Hero of War

Твоя грусть пронзит облака, Ты не увидишь свет вдалеке. Ты захочешь уснуть на века И утонешь в глубокой реке. Дорога в никуда Будет с тобою навсегда. (Катя Богомолова)

*** — Попробуем это. Инъекторное заклинание беззвучно и практически неощутимо. Неощутимо оно и спустя предполагаемый период развёртывания в крови. Его Фэнг попросту не замечает, потому что время для него смазалось в бесконечную неразличимую струну. Одну струну, тянущую одну невыносимую ноту. — Нет реакции, — констатирует Феникс. Каждый раз всё повторяется. — Ты ставишь уколы не человеку, а ягро, запомни. — Ягро не пользуются лекарствами? — Вряд ли такие туши знакомы с подобными недомоганиями и колют себе нейромедиаторы тоннами. Не по чему им страдать, они иные! Чуть что, поди скручиваются обратно в зиготу и рождаются заново… *** — Я буду в лаборатории большую часть суток. Тебя там совершенно негде разместить. И, сам понимаешь, чем я буду занят. — Ирис не подпишется. — Нет. — Она не медсестра. Очевидно. Пауза. — Я всё равно не замечу, кто это будет. Следить, чтоб я не превратился в комок грязи. Или в комок грязи, умерший от голода и жажды. Пауза. — О, кажется, временами я буду его или её ненавидеть. — Если сможешь — сколько угодно, — отвечает Феникс. Хьк’кмьеейр. Когда что-то душит в горле и абсолютно наплевать, это почти получается произнести. Или же он не вполне слышит то, что говорит. *** Удивительно, что механическая рука осталась. Должна была отвалиться, но вцепилась в его нейроны и отказалась бросать, словно обладает своим личным разумом. Наверное, так оно и есть. Лежит, смотрит на него. Готова помочь, когда больше нечем будет помогать. Всё равно он ничего не делает. Когти в ней — острые. Почему никто не догадался их снять? Надеются, что в импланте встроенная защита носителя и он не сможет заставить лапу сомкнуться на горле? Пока он не может пошевелиться. На это расчёт? Не трудно лишь открыть глаза, а смотреть — уже трудно. Словно весь мир стал непререкаемым, затёртым и неприглядным. Колючим, невыносимым, отвратительным, отвратительно живым и на своей волне. А Фэнга на этой волне никогда уже не будет. Мир, слишком набивший оскомину и слишком подвижный. Его не оставят в покое, а он способен лишь тихо ненавидеть и мысленно сгорать от невыносимых ощущений, не в силах ничего сказать. Интересно, что бы делало Министерство Обороны, если бы все её солдаты после стимуляторов становились такими? Как что? Новые стимуляторы, отменяющие именно это. Феникс не изобретёт их за пару недель или месяцев, ибо люди разрабатывали их десятилетиями и вбухали кучу средств в бесчеловечные тесты на лысых мартышках. На людях. Кто они, если не лысые мартышки? И, честно говоря, для людей изобретать — проще. Но не для того, кто есть Фэнг. Это называется химера. Ему остаётся один беспокойный сон. Кахири не боятся давать ему седативные отвары в таком количестве, что Фэнгу почти не на что жаловаться. Ему ничего не снится. Да, совершенно ничего. *** «Внимание, Борт-9, приготовиться ко взлёту. Борт-9, приготовиться ко взлёту. Проверить крепления гидрокамер. Проверить индикаторы личных компенсаторов. Надеть шлемы, загерметизировать костюмы. Всем работникам базы приг…» — Эй, Фэнг, а тут есть внутренняя связь! — раздаётся неестественно бодрый голос Самарина. — Спасибо, теперь все будут слышать, как ты блюёшь. — Когда блюют, всё вверх идёт, — наставительно-терпимо, как умственно отсталому, поясняет тот. — А корабль взлетает с ускорением вверх. — То есть обосрёшься. — А запах по связи ещё не научились передавать. Дружный гогот всей группы прокатывается по шлему успокаивающим приливом. «…два, один. Старт». Фэнга бесчеловечным рывком вдавливает в фиксаторное кресло, на кости ложится неподъёмная тяжесть, а всю кровь высасывает от головы в ноги вместе с душой. Вместе с пронизывающим страхом и грохотом стартовых двигателей, жгучей вибрацией и разрастающейся темнотой в глазах он теряет сознание, и проваливается в бездонную бездну. *** Зелёный хлорофилл распался на красное и желтизну, как и везде. А синий — на фиолетовое и голубое. То, что имело красные листья, стало розовым и белым. — Как скоро снег? Снег — погребальное покрывало. В нём сон крепче. — До него ещё примерно недели две. Здесь обычно выпадает позже, чем приходят холода. — Быть того не может… — вздыхает Фэнг. — Наш год такой же длинный, как и у вас. Какой у этого кахири незнакомый голос. — Где Ирис? — Она приступила к сезонной работе. Осень и весна — самая пора обострений. — Где Хьк’кмьеейр? — Он в лаборатории. Но он может вернуться в любой момент с тестовым образцом, как закончит. — Ох, как же я вас всех ненавижу… Мир пахнет цветочной пылью, пылью из сломанных сухих стеблей. Удушливо-сладкий и холодный. Чёрная вода в купели, недвижимая. Нет гибкого скольжения лиловых проблесков чешуи в глубине. Лишь листья, как огромные лепестки, дрейфуют по поверхности. *** С самого утра приходят кахири. Фэнг не может их не видеть, потому что посажен на террасу прямо напротив ритуальной площадки. Он укутан, так что выбрался не сам. Не помнит, сколько уже здесь находится. Даже если пытаться судить по температуре конечностей. Он не чувствует, холодно ему или тепло. Ему всё равно, где находится, и он смотрит на завёрнутых в разноцветные туники и плащи кахири. Уши торчат из дырок, прорезанных в капюшонах. На Ирис — украшенная сложным узором юба. На голый торс наброшены лишь массивные бусы — огромное плотное кольцо, точно спасательный круг из драгоценностей. На голове — сложный головной убор из металла, стекла, заклинаний и мелких камней. Он специально не прислушивается к их речи. Хотя ему кажется, что он уже так глубоко погружен, раздавлен и растворён, что сросся с этим миром корнями, и слова сами окажутся поняты без каких-либо усилий. Там, за воротами смерти, нет ли абсолютного знания обо всех вещах, что были и будут? Нет ли покоя и сути вещей? Послушники в чёрном подчиняются Ирис, оттесняя посетителей от площадки и из поля зрения Фэнга. Она расстилает на вымытой плитке ковёр. Зажигает курительницы. Ставит блюдца и пиалы. Садится в позу, которую кахири используют для медитации и сосредоточения. Спиной к Фэнгу, и он не видит выражения её лица. Тихо и быстро, как призрак, напротив неё появляется первый приглашённый. Или это он моргнул и не заметил? Открыты лишь запястья и лицо: чёрный нос, соловая шерсть, плачущие, слезящиеся глаза. Больше ничего. Кахири отвечает на вопросы Ирис, сбиваясь на рыдания. Ирис кивает и поднимается так плавно, будто её подтянули на ниточках. Она заходит за спину кахири, снимает его капюшон и крепко заключает в ладони нижнюю часть растрепанной головы. Выражение застывшей в отстранённом внимании Ирис такое, словно она засмотрелась на космическую вечность. Мышцы её рук напрягаются, по переносице мгновенно ползут складки усилий, и она сворачивает голову кахири перед ней. В осенней тишине Фэнг слышит звук ломающихся позвонков. Никто из помощников, одетых в чёрное, даже не вздрагивает. Обмякшее тело Ирис укладывает на живот, подгибает под него лапы, а шею и голову кладёт на бок, повернув налево. Поза спящего в холода. Беспробудным сном. Курительницы, поза медитации, молитвы. Отпевающие? Послушники уносят мёртвое тело, аккуратно переложив его на носилки. Второй сидящий/сидящая перед Ирис не плачет, а смотрит в одну точку пустыми глазами. Кажется, молчат оба. Несколько минут или десятков минут? Ирис встаёт и сворачивает приглашённому шею. Всё повторяется. Третьему даже не дают сесть на ковёр. Послушники вскидываются и споро прогоняют его через ворота на улицу. Фэнг закрывает глаза, ощущая непреодолимую сонливость и сухость во рту. Когда он снова открывает их, на ковре сидит детёныш кахири, но с ним явно что-то не так. Как когда смотришь на зомби. Он двигается и стоит не так. И неправильные ошмётки сияния вокруг него… Фэнг вздыхает, в голове стреляет болью, он вынужден закрыть слепой глаз, видящий то, что не должен видеть человек. Ирис стоит и говорит с завёрнутой в многочисленные одежды фигурой на границе площадки. Фигура кланяется и уходит. Ирис становится над детёнышем, простирает ладонь над его макушкой, и он мягко оседает на ковёр. Его позу она не меняет. Послушники уносят тело. Он так долго гадал, для чего здесь Ирис. Кто она. Что она делает, на что имеет право и каковы её обязанности. Приносить ему еду из ресторана лайвахирской кухни? Следить, чтобы приезжие монахи не разгромили дом? Эвтаназия и евгеника. Право на жизнь, право на смерть. Значит, легенды и слухи не врали. Орудие варварской искусственной эволюции. Теократическая диктатура в действии. Жрецы — проводники божественной воли. Те взрослые кахири пришли своим ходом. Наверное, классические самоубийцы. Значит, за теми, кто от боли не может встать, она приходит в медцентр. Честно сказать, Фэнг не против сам оказаться на том ковре перед ней. Это прекрасный выход. Нет ничего хорошего в мучениях, не имеющих прекращения. Никто не выбирает, когда рождаться. Так почему хотя бы не выбрать, когда и за что умереть? Ему не суждено умереть во сне, но он попробует. И крепко закрывает глаза. *** На аванпосте под пластиковым полом стоят гравитационные компенсаторы, а трубы шлюзов отделяют агрессивную среду Адрагды-2 от нормального воздуха. Нет ничего лучше, чем снять гермокостюмы. Их держит адреналин победы. Многие сами отстёгивают и снимают с себя тяжёлую броню самостоятельно, и лишь потом обнаруживают раны под насквозь пропитанной потом нижней одеждой. И нет ничего лучше потом, после осмотра и починки на диагносте, лежать в своей тесной ячейке казармы. Потягивать горячую воду и выбирать из коробок пайков самые приглянувшиеся пакетики с концентратами и меняться ими (Фэнг менял всё и вся на томатный суп, ловко обирая всю казарму). — Кто говорит, что на войне не страшно — безбожно пиздят, — высказывается Самарин, растянувшийся на койке над Фэнгом. — Но мы выжили, и даже победили, — Фэнг стоически поедает концентрат, морщась от боли: ожоги запястий и растянутые мышцы рук ещё находятся в стадии заживления. Автопласт показывает всего 30% и обезболивающее вкалывать отказывается. Это всё дикертанг, раскалившийся от непрерывной стрельбы. Но бросить его и прекратить огонь он не мог. Да и вообще, остальное тело тоже ноет от нагрузки, которую с трудом компенсировал его разряженный доспех-скафандр. Ягро снёс ему одну из батарей на спине. Хорошо хоть спину оставил. — Это довольно смешанные чувства, — произносит Катарина, занимающая верхнюю койку напротив. — Испуг и облегчение. Ей тоже не повезло с руками, и вместо того, чтобы брать сухарики пальцами, она сыпет их себе в рот прямо из упаковки. — На аванпосте уютно, не знаю уж почему. Вроде в подземелье же сидим, — добавляет Катарина. Фэнг согласно угукает, выскребая остатки супа со дна миски. — Потому что мы отдыхаем и теперь черёд тех тварей бдить в ночи? — оживляется Самарин, койка под ним (и над Фэнгом) угрожающе скрипит. — Ты уверена в них больше, чем в людях? — Без нас они бы не справились, — пожимает плечами Моан Хэй и оглушительно чихает. — Тьфу… Кто-то должен был прикрывать спину, а они только вблизи умеют. У Моан Хэя шлем треснул. Пока они возвращались на базу, он успел немного нахвататься, поэтому через раз дышал в медицинский пакетик с нейтрализатором. В образовавшейся паузе он успевает сделать затяжек восемь. — Не хочется помирать, — тихо произносит Самарин, а получается, будто лозунг. Дружное «дааа» прокатывается по ячейке. — Денег хочется и обратно. «Даа» становится протяжнее и грустнее, и даже искренее, чем предыдущее. — Вот бы тот полёт не заканчивался, — делится Фэнг, задумчиво облизывая ложку. — Мне понравилось. Когда только едешь, это гораздо приятнее, чем когда достигаешь цели. Хотел бы я… — Стать командиром звёздного флота Хайклоу, которого ещё не придумали? — подсказывает Катарина, приподнимаясь на локте и роняя сухари на нижнего соседа. — С собственным кораблём, охраняющим внешние рубежи наших систем? — Звучит прекрасно. — И невыполнимо, — замечает Моан Хэй, невозмутимо забирая сухарики себе. Пока Катарина требует их обратно, а Хэй разом высыпает их в свой немаленький рот, Фэнг успевает взгрустнуть и опять вернуться к мечтам. — Но вас, ребята, я бы взял в команду, так и знайте, — заявляет он. — Я не пойду, у тебя ноги воняют безбожно, — ворчит Самарин, а Моан Хэй начинает смеяться своим прерывистым задыхающимся смехом, переходит на бульканье и снова дышит в пакетик. *** Он просыпается в палате с цветастыми стенами. Это что, пейзажи? Небо, горы, леса, летящие птицы… Он моргает, и изображение расплывается, превращаясь в крупные размытые пятна. Он не любит пятна, но хорошо, что среди них нет ни фиолетового, ни красного, ни жёлтого, иначе он бы тут же схватил паническую атаку. Над головой светятся гирляндами пульсирующие заклинания, врезаясь ему в слепой глаз. — Позовите Ирис, — бормочет он, как ему кажется, едва слышно. — Вы можете позвать Ирис? Стены прыгают и шевелятся, он не знает, есть ли кто в комнате, кроме него. Звук открывающейся и закрывающейся двери. Сосредоточившись, протерев глаза и проморгавшись, Фэнг возвращает себе способность фокусироваться на предметах. Это Феникс в его палате. Он присаживается на циновку рядом с матрасом. Фэнг не помнит, когда видел его в последний раз, и на сердце становится тоскливо. Он с трудом перебарывает в себе желание отвернуться. — Твои научные изыски зашли в тупик? — бросает он. — Я забыл, как выглядит твоё лицо, Хьк’кмьеейр. Незаметный короткий выдох, но Фэнг его различает. Его упрёк достиг цели, и весьма болезненно. — Тот, кто оставил тебя одного на террасе, будет наказан. Ты схлопотал переохлаждение. — Не надо… не надо его наказывать, — бормочет Фэнг. — Он всего лишь пытался помочь. — Ты считаешь, я ничего не смогу сделать? — Вероятнее всего. Так ты позовёшь Ирис? — Да. Я могу её позвать. — Ты же не будешь уходить? Посидишь со мной до её прихода? — ему наплевать на умоляющие нотки в своём голосе. Как их там может не быть? У него нет сил на какое-то иное моральное воздействие. — Да. — Не отправляй меня обратно. Ты же знаешь, мне неважно, где находиться. Меня не нужно развлекать и я всё время молчу. Либо просто сплю. И мне всё равно, где именно спать и что есть. — Ты прав. Феникс даже не спорит, сдаётся так. Он видит, что ошибся. Или, может, понимает, что не может отказать в просьбе, если это единственное, чего Фэнг захотел за… — Сколько времени уже прошло? — Два месяца. — Как долго… Всё время забываю даты. Я думал, что вечность. Рука, имплант… ужасно тяжёлая. — От неё плохо? Человек отрицательно качает головой. — Нет. Иногда я обращаюсь к ней, будто она живая. Она решила остаться со мной, даже когда я в таком состоянии, за что ей огромное спасибо. В комнату сквозь приоткрытую дверь просовывается косматая морда с тупым коротким носом. Феникс говорит ей что-то, в чём Фэнг различает обороты вежливой просьбы, однокоренного «идти» или его разновидности, и имя Ирис. Голова кивает и исчезает. — Пока мы ждём, я могу принести тебе поесть. Я рад, что нам до сих пор не пришлось перейти на внутривенное. — Это всё потому что у еды есть вкус. Иногда пробирает до костей. Не какая-нибудь больничная или столовская баланда. Или армейка, — он внимательно смотрит на замолчавшего Феникса. — Не самое лучшее решение покидать меня сейчас по какому-либо поводу. — Ты снова прав. Я сам за это время будто разучился думать о таких деталях. Не осталось места. — Одни формулы и лабораторные тесты? — Это очень сложно. Даже с учётом нового оборудования, которого не было… кхм, в моём прошлом. — Удивительно, что кто-то посчитал, что древний учёный лучше справится с поставленной задачей, чем современный и подкованный. И тут у Феникса расширяются глаза от услышанного — настолько велико его изумление от внезапной догадки, что даже мимика включается. — Великие восемь, почему я не смотрел на это именно в этом ключе? — Ты вроде говорил ранее, что тебя призвали из-за твоих беспрецедентных навыков и нестандартных научных подходов… — Нет, само построение фразы. Ведь если посмотреть с этой точки зрения, в моём призыве нет смысла. Мои знания безнадёжно устарели. — Если только ты не помнишь кое-что, что все давно забыли. — Именно! — восклицает он. — В этом ключ, а не в правильной комбинации. Мой друг не ошибается в таких вещах. Нужен какой-то из старых методов, но я… Он так и застывает с открытым ртом, не закончив фразу. — Это будет опасно, — наконец, шепчет он, опуская подбородок. — Да я смеюсь в лицо опасности, — мрачно цитирует Фэнг труды древних людей. — Хуже, блять, уже не будет. *** Фэнгу непонятно, как при всём при том Хьк’кмьеейр допустил к нему её. Или он не предполагал, о чём он собирается попросить? Он вообще знал, чем она занимается? Вряд ли в его время было такое. Тогда кахири мёрли сами собой и в огромных количествах, в особенности дети с патологиями душ или как у них там определяется… А вот Ирис поняла, почему и для чего была приглашена. На ней уже нет диадемы и той большой связки бус, но золотая юба та же самая, под тёплым плащом, на котором осели капли воды. — Я уберу грязную посуду, — уведомляет Феникс и ретируется с подносом, оставив их наедине. Возможно, Фэнг отвлёк её в самый разгар страды. Но ничего, он ждал возможности так долго, и эти подождут. Часом позже, часом меньше — всё равно им уходить навсегда, впереди вечность. — Говори, — произносит Ирис. По её отстранённому виду кажется, что она всё ещё где-то витает, сосредоточенная на чём-то невидимом. Одной ногой — там, другой — здесь, где бы это «там» ни было. — Я видел, как ты помогала самоубийцам. Это ведь были они? Казни преступников так не проводятся. — Преступники тоже в моей юрисдикции, — она внимательно смотрит ему в глаза. — Я хотел попросить сделать со мной то же самое, раз у тебя есть разрешение. Ирис расстёгивает плащ, без сожалений давая ему упасть прямо на пол у ног, и присаживается на циновку около Фэнга. — Я попросил официальным документом лечения у кахири. Эвтаназия — это один из вариантов, которым лечение иногда заканчивается. Не всё лечится. Так что это не будет нарушением чего-либо… каких-то соглашений, договоров. Никто в Нью-Исине не удивится, когда вы скажете, что я погиб от последствий распада их же препаратов. Они ведь до сих пор меня не хватились, представляешь? Всем всё равно, что со мной тут делают. Я списан со всех счетов. — Ты хочешь, чтобы я оборвала твою жизнь. — Несомненно. Это я и пытаюсь сказать. — Я не принимаю решение единолично. — Очевидно, иначе хер бы кто разрешил. Ты вступаешь в резонанс с какими-то своими богами, транс, все дела. Проверяете, действительно ли хреново просителю, а затем сворачиваете шею с помощью божественной силы. Так вот, мне хреново настолько, что вряд ли тебе когда-то попадался настолько цельнохреновый экземпляр. У Фэнга самого уже в глазах зарябило от слова «хер», но остановиться он не смог. — У нас нет богов, — с подозрением отвечает Ирис, и человек выпадает в осадок. — Это реальные существа, в них нет нужды верить. С ними можно поговорить, их можно потрогать руками. — Чёрт, да это даже лучше, не будет двусмысленных гаданий на кофейной гуще. Ответь мне, наконец, точно: ты имеешь право меня убить? Я попадаю под твою юрисдикцию, как ты выражаешься? — Да, я могу. — Фух, отлично. Что нужно для этого предпринять? Какие-то очищающие молитвы, благовония? Ты можешь сделать это прямо сейчас? Она думает пару секунд, задержавшись взглядом на потолке и, наконец, произносит: — Я проведу сеанс контакта. Если ощутишь что-то чужеродное в своём разуме, не сопротивляйся. — Понял. От этого пресловутого контакта снова пошатнулись стены, оплыли цветами, как расплавленные солнцем и столетиями витражи. В сознании Фэнга уже давно стоит такой хаос и неразбериха, что чего-то нового или постороннего он просто не в силах заметить. Разве что на какой-то момент он перестаёт слышать и воспринимать происходящее в комнате, а потом внезапно, рывком, возвращается обратно. — Твоё состояние действительно тяжёлое, — размеренно декламирует Ирис. — Твоё желание чёткое, хорошо оформленное и настоящее, неприходящее и неизменное. — А кто-то сомневался? — тихо ворчит Фэнг. — Но Оно не даёт разрешение на процедуру. — Что? Кто, бл… — Оно просит дождаться, пока Хьк’к не закончит с тобой все необходимые манипуляции. После… ты волен уходить. — В случае его неудачи, ты хочешь сказать? Подождать, пока он испробует все варианты? — Его удача не отговорит тебя от желания уйти. Это не связано с ментальным расстройством. Ты ведь давно решил, ещё до его начала. — Верно… — Цивилизации кахири необходимо закончить исследование твоего тела. После ты можешь жить дальше, а можешь потребовать своё противоположное право. — Блять… — тихо ругается Фэнг, в раздражении отворачивая голову. Ему всё же придётся всё делать самому, а в его состоянии это охренеть как сложно. — Я не смогу ждать так долго, — шипит он в приступе злости, отнимающим последние эмоциональные силы. Он, чёрт возьми, так много на это поставил! — И кто, кто решил, что стоит меня пока поэксплуатировать всем на благо? — Тот же, кто решил, что Хьк’ку пора вернуться в мир живых. Если хочешь, обматери его, когда оно прилетит с войны. — У вас, кахири, серьёзные проблемы с местоимениями. — Это у вас в адаптанте с ними проблемы. Нет ни одного подходящего для этого существа. Ирис собирается и уходит, а Фэнг чувствует полное, опустошающее бессилие, наваливающееся на него, как жаркий самум, и вдавливающее в постель, как в могилу. Он больше не чувствует в себе сил говорить и думать, как было совсем недавно. Надежда на прекращение недолго держала его на плаву. — Твой якобы «друг» — жестокая тварь, — едва слышно сообщает он вернувшемуся Фениксу. — Именно, — соглашается тот, серьёзно глядя на него. — Это не фея-крёстная, Фэнг. — Дай мне снотворного. *** С автопластами Фэнг уже сроднился. Костюм и оружие постоянно либо перегреваются, либо разряжаются. Он слышал, что это воздействие полей, продуцируемых Ягро, но требовать точного ответа не было ни возможности, ни смысла. Если учёные-инженеры это знают (а знать должны), то новых средств защит пока не выдумали. Но он не считает, что в этот раз была виновата техника. Она сама собой не убивает. В отличие от ягро, с которым они боролись. И всё-таки завалили. Но с какими потерями… Он не особо разбирается в особенностях ведения космических боёв, лишь видит их иногда на линии горизонта по ночам. Как столкновения астероидов, полярное сияние, разноцветные тонкие лучи. Солдаты его подразделения здесь — для наземных операций, и летать им не положено. Но умирать в космосе, в атмосфере или здесь… не тот выбор, который он бы хотел делать. Какая разница? Смерть всегда мучительна. Тела Катарины и Самарина нужно придать земле. Моан Хэй в госпитале, в палате реанимации. Мало кто вообще выжил из их группы, командира подстрелили одним из первых. Фэнг не может вспомнить точно, что делал после. И он не собирался просматривать внутренние записи боя, спрятанные в чипе шлема. Кому надо, уже просмотрели всё. Грунт Адгарды-2 в месте Аванпоста — смесь неподъёмных камней, а то и скальная толща. Никто не даст им использовать дикертанги для того, чтобы взрывами образовать подходящие ямы, а курганы запрещено складывать по санитарным соображениям. Он чувствует опустошение и безразличие, и не боится отказа, когда входит на территорию кахирской части аванпоста и спускается в первое попавшееся строение. Им оказывается молельный дом. Фэнг приходит к этой мысли методом исключения: нет столов с тарелками, нет стеллажей с вещами, нет лежанок. Зато есть кахири, толпящиеся разноцветными, тихо переговаривающимися группами. Почти толкучка. В центре зала с низкими толстыми подпорками зажжено что-то вроде алтаря — лампы вместо свечей, маленькие фигурки богов и сияющая символами белая панель. Скорее всего, это их связной и вычислительный терминал. Многие сняли боевое облачение, а на обычных тряпках знаков различия нет. Монахи? Лекари? Скорбящие воины? Фэнг не знает, как определить, идёт ли богослужение или что там у них… он не помнит сейчас практически ничего из той методички. Он входит, но мало кто обращает на него внимание. Взгляды такие, будто сюда просочился очередной кахири, а не человек в облегчённом (и почти отмытом от копоти и крови ягро) гермокостюме. Он активирует переводчик и обращается ко всем и к никому в частности, не повышая голоса. — У нас погибли товарищи. Кто-нибудь может помочь выкопать могилы? Нам это сделать проблематично. Судя по редким коротким взглядам и подёргиванию нескольких пар ушей, его услышали те, кто не был слишком погружён в себя и совместное бормотание. Фэнг грешным делом думает, а не телепатическую ли передачу они сейчас ведут через весь космос в свой мир? Да не. Среди них нет столько телепатов. Фэнг повторяет снова, добавляя некоторые уважительные обороты. Эффекта ноль. Пока он внезапно не замечает краем глаза, что один из них всё же его увидел и внимательно смотрит. Тогда он обращается конкретно к нему. — Вы извините, просто у них нет денег, чтобы оплатить транспортировку тел на Хайклоу. И семей нет, которые эти тела бы ждали. Поэтому мы вынуждены похоронить их здесь, надеясь, что когда-то это станет нашим общим домом. Камень вспарывает только оружие, но нам запрещено его использовать таким образом. Понимаете? Кахири отступает от колонны и подходит к нему. Он довольно мал ростом, ниже Фэнга, и не сильно широк в плечах. Очевидно, не воин, а кто-то из вспомогательных войск поддержки — в полумраке не рассмотреть нашивок, но контуры угадываются. На его голове капюшон с прорезями, сквозь которые торчат мохнатые уши. — Не тревожь их сейчас, у них свои скорби и тяжкие думы, — произносит он. — Я помогу вырыть могилу. Лайвахирский! Это же переводчик. Отлично, можно отключить свои приблуды и не тратить энергию. — Мы будем очень признательны. Извини, как мне тебя называть? — В переводе моё имя звучит как Добрый День, — он старается говорить медленно и ровно, чтобы Фэнг различил все звуки и чтобы нивелировать прыгающие интонации, которые могут машинально перенестись из вахравского. — А тебя? — Ну, если перевести моё, то получится «Ветер». А фамилия, говорят, исландская, не знаю перевода. Фэнгу кажется невежливым спрашивать, сколько ему лет, молодой он или просто не вышел ростом. Может, всё его племя такое. Весьма может быть, что он — женщина, потому что все переводчики используют «род по умолчанию» в чужих языках для упрощения диалога. Он научился не спрашивать иных, почему они иные. А они не спрашивают его. Почему у тебя коричневая кожа и узкие степные глаза, а волосы — розовые, как закатная пена. Где твои мать и отец, где твои мужья и жёны, друзья и дети? Очевидно: в небытие. Пришедших проводить в последний путь набирается десять человек, самые стойкие. Заметив, что он возвращается с кахири, многие вздыхают с явным облегчением. — Где? — спрашивает Добрый День, оглядывая пустырь, простёршийся до забора периметра. Надгробия заменены маячками с информацией на металлических стержнях. Их должно быть много, но… Тел, возвращённых на базу, не так много. Тел, оставшихся здесь, ещё меньше. Никому не приходит в голову играться с приветствиями и знакомствами. Кахири смотрит на гробы и вскапывает по размеру две ямы. На глубину промерзания, как тихо подсказала геолог Манджула. Верующих среди них нет (никто не будет везти фанатика на космическом корабле на такое расстояние), поэтому нет длинных песен или речей, или что там у них… Сплавы по реке и сжигание плота? Командиры должны что-то сказать, но Фэнг командир первый день, и он лишь смотрит со всеми вместе в открытые полипластовые гробы, прежде служившие какой-то тарой (никто не повезёт с собой гробы на другую планету, но под это можно предусмотреть что-то иное заранее). Это тяжко. Потому что недавно умершие люди совсем не выглядят мёртвыми. Они не страшные. От того сложно поверить, что они исчезнут навсегда, а не будут продолжать жить где-то, просто не сталкиваясь со знакомыми. Катарина и Самарин тоже сироты, как и он, но росли в других детских центрах. Какое благо, что командование разрешало солдатам объединяться по психологической совместимости малых боевых групп. — Могу я коснуться тел в кахирском обычае? — спрашивает Добрый День, поворачивая к нему капюшон и поднимая на него морду. — Обычай удерживается в рамках ваших приличий. Мы касаемся точек вхождения душ. Это выражение благодарности и уважения к усопшим. Фэнг тяжело кивает. Голова и мышцы теперь сами не свои. Повышенное притяжение и скорбь — не самые надёжные союзники. И он давно не ел. Кахири опускается около каждого из тел, и дотрагивается до лба, шеи и центра груди почти невесомыми движениями. Фэнг вообще не уверен, что он их коснулся. Побоялся, наверное. Солдаты закрывают крышки, берут лопаты и втыкают в холмы каменистой почвы, начиная засыпать могилы. В их исполнении это выглядит чисто символическим жестом, потому что они едва живые после боя, и усиления в костюмах уже нет. Большую часть работы снова делает неведомая магия кахири, и слава богам. Пока двое из отдела связи устанавливают электронные знаки и маяки, а остальные ждут, голос подаёт наводчик с артиллерийской установки, Петерсон. — Женщинам не место в космосе… — с печалью произносит он, и Фэнг тут же чувствует, как что-то скручивает кишки. — Их слишком много среди солдат, и в этом основная наша проблема. Без них мы давно бы уже нагнули Ягро. Кому они что пытаются доказать, суясь сюда? — Ты говоришь это прямо на её могиле? — неверяще переспрашивает Фэнг, не замечая, что машинально давит на отключённый боевой акселератор в центре ладони. — Сам-то что кому доказываешь, воюя здесь? От него никто не ожидает прыжка так же, как не ожидали такого пассажа от Петерсона. Фэнг подскакивает, размахивается и изо всех сил бьёт его кулаком в стекло шлема. Откуда только энергия взялась на огарках горького бешенства? Голова противника дергается, он заваливается на стоящих рядом, но на прочном стекле не остаётся трещин. Их оттаскивают друг от друга почти мгновенно, не дав совершить ни одного выпада. — Нашли где драться! — Пусть Ветер побьёт неуважающего в пригодном помещении, — совершенно не удивлённый, предлагает Добрый День. — Он заслужил наказание. — Иди в пизду! — кричит противнику Фэнг. — Иди на хуй, пидор! — орёт Петерсон, а его под руки волокут в ангар трое сослуживцев. — Заткнись, идиот! — увещевают его. — Теперь он старше тебя по званию! Хочешь на гауптвахту? Проходит ещё минут двадцать, пока маячки не включают и не заносят в базу данных. Все расходятся по казармам, и Фэнг остаётся один около могил. Точнее, один из людей: кахири почему-то тормозит и тоже не уходит. Наверное, какое-то культурное правило не позволяет им уходить с похорон, пока официально не скажут, что они закончены. Фэнг плюхается прямо на каменистую гадость, заменяющую тут плодородный слой. — Я теперь командир подразделения. Повышение, — делится он. — Страшный способ дослужиться. Назначение просто за то, что я выжил, а они — нет. Это был не вопрос навыка выживания, мне просто повезло. Добрый День разворачивается в его сторону и раздумывает, не сесть ли рядом. В итоге он аккуратно подгибает лапы и всё же садится, на приличном расстоянии. — Вероятно, остальные кандидатуры менее стабильны психически и морально, или имеют меньше боевого опыта, — произносит он, очевидно, из вежливости. Переводчик, коммуникация, все дела… Фэнг и сам это знает, но при этом совершенно не согласен. Это выглядит как сделка с дьяволом. — Я не понимаю смысла этой войны. Да, это моя работа, однако трудно находить в себе силы делать что-то, не видя перед собой цели. Стоящей цели. Вот почему ты здесь, Добрый День? Кахири очень скромный. Предпочитает преимущественно смотреть в сторону, немного опустив голову, словно большую часть времени стесняется его. Фэнг знает, что некоторые их конфессии вообще запрещают прямой зрительный контакт, так что могло быть и хуже. — Вам этого не говорят, но… — начинает Добрый День. — Это знают и наши ученые, и ваши. Удельный вес двух миров стал слишком велик за счёт живых существ и суммы технологий. Богам становится труднее и труднее удерживать миры от атомарного вхождения друг в друга. У квантовой параллельности есть определённые ограничения. Нам необходимо перевести часть населения и культурного наследия сюда, иначе структура недолго останется стабильной и произойдёт то самое Вхождение миров, которого все боятся. Никто не любит войну, но мы на неё и не рассчитывали. Эта планета была ближайшей подходящей, и тут не было разумной жизни. Да вот только цивилизации Ягро не понравилась наша экспансия… Если проиграем, то погибнем все. — Но ты не воин. Судя по нашивкам, ты что-то вроде службы магическо-технической поддержки и коммуникации. — Я приехал сюда помогать с колонизацией, а в итоге… — он вздыхает. — Помогаю кое-с-чем другим. Это печально. — У тебя есть мечта? Ведь за ней изначально ты прилетел сюда? — Сейчас я просто хочу, чтобы эта война прекратилась. А она никогда не заканчивается тем, что один народ истребляет другой. — Она заканчивается подписанием мирного договора, — продолжает за него Фэнг. Тот кивает. Писк на внутренних часах выдаёт сигнал отбоя. — Мне пора идти, уже поздно, — Фэнг с усилием встаёт. — Теперь мне по долгу службы надо присутствовать на утренних языкотрепаниях в штабе. — Я посижу здесь? — Среди мертвецов? — Ага. Очередная традиция — проводить ночь рядом с телом, сторожа его душу. Йинглей никогда их не поймёт. *** — Я отсюда не уйду, — заявляет Фэнг. По крайней мере, ему кажется, что «заявляет», потому что голос сегодня особенно тих, будто потерялся где-то в чёрной пустоте его тела. Неужели он действительно простыл и вылечить его не успели? Он особенно не следил за тем, насколько тепло одет, когда седлал больничную икхефу и ехал по улице. — Это комната отдыха персонала, — терпеливо объясняет Хьяккмейеер. — Одна из. — А днём тут проводятся занятия. Для детей. Сотрудники прячут матрасы и циновки в шкафах, и достают их на ночь. А столики и прочее для уроков либо не требовалось, либо всё было складным и тоже пряталось в недрах стен. — Детям помешает полутруп, безмолвно валяющийся в углу? — То есть ты предлагаешь никого не нанимать для того, чтобы он ухаживал за тобой? Но тогда кто-то из учеников будет вынужден относить тебя в санузел, заваривать для тебя травы и приносить еду из той лайвахирской кухни, отвлекаясь от учёбы. Даже если мыть тебя буду я, всё остальное… — он качает головой. — Это не медцентр, в котором ты имеешь право находиться. Это обучающие и научные корпуса. — Можно мне остаться тут хотя бы на один день? — от требований приходится вернуться к просьбам. — Для разнообразия. Ты же как-то тут живёшь. Даже не возвращаешься домой… Лишь чтобы взять у меня очередной образец и проверить очередной неудачный препарат. — Разве тебе не должно быть всё равно, где находиться? Он на это рассчитывает или правда думает, что дела обстоят именно так? Он действительно не понимает или ему просто по барабану? Они занимались потрясным сексом, но Феникс ничего ему никогда не обещал и симпатии, видимо, никакой не испытывает. И это, чёрт побери, нормально. Как и нормально, что Фэнг отчаянно цепляется за единственного знакомого в чужом мире, плавая в каше разрозненных психических состояний. А и насрать, что он сам никому не нужен! Фэнг будет следовать собственным желаниям. Ему нужно и ему должно стать легче — вот что имеет значение. Он прикрывает веки и тихо шипит: — Мне не всё равно на боль, которая сжирает меня изнутри. Поверь, я пойду на всё, чтобы её прекратить. И это — один из доступных мне способов. — Уже поздний вечер, — замечает Феникс, указывая на чернильные сумерки за окном. — Сегодня, наверное, тебе действительно лучше остаться. Но с нами в комнате будут спать ещё трое сотрудников. — Они будут против того, чтобы ты спал вместе со мной? Скажи, что я заболел, морозит, и меня требуется согревать. Или ты сам будешь против? Какое-то время Хьк’к раздумывает, скорее всего, предполагая реакцию коллег или что-то ещё. У Фэнга трудности с восприятием времени, и он не может оценить, была ли эта пауза длинной или же заняла несколько мгновений. — Я могу лежать рядом, — наконец, определяет Феникс. Фэнгу хватает обрывков сосредоточенности, чтобы обратить внимание на неслучайный подбор слов. Господи, очевидно, что в его состоянии вообще не до приставаний. Он будет под транквилизаторами с отбоя до полудня, в виде почти бездыханного мешочка с дустом. — А что насчёт моего дневного пребывания? — Это сложно. Я поговорю с акил-хокаси и классом. И смотрителем корпуса… Я глубоко сомневаюсь, что они согласятся. Ты болен, и постоянная суета вокруг может повредить тебе. — Не сыпь в еду снотворного сегодня. Я хочу дождаться вечера, когда ты придёшь, и не пропустить момента, в котором мы вместе заснём, — и тут же сам кривится от собственных слов. — Звучит отвратительно сопливо, боже. Неужели я так мог сказать? — Это нормально. Люди являются социальным видом, контакт для вас очень важен. Просто я предполагал, что твоё психическое состояние отвергает присутствие кого-либо. Требует абсолютного покоя. — Как у раненого зверя. Да. Мы иногда так делаем. Забиваемся в щели, чтоб сдохнуть. Но иногда что-то отчаянное внутри нас заставляет сделать последний рывок навстречу. Последнюю попытку. *** Как и обещал, Фэнг дожидается его. Смотреть сухими, почти несмыкающимися глазами в потолок очень скучно. Лезут мысли и образы. Он утешал себя тем, что уже вечер, а он короток. И сегодня Феникс специально для него закончит пораньше. Наверное, он так и сделал, потому что был первым из отправившихся отдыхать сотрудников, что населяли эту комнату ночами. Он расстелил постель рядом, тщательно задрапировав стык матрасов, отнёс его в ванную перед сном, а потом они оказались под общим одеялом. И Фэнгу очень нравилось, как вокруг него обвивается длинный хвост. И вообще — весь Феникс. Фэнг понимает, что означает эта внезапная вспышка положительных эмоций. Он видел такое не раз у дикертангов, в которых заканчивается заряд. Вот поток редеет и истончается до тонкой светящейся струи, но перед самым распадом батареи она выплёвывает последний яркий сгусток энергии. А после — глохнет. И ягро съедает безоружного бойца. *** — Дядя утро. Маленькие кахири ростом со средних собак. Он не тщится запомнить их голоса и постоянно сменяющие друг друга лица. Он ума не может приложить, почему они всем скопом делают с ним то, что раньше делала сиделка. Кто им разрешил? Почему они согласились? Господи, ему всё равно! Они отрывисто говорят на лайвахирском. Он различает отдельные кахирские выражения в переговорах за беззвучным магическим куполом, накрывающим его постель. Никто не прогоняет его. Никто не докучает ему, пока он не спрашивает о чём-то сам. — Дядя ванна? Скоро быть еда. Имя ученика и фраза на кахирском о том, что она за ней отправилась с полчаса назад. — Ванна, — конечно же, любому с утра нужно в туалет. Наверное, это всё же был не вопрос, а уведомление. — Потом кушать. Эти двое впервые на дежурстве, наверное. Они помогают ему в санузле, но в бочкообразной ёмкости купели, заполненной тёплой водой, предоставляют его самому себе и совсем выходят из помещения. Перед его глазами медленно проходит вся жизнь, теряя краски. Словно их в ней никогда и не было. Ему осталось недолго. Так больно. Невыносимо. Он распадется на части, как радиоактивное ядро. Он мечтал вырваться из нищеты, а попал на войну. Он мечтал летать на своём корабле, а теперь он непригоден даже для простой ходьбы. Механическая рука, которая всегда на его стороне… Настало её время. На ней острые когти, она твёрдая и сильная. Он приложит её к шее и заставит сжаться. Острота достаточна, чтобы разрезать его артерии и вообще всё, что там находится. Фэнг обхватывает свою шею когтистой пятернёй, чьи пластины нагрелись от воды, и знакомым усилием вытаскивает когти. Он также хорошо помнит мысленный приказ, как врезаться ими в предметы, разрывая на куски. И он отдаёт его, на этот раз не колеблясь. И… ничего. Лишь острота, чуть вдавленная в кожу, словно раскрытую кисть заклинило в самый неподходящий момент. Фэнг удивлённо отнимает её от горла, и пальцы послушно расслабляются, складываясь в привычное исходное положение. — Вот оно как… — саркастично усмехается он, вернее, безрезультатно пробует усмехнуться. — Защита от дурака, значит. На живую руку надежды нет, она не вскроет бритвой его горло. Он мог бы попробовать утопиться в этом бочонке, почему нет? Оно сказало, что кахири будут исследовать его, пока не выяснят всё, их интересующее. Соответственно, он может ещё принести какую-то пользу, находясь в состоянии почти нефункционирующего полутрупа. Может быть, в этом его финальное предназначение. Уйти так, будучи разделанным на операционном столе и быть разобранным по кусочкам. *** «До вхождения в атмосферу планеты десять значений. Начать веерное распыление. До ухода шаттла семьдесят значений. Будьте готовы уйти со следа». Тело теряет плотность по команде, становится лёгким, скручивается в спираль. Воронка дюзы раскрывается, с обратной стороны срабатывается вакуумный взрыв, и всё срывается в резкий полёт. Гравитационные линии четкие и постоянные. Стремиться вдоль них, выкручивая тело в твёрдую спицу, нетрудно. Поверхностный слой аргона и щит-суть не взаимодействуют с проносящимися мимо газами. Когда гравитационная сила сообщает расстояние до границы перехода состояния материи газообразное/твёрдое, требуется распылиться широким облаком торможения. Тело переходит из спицы в большое и неплотное. Слишком, выматывающе быстро меняя межатомные расстояния и расположения сигнальных и суть-центров. Иногда завидуется чужим компенсаторным коробочкам, но затем вспоминается нехорошее постоянство их тел. Это выглядит как непрошедшая эволюция. Посадочные деформации туда-сюда требуют много энергии. Есть возможность поглотить кинетическую падения, но распыление и торможение отнимают ещё больше. Пыль-тело касается поверхности и собирается в форму нужной плотности, почти привычной плотности, какая бывает в природной среде. Особи шестой ступени развития раскинуты слишком далеко друг от друга. Нужно действовать быстро, они слишком большие, их легко заметят. Вырастить и настроить вооружение, сверится с координатной сеткой, понюхать-потрогать местность. Следует бояться пространственных радуг-разрывов, а высокотемпературные следы под углом к поверхности — всего лишь враги, против которых он высажен. Какие глупые — теперь ясно, что у них нет сил сражаться с объединением Ягро на твёрдом, и они выдёргивают, спускают силы из межпланетного вакуума. Сколько их осталось для битвы там? Война высасывает все ресурсы, и остаётся лишь голод и болезнь для тех, кто не воюет. Им и так плохо, и разве без этой войны станет ещё хуже? Говорят что хуже. А с ней — лучше. Это не те вопросы, что решают особи шестой ступени. Всё. Пора. Пункт назначения ясен. Враг учуен впереди. Это не злые кахири, что к лучшему. Валькирии далеко. Это не должно быть сложным для особи его формы развития, даже если прорастание расцветает болью, а верхние щиты немилосердно тянет разница давлений сред. Нам нужна такая планета? Зачем? Ребалансировано вооружение, уплотнены лобовые щиты, столкновение начато. Суждено ведь вернуться домой? *** Пятна на коже. Тёмно, насыщенно-фиолетовые. Фэнг не может понять их происхождения своим распадающимся сознанием. Синяки? В таком количестве? — Дядя новое утро. Ему под руку тотчас же подлезает чья-то мохнатая голова. Какие у них ответственные дети. Словно Феникс дал чёткий приказ — под его слабой, истончившейся, пёстрой рукой всегда должен быть мех. Как единственная оставшаяся связь с миром. Дальше уже некуда, это тонкая граница, остриё, на котором он застыл и чудом вынырнул в реальность именно сейчас. Ему снова нужен Феникс. Позарез. И не для того, чтобы полежать рядом. Он закрывает глаза, собирает последние силы и шепчет на кахирском, как только может непослушным языком выговаривает: «мне нужен Хьк’кмейеер». Кто-то выбегает из класса. Судя по звукам, прямо сейчас идёт урок, и он не прерывается. Ему трудно открыть глаза и смотреть. Из-за выступившей соли, из-за сухости, что щиплет глаза и выдавливает неприятную влагу, что вновь застывает коркой. Всё расплывается, когда он пробует моргать и сфокусироваться, будто при жесточайшем приступе головной боли. Было бы неплохо, если бы это были признаки смерти, но это не они. Он теперь знает, как умирать. Как больно и грустно умирать и, наконец, умереть, и это знание рвёт его изнутри одновременно с остальными. Шаги он узнаёт. Ему не верилось, что Феникс сможет прийти и оторваться от своих опытов. Что он сообразит. Мех из-под руки пропадает, как и ощущение вкусоформы других живых существ в квадратном объёме. Они уходят, оставляя свои предметы, ступают бесшумно, но воспринимается, как движется за ними воздух. Феникс вкладывает в его живую руку влажное полотенце. Фэнг медленно садится в постели и тщательно протирает лицо. Когда зрение проясняется, он видит на ткани цветные разводы. Жёлтое, фиолетовое, красное, ржаво-красное. Это не вызывает приступа паники, воспаления тревожных воспоминаний, записанных на подкорку подсознания. Эти цвета его не беспокоят. Он не уверен, что видит цвета, что это именно цвет, а не назначение и суть материи. И это самый страшный признак. Хьк’кмейеера видеть приятно. Как хорошо, что по его лицу нельзя прочитать, насколько хреново он выглядит. И насколько хреново обстоит дело с разработкой лекарства. Какое бы оно ни было… — Я уверен, очень скоро мне не понадобится ни лечение, ни препараты, — произносит Фэнг, перебарывая внезапную стрельбу боли под черепом. — Тебе придётся выполнить своё обещание. — Всё оказалось гораздо сложнее, чем я думал, — в его ровном голосе нет положенного ситуацией трагизма, и это бесит, словно некое неуважение. — Но ты был прав. Мне придётся использовать древние техники, неофициально запрещённые в это время. Точнее, я уже их использую. Я должен. — И кому они помогут? — не выдерживает Фэнг, повышая тон так, как только способен в нынешнем состоянии. — От чего они помогут? Ты думаешь, сейчас мне пригодятся таблетки от депрессии? Посмотри, что со мной! Смотри! Пригласи телепата, пусть увидит воочию, что происходит в моей голове и выдаст тебе разрешение на отлов. Так ведь нельзя, Хьк’к, — он качает головой, болезненно морщась, теряя громкость и силы. — Так нельзя с людьми… — Ты был спасён тогда на Адгарде-2. В ситуации гораздо худшей, чем эта. — Он спас обоих! Понимаешь? — в отчаянии вскрикивает Фэнг. — Кто бы это ни был, он спас нас обоих! *** Он воет от боли, поражаясь тому, что у него остались силы на это. Или лишь его глухое ухо слышит собственный вопль и стенания, несуществующие для других? Со стороны он, может, просто открывает рот, как рыбка, и корчится в судорогах. Им вообще осталось место, куда поставить следующую капельницу? Ему конец. С того самого момента, как в чёрном небе открылось радужное смертоносное кольцо, о котором предупреждали системы. И та тварь выстрелила в них чем-то, чему нет названия на их совокупных языках. Почему именно они? Почему всё не могло закончиться там? Всем известно, что маяки состояний воинов не пробивают через плоть ягро. Та тварь пришла к ним после всего? Та тварь со множеством тел и разумов… Что бы ни было задумано, всё зря. Не всё ли равно, от чего умирать? Он слишком долго цепляется за жизнь, его извечная биологическая упрямость. Чёрно-фиолетовое не способно залатать ни самого себя, ни самого себя. Разъедает изнутри. Боги, как больно! Хьк’кмейеер… Хьк’кмейеер! — Убей меня!