого не знаю? Зря. Ты в очередной раз ошибся, Руслан. Видишь, как много я о тебе знаю, – Поперечный понимает, что такие разговоры до добра не доведут. Возможно, даже сведут его с ума, но ему как-то похуй, знаете ли. В наше время счастье – это если ты сошёл с ума и не осознаешь, что творится в мире. – Когда началось заражение, ты смеялся, мол, СМИ всегда так: разводят панику на пустом месте, а о реальных проблемах молчат. Да что уж там, мы все смеялись, пока Миша не перестал выходить на связь. Не надо было им с Киром ехать к нам. Надо было остаться в этой Москве. – Поперечный секунду молчит, а потом начинает тихо смеяться, чтобы его не услышали. – Ебать, Руслан, я только что понял, что теперь Москва заселена хачиками-зомби. Как думаешь, сильно изменилась их речь после трансформации? Не думаю. Вряд ли они стали говорить лучше по русски. Он берет бутылку, что стоит у стены, и неуверенно вертит ее в руках. Выпить или оставить? Дезинфицировать душу или оставить на случай, если придётся дезинфицировать рану или порез? От зомбаков не спасёт, но если ебнешься где-то или порежешься, помочь может. Даня откладывает бутылку в сторону и качает головой. Докатились. – Блять, я – и не пью. Не пью уже хуй знает сколько времени. Наверное, месяца три. Помню, что последнюю бутылку рома мы с тобой и Ильичом распили на троих, когда погибла Смелая. Я только тогда понял, как ей шла эта фамилия. Она реально была Смелой. – Поперечный достаёт из кармана полароидную фотографию, где они все стоят на пляже Бали и весело улыбаются. Знать бы тогда, что будет, возможно, остались бы там. Всяко лучше, чем сдохнуть в Питере, в котором все каналы уже загрязнены кровью, блевотиной и человеческими останками. В Венеции, говорите, пахло плохо? Ха! – Сложней всего было сдержаться, когда укусили тебя. Ты даже не представляешь, как выглядел тогда. Я ещё никогда не видел тебя таким беспомощным, Рус. И когда ты попросил убить тебя... Я думал, что сдохну там же. Я почти открыл бутылку вискаря, но тут в голове зазвучал твой голос. Я уверен, что это был голос в голове, пусть ты ещё был жив тогда. Ну просто... не мог же ты сказать мне, что пить – не лучшее решение, когда ты в любой момент можешь трансформироваться? Хотя нет, это ты мог сказать, как и то, что трясущимися руками мне не попасть в тебя из пистолета. А вот сказать, что ты любишь меня, ты явно не мог. Мой мозг специально наебывает меня, мразота такая. Даня ещё что-то хочет сказать, но тут слышит знакомое рычание. Значит, пора на охоту. Он проверяет патроны, проверяет оружие и смотрит на то, что осталось от его друга. Зомби-Руслан, спрятанный за решёткой и закованный в цепи, улыбается сгнившими губами, хотя это скорее тянет на оскал, и рычит. Он очень голоден. Поперечный подходит к клетке и ласково проводит пальцами по железным прутьям. – Потерпи немного, малыш. Я скоро принесу тебе еду. Возможно, даже поймаю ребёнка, ты с таким удовольствием вгрызаешься в эту бледную и нежную плоть... Данила выходит из подвала продуктового магазина, где ему посчастливилось оказаться, и начинает искать своих жертв. Он искренне верит, что совершает благое дело. Для Руслана ведь не жалко, да? Увы, зомби без человеческой плоти разлагаются гораздо быстрей, а Усачев должен быть прекрасным, когда учёные наконец-то найдут лекарство, превращающее тупых монстров в нормальных людей. Усачев вновь станет собой, поймёт, зачем все это делал Даня и перестанет быть ему просто другом.