Буду с тобой любой ценой

      Вера сидела на краю сцены, сжимая в руках листы с текстом, но даже не смотрела на них. Её взгляд медленно обшаривал зрительный зал. Оксана, Керо, Нефедов и музыканты, Игорь и Лиза, ребята из ансамбля.       Да где же он?!       Свешникова опустила взгляд. Тяжелые веки сомкнулись, её клонило в сон. Вера не спала всю ночь. Сначала долго сидела в том дворе, где её оставил Кирилл. Потом ходила по ночному Петербургу, пытаясь прийти в себя. Звонила маме, разбудив ту и сильно напугав (однако решила не тревожить её странными вопросами про детство в два часа ночи). Наконец, пришла домой. И долго плакала, уткнувшись в подушку.       Но с утра она была собранной, как никогда. И пусть под её глазами чернели круги от бессонной ночи, она достойно сыграет свою роль.       — Да где же Гордеев?! — взорвалась Оксана, расхаживая по залу, — прогнали все сцены, кроме встречи Мерседес и Эдмона на балу. Почему у вас такая странная пара? Почему не можете, как Колпаков с Леной — всегда вовремя и готовые?       — Мы не пара! — слабо запротестовала Свешникова.       Почему-то в голове никак не укладывался ассоциативный ряд: она и Кирилл — пара. Настолько нелепо и больно, что хочется плакать.       — Если сегодня так и не явится, будем решать вопрос о…       — Не надо ничего решать, — раздался бесстрастный голос в дверях.       Все резко обернулись. Вдоль рядов шел он — как всегда внешне спокойный и собранный. Но Веру-то не проведешь. Случайно она столкнулась с ним взглядом — у него под глазами, также как и у неё, чернели круги. Он тут же отвел взгляд, словно обжегшись. А она грустно улыбнулась.       Хоть в чем-то они похожи. Оба не спали этой ночью. И по одной и той же причине.       — Давайте, я готов, — безразлично пожал плечами Кирилл, встав напротив Веры.       Нефедов взглянул на Оксану, а затем взмахнул дирижерской палочкой. Зал наполнился оркестровыми звуками.       Вера первой начала свою партию. Странно, почему-то разучивая текст ещё месяц назад, она не придавала ему особого значения. Но когда дошел черед до следующих строчек, голос её невольно дрогнул.       — Я узнаю взгляд этих глаз. Прошлого тени преследуют нас, — с трудом пропела она.       У её Кири были изумрудно-зеленые глаза. И смотрели они открыто и с хитрецой. Это она помнила. Кирилл Гордеев смотрел на нее затравленно и дико. В глубине этих болотно-зеленых глаз таилась грусть.       — Мне не забыть эти черты… — протянула Вера.       Гордеев отвернулся от неё, не в силах ни слушать, ни даже смотреть. Сейчас Вера вкладывала в слова Мерседес личный смысл и их историю, нужно было быть слепым, чтобы не заметить этого. Только Мерседес узнала Эдмона даже под другим именем, а вот Вера его — нет. «И зачем тогда ей сейчас понадобился этот цирк?» Он закрыл глаза и лихорадочно выдохнул.       — Ты изменился. Но это же ты, — продолжала убеждать его она.       И каждое слово — будто иголка в самое сердце. Мерседес пела Эдмону. Но на деле — Вера своему Кире.       — На расстоянии касания руки. С тобою мы так далеки, — Вера подбежала к Кириллу и прижалась к нему со спины, — меж нами проклятье несбывшихся снов. И время несказанных слов.       В детстве Вера часто обнимала его. Не дотягиваясь до его шеи или плеч, она обхватывала его за торс и прижималась, утыкаясь лицом в ткань его школьного пиджачка. Кирилл Гордеев вздрогнул, когда она снова обняла его так же. Не доставая до шеи или плеч.       — Нет, я не тот. Тот мальчик мертв, — ответил он ей, отстраняясь и довольно грубо перехватывая её руки, — его давно нет в живых.       Кирилл пел, не разбирая слов. Сцена всегда была его отдушиной. Местом, где он мог быть не самим собой. Не Кириллом Гордеевым, которого мучили кошмары прошлого. А кем-то другим.       Но теперь он будто слился воедино с Эдмоном Дантесом и одновременно самим собой. Тем, которым был тринадцать лет назад. И единственное, чего хотел сейчас — убежать отсюда, как можно скорее. Чтобы не переживать всё это снова.       — Он лишь мираж, он только тень…       — Знаю сейчас…       — Забытый всеми изгой…       — Вновь ты со мной… мой незнакомец, до боли родной…       — Нам душу терзает тоска о былом.       Вера протянула к нему руки, будто желая коснуться его лица кончиками пальцев. Провести по небритой щеке. Заглянуть в глаза, утешая и говоря, что всё будет хорошо.       Но он лишь отвернулся от неё.       — На расстоянии касания руки, — их голоса соединились воедино, и в них слышалось лишь отчаяние, — с тобою мы так далеки. Как пошутила жестоко судьба!       Музыка резко стихла.       — Меж нами бездна, и бесполезны сейчас любые слова…       Кирилл резко обернулся и медленно подошел к ней. Подстраиваясь под мелодию, он обнял её за талию и закружил в вальсе. Вера положила руки ему на плечи, полностью доверившись партнеру.       Оркестр стих. Кирилл резко отпустил ее, отстраняясь. В зале повисло молчание.       — Играли бы вы так всегда, — наконец произнесла Оксана, — давно были бы в первом составе.       Раздались аплодисменты Керо. Режиссер удовлетворенно улыбался, показывая им большой палец.       — Хорошо! Очень хорошо было! Сколько эмоций!       Несмотря на пережитые только что эмоции, Вера не смогла сдерживать улыбки от похвалы. Она обернулась к Кириллу — партнера уже не было на сцене.       И не знала Свешникова, что так и не увидит его в ближайшие дни. Кирилл не появится на репетиции завтра. Не придет и послезавтра.

***

2004 год. Москва.

      — Саш, мне плохо…       — Что такое, Верочка?       Вера подняла глаза от альбома, где что-то рисовала цветными карандашами. Саша опустился на пол возле сестры и обеспокоенно посмотрел на неё.       — Я переживаю за Кирилла. Как он там один? Ты ведь точно-точно передал ему, почему я уехала?       Свешников потупил взгляд. Хорошо, что сестра ещё маленькая и не понимает всего. «Она и не поймет, почему я поступил так. Почему разрушил её дружбу» — подумал мальчик. Совесть начала съедать его уже тогда, когда он приехал в Москву и увидел грустные глаза сестры.       Уже неделю он жил вместе с семьей, но Вера так и не могла перестать переживать о друге, оставшемся в Петербурге. А Саша понял, что повёл себя бесчестно и жестоко. Он зря ревновал Веру, они всегда будут вместе  — братом и сестрой, а вот с Кириллом Вера больше скорее всего не увидится.       — А давай письмо ему напишем? — предложил вдруг Саша, в попытке одновременно и успокоить Веру и загладить свою вину, — ты ведь знаешь его адрес?       — Конечно! — Вера вскочила на ноги и затараторила, — правда-правда напишем, Саш? И марки купим? Настоящие?       — Настоящие, — усмехнулся Свешников, — завтра куплю тебе марки, только письмо напиши.       — Да я сейчас!       Вера сорвалась с места и принялась сметать все со стола в поисках листка и ручки. Найдя всё, она примостилась на полу, выводя буквы на тетрадном листе и от старания аж высунув кончик языка. Глаза её блестели от радости.       А следующим утром Саша зашел после школы на почту — купить марки. И вскоре бумажный конверт, обклеенный цветастыми квадратиками, упал в почтовый ящик.

***

2017 год. Санкт-Петербург.

      Вера скинула с себя тяжелое платье Мерседес и со вздохом опустилась на кушетку. Все тело побаливало от пятичасовой репетиции и танцев, что уж говорить о горле. Трудно было даже разговаривать с кем-либо. «А что ты хотела? Играть в одном из лучших театров Петербурга и не напрягаться?» — съязвило подсознание. Это был явно не уровень университетских спектаклей, где она играла до этого.       Уже в четвертый раз на репетициях Вера вышла на сцену без партнера. Кирилл пропадал неизвестно где уже третий день. Бедный Ростик не жаловался на то, что приходится всё проигрывать с начала с двумя партнершами по очереди, но Свешниковой было видно, как ему тяжело. Тяжело было всем, особенно перед премьерой. Даже Оксане, которая расхаживала по залу и ругала Гордеева на чем свет стоит.       — Не явится на следующую репетицию — расторгнем контракт к чертям собачьим! — впервые шумно выругалась помощница постановщика.       Керо никак не комментировал отсутствие одного из главных актеров, но было видно его нарастающее недовольство.       — Ростик, стой!       — А?       Немного запыхавшись, Свешникова нагнала-таки Колпакова уже у выхода театра. Тот обернулся и устало, но по-доброму улыбнулся ей.       — Ты звонил Кириллу? Почему он не появляется?       — Конечно, — кивнул Колпаков, — бесполезно.       — Почему это?       — Позвони — узнаешь, — пожал плечами Ростик.       Затем кивнул ей в знак прощания и первым вышел на улицу.       Вера, поеживаясь от холода, шла вдоль проспекта. Знала ведь, что нужно звонить партнеру — а боялась неизвестно чего. На последней репетиции он очень странно себя вёл, и даже немного пугал её. Хотя, судя по его глазам, пугала, скорее, она. «Глупости! Звоню только один раз и по поводу его отсутствий. Не хочется напрягать Ростика двумя сменами каждый день», — будто бы оправдываясь, думала Вера. А затем решительно достала телефон.       Вызов.       Гудки.       Абонент временно недоступен.       Ну к черту!       С трудом удержалась, чтобы не бросить телефон об асфальт. Однако сумела от греха подальше заблокировать его и отправить в карман куртки.       «И что теперь? Не идти же к нему домой, в самом деле», — думала она, бредя, куда несут ноги. Конечно, она знала, где живет коллега. Совсем недавно ведь была там. Но её появление в квартире Кирилла явно не вызовет у последнего бурной реакции радости. Скорее всего, её и вовсе выставят за дверь.       Шумное метро раздражало, мешало думать. Но одновременно и отгоняло мысли о произошедшем. Каждую свободную минуту она думала о том, что произошло между ними в том дворе. И эти мысли грызли её постоянно, навязывая чувство вины и жалости.       Тёмные дворы сменялись один за другим. Каждый из них был похож на предыдущий. И лишь один нёс в себе особую историю. Историю о крепкой и искренней дружбе маленькой девочки и её друга-защитника.       «Это было здесь», — внезапно догадалась Вера, осознав, куда совершенно машинально шла она все это время. Небольшой закрытый двор-колодец. Совершенно пустой. Ощутив, как сердце забилось быстрее в три раза, она обвела взглядом все пространство, подмечая каждую мелочь. А в голове все появлялись старые образы, совсем позабытые когда-то давно.       Песочница.       Злой хохот. Слезы, застилающие ей глаза, когда она почувствовала, как тряпичную Диану вырывают из рук. Синяк на локте от падения. Детская обида, засевшая где-то в области груди.       Затем — дерзкий с хитринкой взгляд зеленых глаз. Спина, которая загородила её от обидчиков. Тепло мальчишечьей руки, когда ей передали израненную куклу. Робкая улыбка.       Киря.       Лавочка.       Сломанная застежка на сандалике. Она, стоящая на лавочке с ногами, пока Кирилл внизу пытался сделать проклятую застежку.       — Сейчас сделаем… запросто… и будут, как новенькие, — бормотал он, убеждая то ли её, то ли себя самого.       А ей почему-то было смешно и так хорошо. Хотелось коснуться его тёмной макушки и взъерошить волосы.       Мусорка.        — Я просто выброшу его и всё! — Упрямо замотала головой она.       — Ну и дурёха! — произнес Кирилл. В его глазах стоял упрёк, — так только трусихи делают.       — Я не трусиха. Но мама за тройку убьёт…       Кирилл фыркнул. Шелест бумажки — и вот уже листок с диктантом и тройкой летит, скомканный, в урну.       — Вот и всё.       — Думаешь, что легко отделалась? Нетушки. Пошли.       — Куда?!       — Замучаю тебя правилами русского, — мальчик хмыкнул и скрестил руки, — заново диктант перепишешь. Чтобы потом не ныла.       — Киря!!!       — Или мамке расскажу.       — Тиран!       — Трусиха!       Уверенным движением Кирилл отбирает у неё портфель и ведет за собой, не давая шансов к отступлению. Бумажный комок одиноко валяется на дорожке, так и не попав в цель.       Взгляд Веры невольно метнулся на один из домов. Прямо на пятый этаж, где сейчас горели три окна.       Дом.       — Верочка, вставай.       Свет в комнате. И озабоченное лицо мамы.       — Я помогу тебе собрать вещи. Папа уже загружает машину внизу…       — Мы разве сегодня уезжаем? — сонно спросила она, ничего не понимая.       — Конечно, сегодня. Мы же с папой тебе говорили, Верочка, — вздохнула мама, — Ты забыла уже что ли?       — Киря!       Верочка метнулась к окну, прикасаясь лбом к холодному стеклу. Стояло раннее утро. В окнах дома Кирилла ещё даже не горел свет.       — Мамочка, мне нужно на улицу, — умоляюще протянула она.       — Какая улица, доченька? Шесть утра, никого нет. А ждать мы с папой не собираемся.       Вера осела на пол и прижала ладони к лицу. Плечи её содрогались от тихого плача.       А в соседнем доме безмятежно спал Кирилл, ещё не зная, что прямо сейчас его разлучают с лучшим и единственным другом.