***
Вода еще не прогрелась, но Хёнвон не ощущает этого и, несмотря на все споры, идет босиком по пляжу. У меня не хватает духу быть более настойчивым. — Хосок, — замедляет он шаг и в итоге садится на песок, — я устал. И в этом «устал» звучит не столько то, что ему уже сложно идти, сколько отсутствие сил вообще. — Очень устал вынуждать себя жить. Иногда я понимаю, что не дышу несколько минут, а потом делаю над собой усилие. Но… мне надоело. Я вымотался. — Не могу понять лишь одно: ты хочешь, чтобы я тебя отговорил, или же подготовился… — сердце щемит при мысли, что это предупреждение, и заставлять себя вновь наполнять легкие кислородом он не собирается. Непростительная близость в тридцать сантиметров, что вновь себе позволяю, смотря в глаза, в которых читается замешательство. Может быть я просто хочу, чтобы это было так, и все же озвучиваю: — У меня чувство, что сейчас ты молишь о спасении, — Хёнвон закусывает губы изнутри и пытается собраться, но в итоге слезы все-таки оставляют мокрые следы на его щеках. Мне нельзя прикасаться к нему, в попытке успокоить, и кажется, что Че за это стыдно, потому отводит взгляд и шепчет: — Доктора сказали — меня изнасиловали, и от шока я частично потерял память, — дрожащим голосом произносит он то, что обоим и так известно, но, видимо, важно повторить. — Мне сложно представить себе близость. Страх пробирает до дрожи, когда кто-то касается меня, даже просто в толпе. Психиатр говорил, что надо выходить из зоны комфорта, позволять хотя бы держать себя за руку кому-то из знакомых уже людей… Но у меня сразу паника, — на нервах выдает он так много, оправдываясь за то, в чем виноват не он, а я. Знал бы Хенвон, перед кем сейчас распаляется. — Позволь мне попытаться. Не буду навязчив, не перейду границы. Я просто хочу помочь, — сам бы сейчас расплакался от того, что вижу его страдания и переживания, но стараюсь держать себя в руках ради Хёнвона, потому что хочу стать для него опорой. Смотрит прямо в глаза своими, мутными от влаги, в поисках ответа, стоит ли идти на такой риск. Подозреваю, что из-за слез все равно не различает мои эмоции. Решает действовать вместо слов: тонкие пальцы лишь подушечками касаются моей ладони, что силюсь не сомкнуть, дабы не спугнуть его. Изучает, пытаясь прочувствовать ответ на вопрос — доверять ли? — кожей. Мы все также сидим на берегу у самой морской кромки, и волны периодически накрывают стопы, но мурашки по телу бегут уже не от прохладной воды, а от прикосновений молодого человека рядом. Я никогда не был так собран. Раньше умел только брать все, что пожелаю. И Хёнвона я также тогда взял — как вещь. Еще в то время не хотел поступать с ним подобным образом, и сейчас у меня есть шанс все исправить. Он как бродячий кот, который уже устал скитаться и хочет к людям, но в то же время страшно, потому что среди них были жестокие. Был я. — Можно… — говорю совсем тихо, чтобы не вырывать его резко из задумчивости, с которой вычерчивает линии на ладони, — мне прикоснуться к тебе? Хёнвон убирает ладонь и натягивает рукава, сжимая изнутри ткань в кулаки, и думает, по обычаю, долго. Затем неуверенно кивает, смотря куда-то в даль, где за горизонтом уже скрылось солнце, и небо кутает дымка серых облаков. Такое ощущение, что весь мир убавил скорость: воздух замирает в ожидании ветра; волны затихают, не нарушая наш покой; и я медленно подношу руку к его лицу, заводя прядь волос за ухо. Хёнвон — комок нервов, дрожит и старается не выдать переживаний действиями, однако его состояние слишком очевидно. Легко провожу ладонью по спине. Других бы этот жест успокоил, но не его — все-таки ускользает от меня, подаваясь телом вперед. — Тише, я больше не трону тебя, — поднимаю руки, показывая, что не намерен как-либо действовать. Он больше не плачет, но задыхается своим страхом, и мне так хочется обнять, сказать, что все будет хорошо, но от этого ему станет только хуже. Понимаю, что мои страхи — это проявление любви. Теперь я знаю, что это за чувство, вот только рассказать ему не смогу.Хочу отдать себя без остатка, лишь бы это спасло тебя, Че Хёнвон