Дьявол Черного моря

Говорят, что ожидание смерти может быть хуже самой смерти. Это правда – когда единственное, что можно сделать: ждать. Он ложился вечером в постель, ставил будильник – «Завтра». Лежал, глядя в потолок, и единственное, о чем был способен думать: «Завтра». Вспоминал прошлый раз, когда это произошло, и позапрошлый... и, конечно, самый первый: тогда кроме ужаса еще была жива надежда, а вместо покорности был кипящий ядерный гнев на тех, кто ПОСМЕЛ. Утром, отключая трезвонящий будильник, первое, о чем он подумал, глядя на экран: «Пять часов». Чистил зубы, тщательно завязывал галстук, завтракал, привычно здоровался, пожимал руки, читал лекцию, на которую пригласили хозяева академии – и где-то на самой границе сознания безжалостно тикал внутренний метроном: «Четыре часа пятьдесят минут... три часа сорок пять... два часа ровно». И, наконец, пришло время. Полдень, плюс-минус пять минут. Заблаговременно со всеми распрощавшись, он вернулся в свою комнату, заперся и сел на кровать. Свиток, пока молчаливый, аккуратно положил рядом с собой. И ждал: смерти, и того, что хуже нее. Ждал, не позволяя себе надеяться, что в этот раз обойдется, что случится чудо и все проблемы испарятся, как по волшебству – уже делал эту ошибку раньше слишком часто. Наконец, двенадцать ноль три – звонок. Он ответил сразу – на том конце нуждались в нем, и промедление лишь растянуло бы пытку. - Оно снова шевелится во мне, папа... – хнычущий, перепуганный голос единственной дочери. – Мне больно! - Все хорошо, маленькая, - ровно и ласково, тоном, которым родители уговаривают своих детей сделать прививку: «будет немного больно, но не бойся, ведь...» - Я с тобой. Скоро все пройдет, просто потерпи немного. Три минуты беспомощного позора родителя, который не в состоянии спасти своего ребенка. Три минуты плача и редких вскриков, когда совершенно новый, неизвестный ранее, Гримм, свивший гнездо в ее животе, начинал шевелиться, осторожно прикусывая внутренности. Три минуты обещаний, что защитишь ее и обязательно найдешь способ все исправить. Три минуты лжи, в которую верят по обе стороны Свитка: потому что иначе остается лишь лечь и умереть. Когда все закончилось, в дверь, предварительно вежливо постучав, зашла женщина, которая полгода назад, во время первого звонка, зашла в его кабинет, присела на стул и объяснила, что человек, которому принадлежит его преданность, поменялся. Как и о том, что произойдет с Салли, если он покажет ее врачам или попытается избавится от Гримм любым иным способом. Он ненавидел в этой женщине все. Тонкую змеиную улыбку. Грациозную, плавную походку танцовщицы, которая делала ее похожей на кобру, скользящую в невысокой траве. Строгий, идеально сидящий черный деловой костюм, лакированные туфли без каблуков. Красивое лицо с тонкими правильными чертами. Черные волосы, собранные в безыскусный хвост на затылке. Горящие золотые глаза – когда она не скрывала их за карими контактными линзами. Линзы тоже ненавидел. Следом за женщиной в комнату зашел широкоплечий парень с пепельно-серыми волосами – один из ее подручных. - Мне надо отлучиться из города на пару дней, - сказала Синдер Фолл, не тратя времени на пустые приветствия. – Пока меня не будет, твоим «телохранителем» будет Меркури – слушайся его также, как меня. Он кивнул. Что еще ему оставалось?.. - Скоро мы сделаем следующий шаг, - продолжила она. – Ты знаешь, какова твоя роль. Он знал. Роль предателя: друзей, своих студентов, гражданских, которых когда-то давно, заканчивая Хейвен, поклялся защищать. Все ради того, чтобы оттянуть неизбежное. Чтобы следующий трехминутный звонок не закончился истошным криком, а затем – тишиной. Вечной тишиной... «Озпин, как же не вовремя ты умер... Ты бы нашел выход...» Запустив руку за ворот рубашки, Лео Лайонхарт, директор Хейвена вытащил висящую на тонкой серебряной цепочке флешку, замаскированную под крестик Близнецов. - Хороший мальчик. Ладно, я пошла. Не ссорьтесь тут без меня, - змеиная улыбка расширилась, обнажая на мгновение белые зубы в волчьем оскале. - Мы все служим одному господину, в конце концов.

***

Как определить, что вы приехали куда надо, если не можешь просто посмотреть? Машина останавливается, глушится двигатель. Хлопает передняя дверь, кто-то за спиной открывает багажник и гремит раскладной коляской. Если как следует прислушаться, можно различить звонкий цокот каблучков о мостовую, огибающий машину. Новый хлопок открывшейся двери, тихий голос: «Мы приехали, Эмеральд». Тебя берут за руку и тянут наружу, терпеливо ждут, пока ты слепо шаришь по мостовой, трижды и четырежды проверяя землю, поддерживают, когда неуклюже выбираешься из машины, аккуратно направляют к инвалидной коляске: не то, чтобы ты не могла ходить, но так проще. Как определить, куда вы приехали и зачем? Можно просто спросить, и ей бы рассказали... но спрашивать не хотелось. Вообще ничего не хотелось, ни идти куда-то, ни думать, ни, тем более, чувствовать. Потому что стоило попытаться – и пальцы сами собой тянулись к глазам, натыкались на мягкую тканевую повязку, на ощупь похожую на полотенце; вспоминались бешеные золотые глаза со сжатым в тонкую линию вертикальным зрачком, что мелькнули перед ней за мгновение до того, как ладонь закрыла лицо; низкий, вибрирующий на границе между шипением и рыком голос: «Око за око, тварь»; боль и темнота. Эмеральд устала от этого. Устала плакать, устала дрожать и метаться по кровати, слепо тыкаться по собственной комнате в мотеле, пытаясь найти дверь в туалет, устала... от всего. Ей было все равно, куда ее везут и что будут с ней делать. Ей было бы все равно, даже если сейчас ее отвезут за город, пустят пулю в затылок и сбросят в пропасть поглубже. Она бы даже не удивилась – в конце концов, знала она очень многое, но без глаз, неспособная использовать Проявления, толку от нее не было никакого. Хотя подводить Синдер все равно не хотелось. Коляску куда-то покатили – Эмеральд слышала шум машин, гомон людей, топот ног; громкие четкие объявления подсказали ей, что привезли ее куда-то на вокзал. Неужели все-таки пуля и пропасть?.. Эмеральд подняла руку, завела за плечо и нащупала женскую ладонь, крепко держащую ручку коляски. Мгновение тишины – и Синдер, отпустив ручку, крепко сжала в ответ. «Если это сделает Синдер... то, может, и ладно» Эмеральд очень смутно помнила ту часть своей жизни, когда в ней не было Синдер Фолл. Ее нашел Хейзел в одном узком и пыльном тупичке Вакуо после того, как она обчистила карман какого-то очередного ротозея. Наверно, и к лучшему – она тогда только открыла свое Проявление, но даже тогда понимала, что прятаться вечно не получится: придется под кого-то идти, под кого-то ложиться, так или иначе – платить за защиту. Иного пути у простой уличной воровки не было... по крайней мере, не когда ей десять лет. Здоровяк Хейзел, тогда лишь начавший седеть, был ничем не лучше и не хуже других. В замке господина, затерянном в Темных Землях, было мало жителей – по словам самого Самаила, он «впервые пытаюсь сделать из людей что-то стоящее внимания». Он сам, молчаливый Хейзел, болтливый психопат Тириан – фавн-скорпион, Эмеральд... и Синдер – девочка на четыре года старше... и лучше нее в любом из возможных аспектов: быстрее, сильнее, умнее, мощнее, хитрее, взрослее, прозорливее. А еще... еще она была единственной в этом пустом и холодном замке, окруженном сонмами Гримм, ворваться внутрь и сожрать всех живых которым мешала лишь воля их господина, она была единственной, кому действительно было дело до испуганной зеленоволосой девочки, ожидавшей, что ее заставят воровать для преступников, но не служить олицетворению Зла. Она не возражала, когда Эмеральд забиралась к ней в постель по ночам, не в силах уснуть под вой Беовульфов под окнами. Всегда оставляла ей половину своего шоколада. Помогала на тренировках, объясняла непонятное, следила, чтобы она не забывала чистить зубы. Защищала от Тириана – когда фавну становилось скучно, он обычно развлекался единственным известным ему способом, и единственная защита, которая была бы у Эмеральд без Синдер – воля господина. Это означало только одно: она бы, скорее всего, выжила. А еще Синдер Фолл была единственной причиной, по которой Эмеральд не сбежала (или хотя бы попыталась) от этой кучки психов, едва получила шанс. Они куда-то спустились, Эмеральд чувствовала запах смазки и металла, гудки и грохот отъезжающих поездов. Синдер, поговорив с проводницей и дав знак девушке подняться, сложила коляску и аккуратно провела вглубь вагона, усадила в кресло у окна и села рядом, ни на секунду не отпуская руки: как напоминание, что она рядом. - Поезд Вейл-Гленн отправляется. Поезд проследует без остановок. - Куда мы едем? – все-таки спросила Эмеральд. Скорее из некого чувства долга, чем реального желания знать. - Местечко под названием Гленн. Крайняя южная колония Вейл. Маленькая удобная долинка, зажатая между горами, несколько выходов богатых рудных жил. Праха почти нет, но не Прахом единым... «Фронтир, - перевела Эмеральд. – Место, где законы цивилизации размываются, уступая место законам Темных земель. Место, где так удобно спрятать тело так, чтобы его никогда не нашли...» Эмеральд представила, как медленно стихают звуки города, и в тишине скрип колес коляски звучит все оглушительнее – Синдер везет ее туда, где никто не услышит выстрела, туда, куда заглядывают лишь крысы да подгорные Гримм. Вот скрип останавливается, громко лязгает взводимый курок... может быть, она скажет «мне жаль». Возможно, она промолчит и лишь выстрел объяснит, что чувствует к ней женщина, ради которой она была готова на все. В любом случае – все закончится. Если умирать – то, наверное, лучше так, от ее руки, чем жить бесполезной обузой. - Зачем? – прошептала она. - Там наш господин, - понизив голос, ответила Синдер. – Он предпочитает личные отчеты. А еще... Я собираюсь попросить у него помочь тебе. - Он никогда не тратит свою силу на смертных... - Значит, он сделает исключение, - отрезала Синдер и Эмеральд вздрогнула – именно так Синдер говорила с Лайонхартом наедине. «Ты сделаешь, как я говорю, или будешь страдать так, что начнешь умолять о смерти». Эмеральд сжалась, замерла испуганной мышкой – по ее мнению, только умалишенные захотели бы связываться с Синдер в плохом настроении. Обычно достаточно было просто сидеть тихо, не отсвечивать и дать ей успокоиться или сорвать злость на ком-то другом. Вот только сейчас не было рядом никого – не убивать же в переполненном поезде пыхтящего толстяка впереди, от которого ощутимо тянуло потом: вся конспирация рухнет. Сейчас она даже по лицу определить не могла, насколько велика угроза. Оставалось лишь ждать... Наконец, Синдер выдохнула. Отпустив ее руку, она придвинулась ближе – мягкие шелковистые волосы упали ей на лицо, когда Синдер прислонилась лбом к виску Эмеральд, в ноздри ударил сильный, немного резковатый пряный запах ее духов. - Я найду способ убедить его, Эмеральд, обещаю. Ты очень полезна. Никому, кроме тебя я не могу по-настоящему доверять – все остальные ударят мне в спину при первой возможности. Кто будет охранять мой сон, если не ты? Эмеральд впервые за последнюю неделю улыбнулась – так редко можно было услышать от Синдер такие слова... пусть даже это было грубоватое «Ты полезна». Уже сама нащупав ее ладонь, она крепко сжала ее обеими руками: - Я буду делать это даже слепой, - пообещала она. – Я могу просто спать у двери, ты знаешь? Прижавшись еще ближе, Синдер жарко выдохнула ей в ухо, так тихо, что даже Эмеральд едва ее услышала: - Гленн станет началом конца старого мира, и на его руинах мы построим новый. Мир, в котором нам не придется спать на полу, в кладовке под лестницей, как тебе и мне пришлось в детстве. Никто не сможет поднять на нас руку, никто не сможет заставить что-то делать против нашей воли. Это они – те, кто сейчас вкусно едят, мягко спят и плюют из своих небоскребов вниз будут ползать у наших ног, так же, как когда-то ползали мы. И ты будешь сидеть у моего трона, Эмеральд, и у тебя будут глаза... даже если для этого мне придется заставить гребанного Бога дать их тебе. Против воли ледяная волна мурашек пробежала по спине Эмеральд. Она знала лучше всех остальных в этом мире – Синдер Фолл никогда не бросает слов на ветер и всегда получает то, чего хочет. И если мир против – тем хуже для мира.