Hero of War

*** — Ну как, чувствуешь их? — Да… Да. Прости. — Не извиняйся. Феникс сидит перед Фэнгом, расположившемся на краю столика, и прикрепляет ножные импланты обратно. На этот раз они покрыты гладкой и прочной внешней оболочкой. Фэнг выбрал лиловую чешую. Практически тот же оттенок розового, который он всегда стремился получить на своих волосах, но не всегда выходило. — Я чувствую датчики… — неуверенно произносит он. — Это плохо? — Кто знает? На твоём теле больше нет цветных пятен. А может, они просто стали бесцветными. Если их не видно, это не значит, что их функциональность... Боже. Это было. И это уже не стереть из памяти. В том числе из памяти плоти. Путы лекарства удерживают его разум в равновесии, и тревога не ускоряет его пульс очередной волной паники и отчаяния. Феникс справляется с креплениями и выпрямляется. Фэнг недоверчиво глядит на него: — Их нет? Ты уверен? Это всего лишь вопрос времени. — Жизнь и последующая смерть — это всегда вопрос времени. Он садится рядом и принимается за его неживую руку. Её тоже требуется облачить в специальный кожух. Вещества, безжалостно влитые в Фэнга, работают. Ему трудно в это поверить. Периодически он нет-нет да проверяет своё состояние на прочность. Замирает, ожидая, как тревога всколыхнёт его суть. Настороженно сосредотачивается на объекте, ожидая, что концентрация тут же рассыпется карточным домиком. Ждёт приливов необъяснимой усталости, которые не рассеивают хороший сон и еда. Но ничего плохого с ним не происходит. Реальность не проваливается под ним, разверзая пучины ада. Химия древних (или всё же современных?) кахири держит его крепко, будто поддерживающая гибкая паутина, тугой каркас, глухая стена, сдерживающая боль и ужас на той стороне. Держит его крепче, чем держала когда-то химия людей. Словно она живая. Фэнг впервые, со страхом, чувствует себя почти... в порядке. В неустойчивом, искусственном балансе. Это всё - ненастоящее, хитроумные подпорки. И стоит только химии исчезнуть... — Какие датчики ты ощущаешь и в каком импланте? — между делом уточняет Хьк’кмейеер. — Новая кожа должна тебе помочь в правильной интерпретации значений. — Это… Пространственное ощущение. В обеих ногах прямо сейчас и в руке. В руке чётче. Частично она чувствует давление и вибрацию при прикосновении. Ну, понимаешь, передаёт мне представление о текстуре предмета, жёсткости, шершавости. — Температура? Боль? — Я… — колеблется Фэнг. — Я не могу понять, что именно чувствует это, но… Рука распознает, если ей попадётся что-то очень горячее или очень холодное. В обычных амплитудах — ничего. — Почему ты выразился — «не знаю, что именно чувствует»? Рука или что-то ещё? Фэнг облизывает сухие губы, наконец, поднимает глаза на Феникса, весь разговор буравившего его внимательным взглядом. — Ты знаешь, что такое топохимия? — Да. — Вот и мне иногда кажется, что я чувствую предмет на расстоянии, не прикасаясь к нему. А чтобы это не казалось странным, мой мозг оформляет это как показания датчиков руки. А у неё таких нет. — Каких нет? — Феникс буквально вытягивает из него ответы. — Вкусовых, — сдаётся Фэнг, и голос почти подводит его. — Блять. Вот же блять… Он опускает голову, в щеки бросается жар. — Ничего особенного, — невозмутимо произносит Хьк’к, обхватывая его за плечи и притягивая к себе. — Это классическая синестезия. Многие испытывают такие яркие странные галлюцинации, когда накурятся. А ещё так бывает от рождения. А ещё от травм головы или при заболеваниях нервной системы. У цвета — вкус, запах, звук. У звука — цвет и вкус. Например, я ощущаю вещества и лекарства подобным образом, как описываешь ты. Фэнг выпутывается из незапланированных объятий. — У меня не так вольно, как синестезия, тогда я сам бы списал на побочные эффекты. Я неспроста употребил термин «топохимия». Это ощущение того, что тебе недостаточно просто видеть предмет, находящийся на расстоянии метров трёх и дальше — тебе необходимо как бы облизать его, чтобы понять форму и из чего он сделан. Насекомые ведь с помощью запаха осознают всё? — Ну, не всё, а некий объём вокруг. Тем более, есть ещё изображение с фасеток. Но ощущается такой мир… действительно по-другому. Несравнимо. Представь, что ты воспринимаешь мир всем телом, а потом вдруг одним лишь не слишком удобным в обращении носом. Зато глазами — очень подробно. Фэнг хмыкает, слабо усмехаясь. Ему всё равно страшно. Кажется, что ад в нём слишком велик, и рано или поздно лекарства сдадут свои позиции. Боль вернётся. Отчаяние. Невыносимость. Всё это, неуничтоженное, лишь дремлет внутри. Он пытается вспомнить, как он справлялся на Хайклоу. Такой же разбитый, измученный, с военными нейролептиками под кожей. Чем он сейчас собрался бороться с этим тревожным ожиданием расплаты? Знаменитым волевым «а пошло оно всё на хуй»? — Хочешь пройтись? — спрашивает Феникс, предлагая ладонь. — Попробуем, — соглашается человек, поднимаясь на импланты сам. Чёрт знает почему после такого перерыва они сидят как влитые. *** — А кто вообще разрешил тем детям за мной ухаживать? Сколько им было лет? — под подошвами скрипит промёрзший песок и мелкие камешки дорожек, чуть присыпанные утренним снегом. Сегодня воздух сух, и с неба с отчётливо слышным звуком упала ледяная крупа, сменив собой хлопья. — Нормально ухаживали? — Да. Очень хорошо. — Им по восемь-девять, — открывает тайну Феникс. А на задохнувшееся «что?» тут же напоминает: — По кахирским годам. Мы рождаемся доношенными, и почти сразу можем ходить, говорить по-своему и исследовать мир. — Ты шутишь? Всё равно очень мало! — возражает обескураженный Фэнг, глядя на него, как на опасного сумасшедшего. — Это неприятный опыт, сиделки — очень тяжёлая работа и физически и эмоционально. Как их родители согласились? — Позволь объяснить, — Феникс закладывает руки за спину, выхаживая рядом и примеряясь к его коротким шагам. — Кахири в хамру в обязательном порядке проходят практику ухода за младенцами, больными и беспомощными в старости. Наряду с прочими социальными навыками этого курса. Курс обязателен. Так что, предложив тебя как непосредственную лабораторную работу, акил-хокаси засчитал им один семестр. Ибо они отвечали также за заклинания, удерживающие купол, и обслуживание икхефу. И пробовали общаться с тобой на лайвахирском. — Какой странный предмет. — Рано или поздно все сталкиваются с рождением жизни или с её угасанием. Лучше быть к этому готовым и понимать ответственность и свои психические возможности. Они доходят до чаши бассейна. Фэнг останавливается на самом краю, наблюдая, как поднимается парок над водой, со всех сторон окружённой склонёнными белыми кустами. Снег сахарной пудрой покрывает тёмные борты, а огромные шубы иневого конденсата сгибают ветви над чёрной гладью. На самой воде ни льдинки, ни лишнего листика. — Помнишь в тот раз, когда ты хотел понырять вместе со мной, — негромко бросает Фэнг. — Ты уже планировал что-то большее? — Ты хочешь, чтобы мы закончили начатое тогда? Он кивает. Приседает, чтобы опустить в воду кончики пальцев, и живых, и механических. Как он и думал. От воды ощутимо веяло теплом, и она на самом деле оказалась приемлемой температуры. — Кому не лень тратить столько энергии на поддержание тепла в холода? — удивляется он. — Осенью даже не грели. — Зимой многое меняется, Фэнг, — загадочно произносит ящер. — Но она не каждый день будет такой. — Лови момент, — губы его дёргаются в неловкой улыбке, он распрямляется и начинает активно сдёргивать с себя одежду, чтобы поскорее спрятаться от лёгкого мороза в купели. Феникс присоединяется к нему, но с большим достоинством и меньшей торопливостью. Человек осторожно входит в воду, нащупывая пятками ступеньки и невидимое дно, чтобы не поскользнуться и не утечь на глубину. Сквозь прозрачную воду расстояния совсем не читаются. А ксенос плюхается в купель с разбегу, мордой вперёд, как заправский спортсмен. Фэнг ожидает фонтана брызг и волны, набрызгивающие на берега, но получает лишь короткое «бульк» и яркий проблеск чешуи на глубине. Он задерживает дыхание и ныряет сам. В имплантах словно включается какая-то автоматика, особенно в ножных. Они молотят быстро, как плавники, не уставая, выталкивая его вперёд. И если бы он не двигал искусственной рукой, она сама попыталась бы что-то предпринять. Как подводная молния, к нему подплывает Хьк’к, скользяще-ласково-нерешительно касается боков, а затем всё же подхватывает подмышки, прижимает ближе к себе и стартует, закладывая вираж вокруг стенки. Пару мощных толчков хвостом, и их головы разбивают водную гладь. Фэнг переводит дыхание, закончившееся само по себе или сбившееся от восторга, ёкнувшего в середине живота. Ноги его не достают до дна и продолжают машинально шевелиться. — Теперь ты можешь плавать сам, как я погляжу, — говорит Феникс. — Нет нужды держаться за мои рога. — А я хотел бы подержаться. Тот приподнимает пальцы в жесте «маленькая нежная улыбка»: — Здесь мало места. Я бы показал тебе настоящее скоростное плаванье в заливе. Он ещё не замёрз и, наверное, вряд ли замёрзнет. — Я боюсь холода. — Я нанесу мощное изолирующее заклинание. — В заливе? — хмурит брови Фэнг. — В заливе, — с полной серьёзностью подтверждает тот. — Он чистый. Внезапно Феникс тычется ему в губы той частью его морды, которую тоже условно можно причислить к губам. И даже разок облизывает его. Фэнг прикрывает глаза и просто дрейфует в тёплой воде. — И, наверное… пока рано? — ладони ящера перебирают по его плечам. - Ты всё ещё не пришёл в себя в достаточной степени. Не получается улыбнуться по-настоящему. И не можешь поверить, что не нужно каждую секунду ждать удара. Это правда. И, честно говоря, Фэнг сам глубоко сомневается, что его член отреагирует хоть на что-либо. Захотелось чего-то, что разорвёт ожидаемый ход событий. Он будто задыхался в облепивших его со всех сторон вещах, и невероятно хотелось разрезать их острым ножом, сорвать удушающие покровы и вырваться наружу. Он должен ощутить себя поверх этих лекарств, глушащих его восприятие. Вместе с плохим, как бы они не удалили его способность чувствовать хорошее. — Пошли на залив, — твёрдо произносит Фэнг. Температура ниже нуля. По той части моря, что отдана порту, всё ещё ходят лодки и катера, но немало судов пришвартовано к многочисленным длинным пирсам. С высоты всё видно прекрасно до самого горизонта — невероятно синяя вода и бледное небо с белыми призраками двух лун, зимой видимых всегда. Феникс увлекает его дальше вдоль побережья к местам, оставленным для безопасных заплывов — без якорей, сетей и рыболовных крючков. Они спускаются по ржавой лестнице, запутавшейся в кронах деревьев и в кустах, выросших на отвесном склоне высотой этажей с семь или даже десять. Они спускаются на протяжённую и широкую полоску белого песка. Она почти пуста, на выброшенные бревна намело снега. Ни единого живого существа. Бриз загоняет крупинки и снежинки в ямки оставленных следов. Изменившийся шум волн завораживает — тёплая вода звучит по-другому. Любой человек умеет определять температуру на слух, поэтому Фэнг не тревожится. — Ещё не передумал? — уточняет ящер. — Нет. «Я очень хочу почувствовать. Себя». Хьк’кмейеер плетёт заклинания для двоих. Ощутив прикосновение горячих нитей к коже, Фэнг скидывает одежду на песок. Ксенос раздевается тоже, и они придавливают одежду камнями, чтобы её не унесло ветром. Фэнг ощущает голой кожей порывы воздуха и долетающие брызги неутомимого прибоя, но холода нет. Феникс становится на четыре лапы. — Залезай на спину и берись за рога. Я быстро преодолею прибрежные валы, а вот тебя они собьют с ног. Он следует указаниям и крепко сжимает в кулаках ребристую поверхность рогов. Ящер стартует, и человека дергает вперёд с такой силой, что задница соскальзывает по хребту, а пальцы едва не разжимаются. Зверь под ним проносится сквозь бьющие в грудь волны, как таран, без предупреждения плюхается с головой в мутный от пузырьков поверхностный слой и по-змеиному быстро взвивается вперёд, увлекая их на глубину. Фэнг не видит дна под ними, а лишь сплошную черноту. Он поднимает голову: сквозь синеватую толщу алый шар солнца не режет взгляд, пробуя расползтись бессильными лучами. День начинает клониться к закату. Феникс выныривает, балансируя на весьма ощутимых волнах. Фэнг кашляет, отплёвывается и восстанавливает количество кислорода в организме. — Кхум… кхк… А ты не боишься плавать в темноте? — Я вижу в темноте. И будут гореть маяки. Ящер ныряет, протаскивая его сквозь обволакивающую плотность, как подвижная субмарина из костей и плоти, с умопомрачительной для живого существа быстротой. Вираж за виражом, погружение за погружением, Фэнг не просит его притормозить или остановиться дольше, чем на необходимые вдохи. Один раз Феникс протаскивает его так низко, что от глубины закладывает уши, а лёгкие как будто сдавливает: то ли от страха, то ли от восторга. Ведь вряд ли там могут быть такие давления? Феникс всегда знает, когда вылетать на поверхность, чтобы глотнуть воздуха, пока он не начал задыхаться. Наверное, заклинание шпионит за состоянием человека. Качаясь на волнах, дарящих невесомость, ловя макушкой разразившиеся из тонких туч снежинки, Фэнг впитывает воспоминание и думает. Не. Ягро не склонны к подобным развлечениям. К созерцанию. Ягро не плавают в зимних заливах, чтобы растормошить себя ощущением уютной и страшной бездны под ногами. Они вдвоём смотрят, как огромный оранжевый шар светила, ещё не скрывшийся в снежных облаках, опускается за кромку потемневшей воды, и ярче загораются две луны, как два космических прожектора, восходя в зенит. — Наши миры — отражения друг друга, но почему ваш так красив? — тихо бормочет Фэнг. — У нас чистые промышленные производства и отсутствуют крупные собственники и корпорации, — мигом рапортует Феникс. — Это главное и единственное, что влияет на экологию. — У вас есть комплексы планетарного терраформирования и нет электричества, — слегка осуждающе бросает Фэнг. — И не стоит гордиться отсутствием личных терминалов в каждом доме. — Зато у нас родственники жертв маньяка имеют право убить его таким же способом, каким он убивал, — делает ход тот, поплотнее обвивая его конечностями на волнах. — Но у маньяка много жертв, на то он и маньяк. Как его родичи поделят? — А он умирает столько раз, сколько убил, — довольно щерится Феникс. Конечно же, с помощью очередного условного жеста пальцами. — Разумно, — Фэнг смиряется с тем, что понять их мироустройство не сможет. — И неожиданно. Красные косые лучи режут гребни волн насквозь. Ещё минута и мир погрузится в ночной мрак. Берег виднеется далеко-далеко. Все лодки вернулись в гавань, а смотрители готовятся зажечь маяки. — Мне уже становится трудно поддерживать заклинания, — признаётся Хьк’кмейеер. — Я постоянно много колдовал, пока искал соотношения лекарства. — Ох. Прости, — спохватывается тот, погладив Феникса немного несгибающейся ладонью по выступающей брови и виску. — Поплыли обратно. Он же всё время работал, не покладая рук, колдуя над приборами и мензурками. Как Феникс, должно быть, измотан после всего, а Фэнгу даже в голову не пришло. Они ощутимо замерзают только во время похода до дома и, мелко подрагивая, добираются до самого большого и всегда горящего зимой очага — в кухонном зале. «Идите вы в жопу со своими «глинтвейнами», — заблаговременно ворчит Ирис, принюхавшись к ним и распознав морскую воду. — Я убийца, а не домохозяйка. Сами». — Спасибо. За прогулку, — шепчет завёрнутый в меховое одеяло Фэнг. — За такое не жалко и простыть. — Сам не знаю, почему я это делаю, — Феникс заливает кипятком из разогретого на огне чайника самые обычные чайные листья. — К возложенным на меня формальным обязанностям это не имеет никакого отношения. — Пока Ирис не гоняет нас поганой метлой, всё можно. И, конечно, ему дают спокойно заснуть прямо у камина. *** Его сон не похож на нечто, созданное и зашифрованное спутанным спящим сознанием. Уж слишком он осознаёт всё происходящее, слишком чётки предметы и логичны мысли. Или же ему так кажется? Его тело целое и здоровое, наполненое привычной силой. Он стоит на большой площадке серого стекла, окруженной клубящимся дымом или таким же серым паром. И посредине неё он вдруг видит то, что не видел уже целую вечность. Забыл её контуры и цвета, но вот она перед ним снова, и он узнаёт её, словно недостающий осколок своей души. Игрушка. Курица. Та самая. Коричневая, резиновая курица самых лучших в мире форм и очертаний. Он, вообще-то, ненавидит резиновые игрушки. Он, вообще-то, терпеть не может изображения куриц. Это фантастически глупо, что ему так сильно понравился такой нелепый и бесполезный предмет. Что в нём особенного? Фэнг не способен никак объяснить себе этот выверт психики. Его успокаивает, что так было не у него одного, но и у всегда побеждающего противника. Если их видение совпадало, то они не сумасшедшие, потому что с ума сходят по одиночке. Фэнг делает шаг по направлению к игрушке, но, слава богам, догадывается поднять взгляд чуть выше. И наткнуться им на плотное облако фиолетовой плоти в крохотных жёлто-красных пятнах, проплывающих по поверхности несформированным оружием. Ягро. Только очень маленький. Ростом не выше его, и в ширину не более двух метров. Таких он никогда не видел. «Возможно, он такого размера, потому что это всё мерещится», — проносится в сознании объяснение. Что ж, значит, хотя бы в этой реальности у них одинаковые возможности и весовые категории. Фэнг открепляет с пояса железную палку энергетического щита, фиксирует на предплечье. В правую плавно ложится одноручный лёгкий дикертанг. — Даже не думай, мразь, — произносит он, почти срываясь на шипение. — Эта чёртова игрушка моя. Теперь я вырос, и любому глотку перегрызу голыми зубами, но заполучу её. Ягро не двигается. Только пятнышки бегают. Внезапно Фэнг чувствует сложный запах, похожий на очень странные духи. Как если бы духи создавались не для того, чтобы получить обязательно приятный аромат. Фэнг почти понимает реплику. — Не делай вид, что не знаешь, что это за штука и чем она важна, — зло стискивает он челюсти в ответ. — Это все мои несбывшиеся устремления. Это то, что мне необходимо достигнуть и перейти. Тогда я не был готов. Но я готов сейчас. И я отказываюсь верить, что все мои шансы уже упущены навечно. Он говорит и делает аккуратные шаги по направлению к игрушке, сняв дикертанг с предохранителя. Ягро как будто не движется, однако они могут быть молниеносны, если надо. У очередного аромата есть привкус на корне языка. Мне не нужна игрушка. Ты хочешь драться, чтобы отомстить за погибших смежных особей. — Да, — этот злой, глухой звук почти неразличим, потому что он, кажется, не размыкает не только зубов, но и губ. И, прежде чем они оба бросаются в схватку, Фэнга кто-то пихает в бок, и он, инстинктивно вздрогнув, открывает глаза. — Ой, извини, — бурчит Феникс, барахтаясь в постели и пытаясь выпутаться из-под одеял, намотавшихся вокруг длинного тела. — Ёктить, — вздыхает Фэнг, поднимая взъерошенную голову от подушки. — Чего ты там мечешься? Получив хвостом под дых, он берёт дело в свои руки и освобождает Хьк’ка из плена простыней и пледов. Сквозь окна льётся свет, который уже не похож на ранне-утренний. — Уже почти полдень, — подмечает человек. — Тебе не надо сегодня в лаборатории? — Мне требуется отдых, — лаконично отвечает тот, сидя на хвосте. Комичность позы он по-прежнему не осознаёт. — То есть мы сейчас можем сделать свои дела в ванной и вернуться обратно в тёплую постель? — Не имею ничего против. Встаёт у Фэнга довольно неожиданно, пока он чистит зубы белым порошком, поджимая пальцы на ногах от ледяных сквозняков в купальне. Что там когда реагирует у ящера, неизвестно в силу анатомии, но сиреневые ноздри его заметно вздрагивают, когда он учуивает чужое возбуждение. На секунду замирает, а потом принимается надраивать клыки с удвоенным усердием и скоростью. А потом щётка замирает в руках у Фэнга, и он с перекошенным лицом наскоро выплёвывает остатки порошка. — Температура, — шокировано выдаёт он Фениксу. — Ступням холодно. Почему я чувствую?... И в конце как-то странно, сдавленно квакает и принимается вытирать лицо. — Тогда надо скорее в кровать, верно? — произносит ящер с жестом «радостная поддерживающая улыбка». — Давай, кто первый? Тормозя в конечной точке маршрута, они сносят скользящий по полу матрас до самой стены, усеяв всё вокруг подушками и одеялами. Перекатившийся Фэнг оказывается задницей к стенке, а ногами вверх. Когда он мог последний раз бегать, он не помнит. И не знает, как смог так резво запустить импланты сейчас. А ещё уколы радости кажутся непривычными, имеют свежий ягодный вкус и почти целиком перебиваются удивлением по поводу их появления. — У меня есть предложение, — Феникс придаёт ему нормальное вертикальное положение. — Мне нельзя сейчас наполнять тебя из-за большого расхода шайе, но можно попробовать кое-что ещё. И снова принимает ту нелепую сидячую позу: хвост вперёд, лапы в стороны, всё междуножие в открытом доступе. Приподнявшийся член ощутимо подпирает края клоаки и грозится вот-вот выбраться наружу. — Эээ… в задницу? — уточняет Фэнг, видя тут только один вариант. — Нет. В клоаку. Она чистая и скользкая. Откровенные описания слегка смущают, но он крепится. — А ты при этом хоть что-то почувствуешь? — Посмотрим. И хватает его, прижимая к твёрдому животу и груди, небрежно наброшенная шерстяная накидка летит долой. Фэнг ощущает себя фруктом, который только что ловко очистили от кожуры. Огромный член ящера выскакивает наружу неожиданно и резко. Феникс отпускает человека и вытягивается на спине, и он сползает ниже, на подхвостье. На первый взгляд влажные края клоаки очень плотно обхватывают вылезшие из неё шары тяжёлых яиц. Он проводит пальцем, пробуя просунуть его в промежуток, образованный ложбинкой в середине мошонки. Надо же, протискивается! И там внутри… очень жарко и мокро. В голове созревает план. Он аккуратно разминает края, проверяя, протиснется ли туда что-то по диаметру соотносимое с пенисом, не забывая поглаживать увлажнившуюся шипастую головку — теперь ему нетрудно использовать для этого когтистую искусственную руку. Кажется, он почти может чувствовать датчиками жар, липкость смазки, упругие выпуклости и впадины… Но чего-то не хватает, чтобы замкнуть сенсорный круг. — Я пробую, — предупреждает Фэнг. — Ухм… — согласно ухает ксенос, поводя кончиком хвоста. Чтобы вставить под нужным углом, приходится извернуться. Но, преодолев первоначальное сопротивление, член входит внутрь как по маслу. Внутри… плотно. Очень плотно. И Фэнг понятие не имеет, обо что, собственно, трётся головкой и во что упирается ей. В его словаре нет названий таким частям организма. Он наклоняется вперёд, ложась на Феникса и накрывая его член животом, с прицелом на то, что при движении этот агрегат будет тереться об него. Фэнгу... хорошо. Удовольствие, растекающееся, нарастающее, раскрывающееся в его венах, не кажется чужим или нестабильным. Оно такое же, как всегда было. Это его. И оно по-прежнему с ним. С каждым новым движением он, приспособившись, проезжается по пенису ящера, вызывая у того едва ли не блаженные судороги. По крайней мере, тот подвывает и вспарывает воздух когтями на ногах, задранных над головой Фэнга. — Ты так аппетитно выглядишь на спине, — не удерживается от лёгкой улыбки человек. — Так бы и откусил кусочек. И, конечно же, действительно кусает Феникса за мясистое бедро. Тот даже приподнимает голову, чтобы неудомевающе похлопать на него глазами. Но человек совершенно небрит и невозмутим, хотя в итоге ухмыляется уголком рта. Фэнг трахает его тщательно, будто вспоминает всё, что делал прежде с любовниками, оставшимися в иной жизни. Вряд ли клоака обладает похожими нервными окончаниями, но это неважно: когда-нибудь он доберётся и до задницы, и тогда времени вспоминать прикладное не будет. К тому же, Хьк’кмьеейру всё это предсказуемо нравится, из его члена всё течёт и течёт, и по вздохам Фэнг отлично понимает, что тому недостаточно стимуляции, что он обеспечивает. Он лишь заводит ящера всё сильнее и сильнее, сладко мучает, заставляет хлестать хвостом из стороны в сторону. — Ах… ооомммх… Сожми изо всех сил… — просит Феникс. — …эох… за головку. Когда Фэнг выполняет просьбу, по телу ящера прокатывается рычащая вибрация удовлетворения. Совсем нетрудно совмещать фрикции с ласками большого члена под собой. Феникс вот-вот кончит. Он совсем забывает, что перед оргазмом пенис ящера ещё больше увеличится в размерах, практически схватит его краем клоаки и яйцами. Причём схватит так, что от удовольствия в глазах потемнеет. Отпустив себя и совершив пару финальных рывков, Фэнг кончает в горячее нутро, не забыв сдавить головку обеими ладонями сразу. Феникс под ним взбрыкивает и мощно изливается, а мошонка с силой сокращается, отчего его собственный член сам собой выскакивает из объятий клоаки. Феникс лежит и дышит под ним так, что его будто на штормовых волнах качает. И, конечно, они оба устряпались с ног до головы. — Это было здорово, — высказывается Фэнг, проверяя на прочность сладкую дрожь во всех конечностях сразу, что своих, что искусственных. Не пропадает. Настоящая. Его. Магии Феникса хватает, чтобы лениво подтянуть золотым арканом ворох полотенец из спрятанного в стене шкафа. — Тот, кто стирает бельё, наверняка нас уже проклял, — Фэнг сооружает неприглядную кучку в углу спальни из испачканных полотенец. — Можешь сам постирать на молу, — предлагает Феникс, собирая хаос из разбросанных вещей обратно в кроватное ложе. — Это бесплатно, если не отдавать работникам. — Никогда не мечтал стать прачечником. Он устраивается под боком Хьк’ка и замолкает в приступе невесёлых мыслей, что всколыхнули эти слова. — Что со мной будет теперь? — тихо спрашивает он. — Что дальше? Мне нужно вернуться на Хайклоу, к людям? Но импланты… Да и лекарство. Его требуется обновлять, верно? И следить... — Вряд ли кому-то придёт в голову тебя депортировать. Ты ведь прошёл отбор. А где ты сам хочешь жить? Кем хочешь работать? Будешь заканчивать свою программу по изучению языка? После выбор работ для тебя станет более широк. "Работ". Он до сих пор не уверен, стоит ли ему жить дальше. Насколько он ягро теперь? Как далеко всё зайдёт в итоге? — Ещё не знаю, Хьк’к. Совсем не знаю… *** А вот у Феникса работа была. Видимо, опыт древних учёных в современном мире незаменим, поэтому поваляться в кровати ему дали только три дня, а потом затащили обратно. Правда, по его словам, в облегчённом режиме — в полсмены. И ничего серьёзного. Эту парочку часов Фэнг решает потратить с умом и отыскивает на заднем дворе Ирис, отрабатывающую удары тренировочным мечом. Или саблей. Фэнг вообще не шарит в этом, различая только ножи десантников. — Что? — Ирис опускает клинок и оглядывает его с ног до головы. — Хочешь научиться тоже? — Может, не прямо сейчас. Я хотел поговорить о Хьк’кмейеере. — Хорошо. Она возвращает меч в ножны и рукояткой указывает ему на беседку с навесом, затерянную в снежном саду. Сидеть там ещё холоднее, чем на открытом пространстве, и она ловким заклинанием поджигает жаровню в центре. — Начинай, — командует она, сложив ножны поперёк коленей и выпрямив спину, как какой-нибудь заправский доисторический генерал. — Тут такое дело, — Фэнг протягивает к огню две руки, но, опомнившись, убирает имплант обратно. — Феникс так много сделал для меня. Мне бы хотелось знать, кем он был до. До этой жизни. Что пережил. — Понимаю. Однако разочарую тебя: мне неизвестны подробности его прошлого. Его настоящего имени и племени мне не сообщили, чтобы я не смогла проверить по картотеке. Она делает паузу, словно перебирая в уме варианты и колеблясь. Наконец, она наклоняется ближе и ловит его взгляд:  — Ты на самом деле хочешь узнать правду, какой бы страшной она не была? — Да. — Пообещай, что ничего не сообщишь ему о том, что выяснишь, ни словом, ни намёком. Если было положено лишить его прошлого, то это было сделано неспроста. И пообещай, что не отречёшься от него, если истина окажется слишком тяжела и неприглядна. — Обещаю. В любом случае, он теперь совсем другой кахири. — Только боги знают, до какой степени. Всё зависит от того, как сильно форматировали его память, — возражает Ирис, и Фэнг морщится от утилитарного изображения такой важной и болезненной процедуры. — Ладно, посмотрим, что у нас есть. Мне не сказали его имя. Это ведёт нас к тому, что оно довольно известно и, скорее всего, в негативном контексте. Исторический период его жизни тоже непонятен. Как видишь, мы почти ничего не знаем. Чтобы я могла установить какие-либо факты, мне потребуется твоя помощь. Детали его жизни сейчас, привычки, привязанности, необычные действия и фразы, странности, которых он не замечает. Большая часть ответов на эти вопросы у Фэнга уже подготовлена.  — На счёт времени своей жизни он выразился «много сотен лет назад». Сколько это на самом деле, не берусь судить. Точно считать годы у него не было возможности. Эм… у него было двое детей. Также он не уверен, какого был пола или вида, и оттого грешит на неправильное вхождение кйонды в тело. Ирис медленно кивает. Её глаза потухают в задумчивости, будто она впадает в какой-то сложный вычислительный транс. — Он выдающийся химик, маг и врач, — продолжает подсказывать Фэнг. — Разбирается в очень сложных препаратах и их синтезе. Упомянул, что может ощущать лекарства и вещества как будто топохимическим чувством. — Интересно. Правда, необычно, — Ирис возит пальцем по губам. — Что-нибудь ещё? — Ну, осталось самое странное в нашей совместной жизни, но не уверен, что я достаточно тебя знаю, чтобы рассказывать. — Фэнг, я исповедую самоубийц. И убийц. Чужие тайны давно не вызывают во мне удивления или отвращения. — Кхм. Только обещай никому не говорить, это секрет, — Фэнг наклоняется и шепчет ей на ухо. — У него выделяется дохрена спермы, и ему (как и мне, но я просто идиот) нравится наполнять меня ей. Ну, до предела, понимаешь? — Понимаю, — отстранённо роняет Ирис и вдруг её глаза вспыхивают, точно ей с размаху ударили по лицу или отдавили хвост. Даже рот приоткрывается — то ли от ошеломления, то ли от ужаса. — Джанту! — выдыхает она в восторженной панике, хватая его за запястье. — Он был джанту! А затем делает то, чего от такой степенной строгой тётки Фэнг ну никак не ожидает. Она вскакивает, отбрасывая ножны на скамейку, и принимается в возбуждении бегать по площадке перед беседкой, нарезая смешные круги и заполошло махая руками и хвостом во все стороны. Фэнг предполагает, что так она всеми силами пытается сдержать маты и радость догадки, и только тихонько повизгивает и пофыркивает. Успокоившись и набегавшись, она возвращается обратно к человеку. — Ты уже знаешь, кто такие джанту? — Гигантские кузнечики? — он безуспешно пытается не прослыть невежей. Ирис не ругается и поясняет: — Это единственное насекомообразное племя кахири, но я бы не отнесла их к кузнечикам. Зелёные, с мягким гладким брюшком и аккуратным хитином — да, но не прыгают. Они проживают на крайнем западном острове в тёплом регионе. Из-за особенностей строения их тела требуют особых кислородных условий, поэтому они редко живут в городах кахири и не летают в космос. Но они превосходные врачи и химики именно из-за своего трахейного дыхания. Та самая топохимия. В нашем городе тоже проживают джанту, но работают они по ночам, когда воздух над городом немного очищается. Они вынуждены дышать через концентраторные маски, когда не спят. Ночью, наверное, это требует от них меньшего расхода шайе, хотя город обеспечивает их кислородными заклинаниями как высококлассных специалистов. — Трудновато им. И? — Джанту не различают мимику, интонации и не умеют воспроизводить их, потому что лицевых мышц у них нет. И общаются друг с другом они совершенно по-другому. У кйонды Хьк’к просто нет захватов для этих мышц, а у вёндхо — отделов, отвечающих за воспроизведение, за связь эмоций с их физическим выражением. Так вот в чём дело! Всё сходится! — Постой! А плавать они умеют? Она пожимает плечами. — Вероятно. Точно не тонут. Они легче воды из-за воздушных трахей. Фэнг запоминает это на всякий случай. — А почему ты догадалась только когда я сказал про секс? Ирис усаживается обратно на лавку и протягивает руки к жаровне. — У джанту характерный способ размножения. Самец оплодотворяет икру, содержащуюся в самке, к взаимному удовлетворению обоих. А сразу после самка помещает яйцеклад в партнёра и… ну, кончает в него икрой, пока не истратит её всю, заполнив брюшко самца. Тоже, как ты понимаешь, к взаимной радости… Тот потом её вынашивает. И, по мере роста, откладывает яйца уже своим яйцекладом в гнездо. Посему джанту считают, что пола у них нет как такового. Такие дела. Фэнг бешено бегать, как Ирис, не стал. Он подпёр подбородок кулаком и крепко задумался. Вот тебе и биологический детерминизм, младший офицер мистер Йинглей. Вот тебе и фетиши. Деликатный кашель выводит его из ступора, в течение которого он, естественно, не пришёл к каким-либо выводам. Впрочем, он и связной мысли отыскать в башке не успел. Ирис всё ещё сидит рядом. Кажется, её здорово позабавило состояние человека. — Ну, в общем… — встряхивается Фэнг. — Твоя дедукция что-нибудь тебе подсказывает? Или всё это настолько расплывчато… — Есть у меня на примете одно имя. Но есть большая вероятность, что мы ошибаемся. Имя могли скрыть просто так, без громких причин. Например, чтобы Феникс случайно не услышал его от кого-нибудь и не всколыхнул болезненные воспоминания. И тогда вся наша теория рассыпается. Хорошенько об этом помни. Фэнг кивает. Ирис втягивает голову в плечи и прячет ладони подмышки, прежде чем начать. — За всю историю мы пережили много катаклизмов. Считай, по нашей земле проскакали все всадники апокалипсиса, которых вы так страшитесь, и полегли в ней. Один из них соответствует вашему — всадник Эпидемия. Также известный под именем Цессекц-43 из племени Джанту. В общем… — она зябко вздыхает, но вовсе не от дневного морозца. — Ты можешь прочитать про него и тот период в терминальном зале. Это было очень давно, сохранились определённые факты, но толковать их можно по-разному. Существует много версий того, как это случилось и по какой причине, не считая бродящих меж кахири легенд и воспоминаний. Нет, реально. Всадник апокалипсиса? Феникс? Ха! Как бы не так. В это верится с трудом. Точнее, совершенно не верится. Больше похоже на сказки или на самое очевидное — дедуктивную ошибку. Фэнг решает считать это за бред заранее. — Ты думаешь, я смогу прочитать всё без моральной подготовки? — всё же ворчит он, ощущая, как деревенеют механические ступни. — А если там мне неправильная теория попадётся? Скажи хотя бы вкратце. — Ладно, слушай, — Ирис опирается локтём о колено и приближает к нему свою серую морду. — Была страшная эпидемия среди народов кахири. В легендах считается, что её хвосты уползли даже в космос, ышш… Людям повезло, что на них зараза не действовала, но все порталы всё равно были закрыты лет десять. Кхм… Говорят, что однажды Цессекц-43 сошёл с ума от горя, изобрёл и выпустил смертоносную болезнь, чтобы отомстить всем живущим. А другие говорят, что эпидемия возникла сама, а проклятый доктор на начальных этапах пытался изобрести лекарство. Однако от его вмешательства болезнь мутировала так, что превратилась в пандемию. И ничего не могло от неё спасти, ни кордоны, ни заклинания. Но и до этого все знали, что Цессекц-43 — хранитель тёмной бионической магии и сторонник негуманных экспериментов. Тёмный доктор. — Как же остановили пандемию, если от неё не было спасения? — Никак. Все умерли. Фэнг замирает, ожидая, что это какая-то глупая местная шутка, но Ирис спокойно хлопает на него чёрными глазами и ничего не добавляет. — Как «все умерли»? — сбивчиво произносит он, ощутив внезапную сухость в горле. — Но вы же здесь, и вас много. Ирис снисходительно, как-то почти высокомерно усмехается, по-птичьи склоняя голову к плечу. И по коже Фэнга прокатывается холодок: так сильно эти жесты не принадлежат той правильной непосредственной Ирис, которую он знает вот уже полгода. Он бормочет едва слышное «спасибо» и на негнущихся имплантах сбегает из заснеженной беседки. *** Исторический раздел периода Истребления, снабжённый неизвестно откуда взятыми ужасающими фотографиями, дневниками очевидцев и биографией Цессекца-43, Фэнг так и не может заставить себя прочесть дальше первого параграфа, потому что тошнить его начинает уже на третьей странице.