Пригородные легенды

　　Ту ночь он помнит яркими, дробными образами: кусачий холод, ломающая боль в пальцах, ветер, забирающийся под шарф, воротник и дальше, вниз, к сердцу, пятна электрического света на переезде, и оглушительная тишина. Не помнит, откуда шёл: просто спешил домой. Может, задержался на работе. Или в баре с друзьями. Или задремал в автобусе — в общем, проехал свою остановку. Пришлось петлять между домами в почти неизвестном районе и по наитию искать нужный путь. Зимой это не так-то просто. Всё тонет в синих сумерках, а потом и в ночи, которая, кажется, никогда не кончится. 　　Обещание тёплого дома подгоняло вперёд лучше всякой угрозы, лучше даже самого холода. Он прошёл мимо подозрительно молчавших в конурах собак, по скользкому мосту через мусорный ручей, поскользнулся неподалёку от забытого стога сена, стыдливо укрытого кусочком плёнки, а потом поднялся на пути. 　　Поезда здесь ходили редко. Они раскачивали близлежащие дома раза три в сутки: длинные составы с нефтью и газом, летом — радостные, провонявшие курортным духом вагоны до Чёрного моря, утром и вечером — почти пустые электрички в районы. Последние больше не останавливались на полустанках с покрытыми грязью и ржавчиной расписаниями и табличками с названиями, из которых можно было составить целый набор выигрышных слов для «Скраббла». 　　Он к ним привык. Как привык к тому, чтобы всегда бросать быстрые взгляды в обе стороны — не мерцает ли семафор — перед тем, как перешагнуть через давным-давно брошенные здесь шпалы и рельсы. Переезд был совсем недалеко, и в зимней тишине всегда было отлично слышно предупреждающий, дребезжащий звонок. 　　Тогда он услышал его уже после того, как увидел на путях человека. 　　В сгущавшейся ночи он казался имитацией. Чем-то далёким — ещё более далёким, чем незнакомец, от которого тебя отделяет слои тёплой одежды, дикая холодрыга и ясность рассудка. Человек был пьян: шёл по путям вперёд, чуть раскачиваясь, но всё равно уверенно. Как болванчик, которого завели и пустили по прямой. Дёрганно, но даже ни разу не споткнувшись. 　　Он остановился перед тем, как спуститься вниз, прочь от железки, чтобы припустить домой, к свету, горячему чайнику и мягкой постели. Подумал, что, может, стоило бы что-то сделать. На секунду. А потом холод кольнул руки, и он пошёл дальше. Почти побежал. 　　Он никогда не был особо дружен с соседями, но на следующее утро всё равно услышал новость. А потом увидел её следы. На переезде. 　　Не так много крови, как нарисовали бы в фильме. Почти обыденность: след, словно что-то тяжёлое тащили совсем недолго, на грязном белом снегу, утоптанном шинами и подошвами. 　　Говорили: неудивительно, что всё так случилось. Алкоголики всегда ходят по краю, просто в данном случае — менее метафорическому. 　　Он торопился на работу, пропускал сплетни мимо ушей, но потом услышал про похороны и остановился. Его продрало холодом, который ничего не имел общего с утренним, щипавшим за щёки. 　　Он ведь остановился тогда. Что помешало ему не спускаться по тропинке к дому, а пройти вперёд по рельсам? Только ли холод? *** 　　День прошёл совершенно обычно: работы перед праздниками привалило, и он носился туда-сюда, стараясь успеть всё сейчас, чтобы не вскакивать на выходных от внезапно пришедшей мысли о неотправленных документах или ещё какой-нибудь мелочи. 　　Вспомнил, только когда подошёл к переезду. Снега выпало немного, и ало-рыжий след всё ещё оставался напоминанием. 　　У дома погибшего стояло несколько машин. Из открытой форточки доносились лязганье рюмками и запах гречки. 　　Он замедлил шаг, но головы не поднял, поглубже зарылся в шарф и пошёл домой. В холодильнике, как назло, была только кастрюля с остатками гречки. 　　А ночью ему приснился сон. 　　Он торопился домой: то ли после гулянки с друзьями, то ли просто потому, что уснул в транспорте. Было жутко холодно, и собаки странно притихли, и он чуть не прилип рукавом к перилам моста через ручей. Переходя пути, он заметил пьяного незнакомца и остановился. Потёр руки, подул в них горячим влажным воздухом и пошёл вперёд по путям, вслед за пьяницей. 　　Он довёл его до дома: дверь, к счастью, была не заперта. Кто вообще в такой холод в этих краях её запирает? 　　Под ногами вилась кошка. Он щёлкнул светом, налил обоим воды: хозяин свалился на постель и захрапел, кошка замурчала в его ногах. 　　Проснулся, когда во сне распахнул свою собственную, выкрашенную в зелёный, дверь. 　　День не задался: всё валилось из рук, важные и не очень дела забывались. Он бестолково прослонялся на работе до вечера, вылетел из офиса, толком ни с кем не попрощавшись, и ринулся навстречу выходным. 　　У соседского дома не было машин — зато была кошка. Серая с чёрными полосами, которых полно в округе, она сидела на снегу и поворачивала голову так, словно провожала взглядом. 　　Он так и не остановился. Даже не шикнул на неё. Дошёл до дома, распахнул дверь, включил свет во всех комнатах и только потом выдохнул. Под мерное гудение телевизора успокоился. Горячий чай тоже помог. 　　В постели долго лежал без сна. Думал, как и многие: а что, если. 　　Ему приснился прошедший день. Как шёл утром на работу, поздоровался с соседом, курящим на заледенелом крыльце и гладящим серую кошку. Как неудачно подошёл к переезду: пришлось долго ждать, пока пронесётся вереница гружёных газом вагонов. Как опоздал на привычный автобус и поехал маршрутом, который шёл чуть дольше, и в котором народу набивалось вечно, как килек в консервах. Как так и не смог залезть в карман, чтобы оплатить проезд, но его никто за это и не дёрнул. 　　Проснулся, когда во сне выскочил из автобуса на нужной остановке. 　　В прострации прошли выходные. Когда выбегал на улицу в ларёк, искал глазами кошку. Не нашёл. Успокоился. 　　Переезд всё ещё нёс на себе следы произошедшего: никто не заметил на красной каёмке знака маленьких капель. Снег затвердевал и превращался в ржавый лёд. Погода стояла ясная. 　　Снилось чересчур обычное: вместо вороха неясных метафор и случайных видений — обычная жизнь. Походы в магазин. Чистка снега у дома. Хоккейный матч по телевизору. 　　В праздники стал подмечать: во сне тоже покупал шампанское, тоже выбирал подарки родным, тоже гонял через весь город в поисках упаковочной бумаги. А ещё здоровался с почившим соседом и иногда подкармливал кошку. 　　В канун Нового Года оставил у соседской калитки горку куриных горлышек. Погладил довольную кошку. Вернулся домой, выложил в холодильник мандарины, нарядил пышную ёлку под окнами. Телевизор так и не включал, потому узнал, что выиграл в лотерею от соседки справа: та выбежала в тапочках и халате, увидев его в окно. 　　Проснулся, когда водрузил на ёлку старую серебристо-малиновую звезду. 　　Сходил в магазин. Мандарины попались уже забродившие. Ёлки под окном как не было, так и не появилось. Кошка прошлась по забору соседки справа, глянула в окно — словно бы прямо в глаза — и спрыгнула вниз. 　　Странно, но во сне он не переехал, хотя с такими деньгами стоило бы. Устроил праздник для себя и соседей. Кошка сидела на почётном месте, во главе стола. 　　Проснулся за столом, с недоеденным оливье перед мордой и ужасно затёкшей шеей. 　　Каждую ночь ждал теперь с ощущением надвигающейся беды. Вроде прививки от гриппа. Или самой простуды. Во сне он видел жизнь — свою и всё же не свою. Ему не хотелось засыпать. А потом ему не хотелось просыпаться. 　　Он сменил работу, а потом проснулся на кухне в офисе с недоеденным бубликом в руке. Коллеги целый день на него странно смотрели. 　　Он пристроил второй этаж к дому с помощью соседей со всей улицы, а потом проснулся от того, что в трещину в стене задувало снег. 　　Он влюбился, а потом проснулся один на своём широком диване. 　　В марте его уволили. Во сне он получил повышение. 　　В апреле у него украли телевизор и вынесли из пристроек все лопаты. Во сне он купил мотоцикл. 　　В мае он нашёл новую постоянную работу и вздохнул с некоторым облегчением. Во сне он удачно вложил деньги и начал работать дома. 　　Он сходил с ума — или уже сошёл. Жизни чередовались и никогда не сплетались в одну: просыпаясь, он всегда мог отличить реальность от сна. В реальности серая кошка оставляла у него на крыльце полусъеденных мышей, а соседи никогда с ним не разговаривали. В реальности он был один на один с самим собой. 　　Летом он умер. 　　И проснулся, когда сделал последний вдох. 　　Проснулся с улыбкой на губах. И хохотал всё утро, пока серая кошка неподвижно сидела на заборе, вглядываясь в окна его дома. Когда он поворачивал голову в её сторону, она делала вид, что выслеживает мышей у его бани. 　　Вечером он закрыл глаза, и ему приснилось ничего. 　　Не то чтобы он не запомнил свой сон, как бывало прежде, до проклятого переезда, и кошки, и Нового Года. Он буквально видел ничего. Оно окружало его со всем сторон. Давило. Перекручивало. Казалось, даже забиралось внутрь. Бесконечно долго, пока где-то в реальности не забрезжил рассвет. 　　Это не было кошмаром: они хотя бы позволяли милостиво проснуться, пусть с заходящимся в бешеном ритме сердцем и со слезами на глазах. Ничто просто заполняло собой его сны без остатка. 　　Ему постоянно хотелось спать. А потом ему хотелось проснуться. 　　Он сходил с ума всё ниже и ниже, как по ступеньками, как по выложенным вниз шпалам с рельсами-перилами — бам-бам-бам. 　　Он перестал спать. Или перестал бодрствовать? Ничто заполняло собой реальность: вместо солнца в небе висела пустота, вместо серой кошки бегала по забору тень. Однажды, проснувшись, он не увидел своего дома. И соседских. Только тропинку и линию горизонта, и зарево за рекой. И железную дорогу. 　　Он не чувствовал холода: шёл между рельсами, перепрыгивая через шпалы, чуть покачиваясь. Кажется, пошёл снег. Или это просто посыпались с неба звёзды? 　　Задребезжала сирена. Послышалось ли, что его окликнул кто-то? 　　Так и не оглянулся. Шёл, дыша мокро и горячо на руки. Усмехнулся, увидев на припорошенных снегом рельсах кошачьи следы. 　　В зимней тьме замигал семафор. 　　До переезда оставалось совсем немного.